Ахилла

Повторяем интервью 2017 г.

О том, как живет и служит рядовой настоятель обычного прихода крупного города Сибири, «Ахилла» побеседовал со священником из Новосибирска (на условиях анонимности).

***

В церковной жизни мне повезло: я как начал ходить в один храм, так меня потом туда же и назначили после рукоположения. Наш храм находится на периферии, район тихий, люди практически одни и те же — хорошо, спокойно.

Я благодарен тому священнику, который был, когда я начинал ходить в храм, за то, что никаких перегибов не видел от него. Я читаю на «Ахилле» про манипуляции, ту же Наталью Скуратовскую, и думаю: и так можно?! Наш настоятель никогда не давил на людей, в храме никогда не было никаких сборов — у нас кружка стоит только в лавке, ни одной кружки в храме. По ценам в храме даже можно сказать, что мы демпингуем.

О службе при патриархе Кирилле

Я служил только при патриархе Кирилле, поэтому не могу сравнить с тем, что было до него. Но увеличилось количество официоза, даже в плане навязываемых служб. В Великую субботу надо обязательно прочитать молитву о мире на Святой Земле, на Усекновение главы Иоанна Крестителя — о трезвости, или о ДТП. Нам, кажется, не скидывали, но отцы на «Диаконнике» говорили, что им давали литию об умерших от СПИДа. Или по каким-то случаям требуют прочитать слово патриарха — такое чувство, что патриарх настолько не доверяет священникам: вы, мол, ничего не скажете — давайте я скажу, читайте только меня. Может, это и не плохо, иногда у него встречаются серьёзные вещи, но стилистика совершенно не та — все эти слова не чувствуются.

У отца Павла Великанова была статья о богословии умолчания: все слова настолько избиты, что теперь можно только молчать, чтобы люди могли заинтересоваться, спросить. Хотя, может быть, я просто так оправдываю свою слабость – сам я о Христе буду говорить только с тем, кому это интересно, проповедовать просто так, когда меня никто не просил – мне кажется это неправильным.

Что касается отчетности: в прошлом году была аттестация воскресных школ. Они аттестовались по трем типам: как воскресная группа, школа и как юридическое лицо. Мне очень жаль тех отцов, которые аттестовались как юридическое лицо: там были учредительные собрания родителей, проверки на соответствие условиям, дикие программы. А мы аттестовались по самому простому типу, как воскресная группа. И через неделю после получения удостоверения я услышал слух, что все отменяется, отчетность опять сведется к уровню воскресно-приходской группы, поэтому вся та работа, которая велась до этого, пошла в ноль.

Или сейчас, например, заставляют устраивать сбор подписей против абортов: с фотографиями, массовым привлечением. Мы, правда, на это забили.

Пару лет назад присылали миссионерские отчеты, там в одном из пунктов был вопрос: вошло ли у вас в практику служение миссионерской литургии. Выяснилось, что у нас никто, включая архиерея, не в курсе, что это вообще такое.

Епархия и деньги

Я не знаю, как жить со спонсорами — у нас их нет. Нам помогает местный завод с отоплением, больше практически никого нет. Поэтому мы в финансовом плане относительно независимы.

На требы у нас нет фиксированной цены: сколько дали — столько и дали. В городе в некоторых храмах стоят ценники, освящение квартиры — до 4 тысяч: я за голову хватаюсь — кто ж за такие деньги идет?

В епархию мы в месяц платим примерно тысяч 30. В эту сумму входит десятина от товаров, которые мы реализуем. Товары, разумеется, положено брать с епархиального склада, но многие, насколько я знаю, потихоньку берут и из других мест, это вскроется, только если комиссия приедет и найдет. Планов закупок с епархиального склада нет, журналы по подписке берём, конечно, но в разумных пределах. Кроме десятины в сумму епархиального налога входит отчисление на стройку и содержание семинарии.

Нужно еще учитывать момент, что наш приход относительно небогатый, находится далеко от жилых районов и людей, у нас свободных денег практически нет, всё, что есть, уходит на стройку или украшение храма. Другие приходы дают больше, некоторые и по несколько сот тысяч в месяц. Для таких, я слышал, бывает и дополнительный сбор: они, например, брали раньше у епархии деньги, а теперь возвращают епархии. Но, опять же, эту сторону я только по отдельным слухам знаю.

Архиерею никаких конвертов не собираем, только на его именины периодически, даже, боюсь, не каждый год, отправляем заказным письмом поздравление. Некоторые отцы ездят с цветами поздравлять, но о конвертах ни разу не слышал.

Пару лет назад митрополит на собрании сказал: я же с вас никогда деньги не прошу. И, судя по реакции окружающих, это так и есть.

О борьбе с «культурой»

Так получилось, что я, по причине близкого соседства, знаю, как заваривалась каша с «Тангейзером» и прочими стояниями, следил я за этим конфликтом и всех знакомых из Новосибирска активно опрашивал. Я с митрополитом Тихоном близко не знаком, но несколько раз пересекался, беседовал. Вообще, я его уважаю, то, что он делает, он делает искренне. Переводов «просто так» нет (как мне рассказывали, например, про Тобольскую епархию, где священник послужит год на какой-нибудь должности и его переводят, потом снова), конвертов, поборов, опять же, нет.

Был в Новосибирской епархии приход в духе бывшего епископа Чукотского Диомида: ожидание царя, «все священники прогнили» — чудеса тамошнего настоятеля лет семь терпели, когда они выходили уже полностью за грань. Его запретили только после того, как одна женщина пожаловалась, что он ей поклоны назначил на девятом месяце, а у нее случился выкидыш. И то его запретили на год, потом перевели в какой-то небольшой храм, а потом и вовсе отпустили за штат.

Митрополит справедлив по-своему, он хороший хозяйственник, администратор. На службе с ним нелегко, всё-таки большой начальник: он может профилактически проехаться по тебе, чтоб жизнь сахаром не казалась, но и не больше.

Так всю эту войну с рок-группами и «Тангейзером» не он лично поднял. В Новосибирске есть такой знаменитый отец Александр Н. Знаете выражение: если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. Отец Александр с сектами активно боролся раньше, а сейчас стал видеть секты и угрозу везде. Есть у него «помощники», которые мониторят интернет в поисках неугодных священников, выискивают «либеральные» мысли, маркируют еретиков, а потом все это кладут на стол архиерею. Один из его помощников даже нашёл в среде православного молодёжного движения «ересь неотолстовства», торжественно и многословно её обличал в ряде статей – мне это потом участники молодёжки пересказывали, показывали. Было бы смешно, да только после этих статей одного человека, работавшего в епархиальном отделе по делам молодёжи, уволили, тот потом совсем из области уехал.

Началась активная борьба в Новосибирске в 2014 году, когда к нам приехала польская группа «Бегемот», о которой до этих скандалов никто и не слышал, они себя называли сатанистами. Насколько я понимаю, об этом узнал отец Н., и он отправил группу православных качков к рок-клубу, чтобы не пустить туда «металлистов». Концерт в итоге сорвали.

Вот тогда там появился некий Алексей Лобов, скорее всего, из духовных чад о. Н., который после этого распиарился на некоторое время. Они стали отслеживать деятельность музыкальных групп, был конфликт с концертом Мэрилина Мэнсона, который в итоге отменили. В том же году Cradle of filth отменили. Была большая шумиха, но митрополиту все это подавалось в конкретном виде в отчете: «мол, всякие нехорошие люди, сатанисты нападают на нашу духовность, оскорбляют сакральное пространство нашего города, а мы спасли». А митрополит обо всем узнает только из отчета, он же сам не мониторит интернет. К тому же ему услужливо подкладывают распечатки из Вконтакта и комментариев СМИ с критикой митрополита. «Ну, раз они на меня наезжают!..» И у него сформировалось четкое убеждение в собственной правоте в культурных вопросах.

«Тангейзер» начал идти еще в декабре 2014 г., а конфликт начался в 2015-м. Когда опера уже шла, на городских сайтах в рецензиях писали: «Надеемся, что православные это не заметят». И в итоге кто-то митрополиту сообщил про неприличный постер, и митрополит решил «защищать».

Мне кажется, здесь срабатывает монашеская установка: «Мир — это зло, всего мирского надо отвергаться. Если мир нас критикует, значит, мы делаем правильное дело». Только вот мне кажется, что это неправильно, конфликт с миром происходит внутри тебя, когда тебя тянет ко злу, лгать, ненавидеть — от этого уходи. А в правовом поле, особенно сегодня, надо совершенно по-другому себя вести. Поэтому, с одной стороны, я митрополиту симпатизирую, с другой — не согласен с ним, но кому это интересно?

Есть у нас такой священник, который возражал, писал Вконтакте, что все неправы в этой ситуации, и защитники «культуры», и борцы за сакральность, все перегибают палку и слышать друг друга не хотят. А указанные активисты распечатывали то, что он писал, и отвозили архиерею. И этого священника потом сняли с преподавания в семинарии, богословском институте, попросили не высказываться. Запрещать не стали, потому что у него отец и дядя — влиятельные местные священники, но научной и публичной деятельностью заниматься запретили, отозвали рекомендацию из ОЦАДа (Общецерковная аспирантура и докторантура), служить оставили.

Потом был этот конфуз с молитвенным стоянием, на которое митрополит всех созывал и говорил, что если кто не придет, то чуть ли не врагом Христа будет. Я спрашивал потом у тех, кто там был, как там молились, каким чином. Говорят, спели «Царю Небесный», а потом митинг, Валуев даже приехал защищать, выступал с речью.

Здесь причина — спайка с властью, видение мира через официальные отчёты, слова. А наши чиновники — это свой круг, со своим языком, понятиями, многие просто не умеют думать и говорить иначе. Очень многие на низшем и среднем уровне (про верхи не знаю, не общался) вполне искренне гонят этот бред в стиле Киселёв-ТВ со всякими легендами и страхованиями. И митрополит тут как чиновник высшего ранга, к сожалению, по риторике ничем не отличается.

Мне кажется, главная проблема была в том, что не было никакого диалога между противниками и сторонниками «Тангейзера», обе стороны были одинаково неадекватны. Одни говорят, что это хула, «наложение сакрального на порнографическое», как один протоиерей в суде высказался. Другие — это свободное искусство, воля автора, все заткнитесь. Нет желания слышать. Должны быть границы в творчестве? Конечно, должны, некоторые вещи нужно очень осторожно показывать. Но насколько жёстко это должны диктовать сверху, а насколько должен сам человек понимать? Получается коллизия, когда по идее это обсуждать надо так, чтобы был какой-то компромисс, чтобы автор, перегнувший палку, сам мог почувствовать, где он ошибается.

Общество и священство

Проблема в том, что у нас в стране постоянно идёт акцент на «сильное православие». Раз, мол, у нас крещеных 75-80 процентов, то мы имеем право требовать какие-то льготы и поблажки. Хотя все знают, сколько нас на самом деле, что в храм ходят 2-3 процента, причащаются — 1-1,5 по стране — нас, христиан православных, почти нет, как общественной силы. Но нельзя же прийти к чиновникам и сказать: знаете, нас тут 15 человек собралось — дайте нам место под храм, грант или пожертвования. Говорят: нас в районе большинство, помогайте нам, преференции давайте.

Я не чувствую в обществе, которое вокруг меня, какого-то особого негатива по отношению ко мне, как к священнику. Но у меня есть некоторое чувство неловкости, когда я прихожу куда-то в подряснике: мне кажется, будто я навязываюсь, заставляю воспринимать меня с определенной позиции.

Когда я общался с чиновниками районного уровня, инспекторами различными или в суде, они мне говорили, что когда приходит священник в рясе и что-то требует, на чём-то настаивает, то у них возникает негатив. Но я с таким не сталкивался — я никогда не требую ничего. А от простого населения отношение хорошее, спокойное.

Все баталии, которые крутятся в интернете, затрагивают очень малый слой населения, они не выходят из виртуала в реал: поэтому на улице никто не подходит и не упрекает, что ты священник. Хотя я думаю, что некий момент остракизма был бы полезен, если бы священник знал, что ему могут что-то высказать на улице. Как в Ветхом Завете прокаженный должен был кричать «нечист, нечист!», предупреждая о своем появлении, так и священнику хорошо бы, входя к людям, кричать «я поп, я поп!», с этой негативной окраской. Такой опыт был бы полезен.

Здесь вопрос природы священства. Священство не привилегия — это обязанность, ты должен служить другому человеку, людям. Как служить Богу? — Только через людей. Ты говоришь на службе «мир всем», а ответ «и духови твоему» — это ведь тоже благословение, должно быть таковым, и ты не служишь, пока тебя не благословляют в ответ. А когда народ об этом забывает, то и возникает ощущение, что священство — это привилегия, что ты достоин, ты имеешь право, как Иларион (Алфеев) говорил митрополиту Антонию Сурожскому, что это власть вязать и решить. И это очень опасно, оно неправильно, и должно быть что-то, что лишит священников такого ощущения.

Я за несколько лет настоятельства уже почувствовал внутри себя это, когда тебе неприятно, что люди тебя не слушаются — думаешь: как же так, я же сказал! А кто ты вообще такой? Если ты настоятель, то должен быть администратором, причем с головой, разумно управляя, признавая свои ошибки в том числе, а если священник, то — посоветовал, побыл рядом, но не приказал.

Это большая трагедия православия: священник — не должен быть пастырем, который только ведёт. Он — друг, собеседник, советчик, тот, кто помолится с человеком, а управлять — как это можно? Я поражаюсь каждый раз, когда читаю статьи про современных старцев, которые что-то спрашивают женщин об интимной жизни — как это вообще?.. Это же неприлично!

Одиночество священника

У меня проблема в том, что нет обратной связи: если ты что-то сказал, то всегда найдутся те, кто похвалит (бабушкам всегда все нравится), а критической связи нет, редко кто скажет: знаешь, вот тут ты загнул! На требах (освящение, отпевание) тоже обычно никакой обратной связи: послушали, поплакали или поскучали, дали денег и все.

И это мерзкое ощущение — будто работаешь на пустоту, выкладываешься, а было ли это полезно человеку — не знаешь.

Тяжело, когда приходишь и видишь, что помочь не можешь. Я до хиротонии вообще умирающих не видел, а сейчас приходишь к такому человеку — ну, прочитал чинопоследование, а что еще можно сделать? Я до сих пор не знаю, сложно, этому надо учиться, находить нужные слова. Приходили, правда, потом люди, говорили, что человек умер без боли после причастия. Я ли это? — Точно не я — Бог. Но Он мне этого не показывает, и я остаюсь во внутреннем одиночестве, без возможности самому успокоиться, сказать себе: я сделал всё, что мог.

Я задаю вопросы своему бывшему настоятелю, читаю «Ахиллу», Наталью Скуратовскую, игумена Петра (Мещеринова), в первую очередь, его классную книгу про воцерковление, проверяю, правильно я делаю или нет, не мучаю ли я прихожан. Но сказать тебе об этом некому, так и живешь в вакууме.

Я живу уединенно, с другими отцами близко не общаюсь, ни в каких тусовках не участвую — может, мне и повезло в этом плане. Я знаю только свой приход. Мне кажется, на «Ахилле» не хватает слова священника о других: ты важен людям, люди важны тебе, только через них ты служишь. А иначе какой смысл?

Служба не может быть без людей, которым она нужна. Не просто две-три бабушки, которые готовы ходить на каждую службу, потому что это «духовно». Думаю, служба имеет право быть, если в храме стоит людей больше, чем на клиросе и в алтаре. Вот если человек 20 приходит, то надо служить.

Если человек к нам приходит, то значит ему это надо, он что-то получает. Контролировать его духовную жизнь, форматировать его под себя я не умею и не хочу.

Наверное, я простой требоисполнитель, но я не вижу в этом ничего плохого: человеку нужно, он просит — я иду и делаю, не спрашиваю: «А сколько раз усопший причащался?» Бывает так, когда отцы просто не хотят идти на требу, поэтому такими вопросами просто отшивают людей.

Будущее за маленькими приходами — надо собираться молиться и причащаться с теми, с кем потом можно посидеть, поговорить, да хоть шашлыки вместе пожарить, чтобы люди были рядом, могли помочь, если надо. Может ли быть община в огромном храме, где люди обычно друг друга не знают? Наверное, нет.

Об анонимности

У меня есть ощущение, что мое мнение епархии и тем более патриархии неинтересно. Епархии (как структуре) я (как человек) не нужен. Нужно, чтобы я хорошо делал круг вверенных мне обязанностей: отчислял налоги, вовремя отчитывался и не высказывался против генеральной линии. Если у меня есть свои мысли, свои переживания — они никому не интересны.

А если ты знаешь, что твоя мысль, высказанная на страничке в соцсети, кому-то из мониторящих покажется неугодной и тут же окажется на столе архиерея, то начинаешь фильтровать свои слова или вообще перестаешь писать. Вот, например, «Хроники Нарнийской Епархии» — у многих возникало желание написать что-нибудь подобное, в духе Майи Кучерской, и я как-то в узком кругу так шутил, но потом думаешь: а стоит ли оно того?

Даже если что-то напишешь смело — тебя вызовут, не дадут оправдаться, ты никого не переубедишь, потому что архиерей видит не тебя, а рапорт, составленный на тебя.

Возникает даже комплекс вины, что ты думаешь не так, как верхушка.

Если я говорю с человеком лицом к лицу, то я, конечно, могу сказать то, что думаю. Но сказать смело публично… Вот в других епархиях архиереи берут конверты за службы. Что должно случиться и сколько священников должны встать на епархиальном собрании и сказать: мы не будем платить? Если у нас сменится архиерей и велит платить: что я смогу сделать? Хватит ли у меня смелости сказать: нет, я не буду?

Когда была та возня с «Тангейзером» или вот с Соколовским, с Исаакием, то у меня внутри бурлит, а высказываться страшно. Да, наверно, это трусость — я не хочу терять приход. И дело не в деньгах: я могу найти работу по своей специальности, и даже платить, наверное, будут больше. Мне страшно потерять людей, с которыми я сроднился. Когда-то мне, как священнику, некоторых из прихожан придется хоронить, это уже непросто, а расставаться с ними насильно, из-за своих же высказываний, хочется еще меньше.

Потом: скажешь что-нибудь смелое, а твои же собратья покрутят пальцем у виска: мол, он всегда был с придурью. Да у меня и опыта большого нет, я мало знаю, что происходит на других приходах или в других епархиях, поэтому что я могу сказать на епархиальном собрании? Нечего мне сказать. Я поэтому и анкету «Ахиллы» не стал заполнять — жаловаться не на что, живем спокойно, тихо, никто не трогает.

Мы, священники, точно такие же люди, только зарвавшиеся и потерявшиеся. Умные люди уже многое сказали и о проблемах в Церкви, и о сращивании с государством, и о потере Церковью уважения в обществе — поэтому публично сказать об этом мне тоже нечего. Разве только чтобы голос мой был в общей копилке?..

Но высказаться человеку все равно надо, иначе накапливается внутренний конфликт. Хорошо, конечно, делиться наболевшим на кухне, но это среди своих, тех, кто тебе приятен. А в публичном пространстве полезен честный обмен мнениями — такого хочется, как в начале 2000-х было, сейчас перечитываешь, диву даёшься.

«Революция в РПЦ»

Если говорить по поводу «революции в РПЦ», или моих ожиданий — я очень хочу, чтобы РПЦ перекрыли государственный кран. Чтобы не было бешеного количества денег.

Кризис начался уже года как полтора-два, а я об этом догадался по сборам кружки только в прошедшем декабре. У нас нет спонсоров, поэтому мы ничего особо не потеряли. Зарплата у меня небольшая, но плюс требы и подработка — на жизнь хватает.

Когда перекроют кран, маленькие приходы выживут, а все эти гигантские соборы, вроде ХХС, просто не на что будет содержать. Нужно будет осознать свое бессилие, по апостолу Павлу: «Сила Моя в немощи совершается». Этот контекст силы — «нас много, поэтому мы имеем право требовать, это наша святыня — уважайте нас» — это все от больших чисел про «80%» православных. А когда денег будет мало и людей мало, то уже и не сможешь заходить в администрацию и чего-то требовать. Нужно увидеть себя настоящего, быть честным с собой.

Надежда на государство, что какой-нибудь преемник Путина поймет, что проект «Церковь» не оправдывает вложений, что Церковь не обладает реальным влиянием. Вот история с Исаакием уже показала, что не может РПЦ владеть ситуацией, не может собрать большое количество народа.

В перекрытии государственного крана я вижу путь к честности и открытости. Когда мы станем политически ненужными, неинтересными, тогда будем спокойно друг с другом бодаться, обсуждать, хоть до десятого вселенского собора. И тогда к человеку будет легче повернуться.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: