Ахилла

Юрий Ветохин (1928-2022) — писатель, общественный деятель, трижды пытавшийся бежать из СССР: в 1963 году (неудачно), в 1967-м — был пойман в Черном море пограничниками, сидел в разных тюрьмах, в итоге был признан в Институте им. Сербского «невменяемым», с 1968 по 1974 гг. содержался в Днепропетровской психиатрической лечебнице, где его здоровье было подорвано медпрепаратами. В 1975 году признал себя письменно психбольным, а также что излечился и не собирается бежать. Был выписан из психбольницы, в 1976 году освобожден от принудительного лечения. В декабре 1979 года спрыгнул с круизного лайнера в 30 км от индонезийских островов, доплыл до одного острова за 20 часов. Получил политическое убежище в США, написал давно задуманную книгу «Склонен к побегу» (первая публикация в 1983 г.). Предлагаем вам отрывки из этой книги.

Грустная радость

«Кого позвать мне?

С кем мне поделиться

Той грустной радостью,

Что я остался жив?»

Сергей Есенин

Подобно Дантову аду с его «кругами», ГУЛАГ тоже делится на части. Эти части отличаются одна от другой как тяжестью принудительного труда, качеством и количеством пищи, так и степенью оставленной заключенному свободы. Они имеют такие названия:

Психиатрическая больница специального типа.

Крытая тюрьма.

Лагерь особого режима.

Лагерь строгого режима.

Лагерь усиленного режима.

Лагерь общего режима.

Но и для так называемых «свободных советских людей» жизнь в Советском Союзе тоже имеет жесткие ограничения. Эти ограничения распространяются на свободу слова, печати и собраний, свободу получения информации, свободу выбора места жительства и места работы и свободу поездок за границу. Поэтому я приравниваю жизнь «свободных советских людей» к жизни заключенных ГУЛАГа и ту часть книги, которая посвящена описанию этой жизни, называю согласно тюремной терминологии — «свободой общего режима».

15 сентября 1976 года я вновь оказался на «свободе общего режима», но в сердце моем не было никакой радости. Выйдя из больницы, я прошел несколько безлюдных кварталов пешком.

Когда навстречу мне стали попадаться люди, я почувствовал себя неловко. На мне был грязный и мятый костюм, на ногах — зимние ботинки, несмотря на теплую погоду, а за плечами болтался черный вещевой мешок, с каким приезжают в Ленинград бедные колхозники из дальних деревень. В то же время я знал, что на колхозника я не был похож и думал, что прохожие будут смотреть на меня с опаской и подозрением, как на бродягу. Поэтому я сел в первый попавшийся автобус. Но и в автобусе и на улице Чайковского, когда я вышел из него, никто не обращал на меня внимания. Все куда-то спешили: одни с кошелками шли за покупками, другие — домой, третьи — к пивным ларькам, где уже стояли длинные очереди. Никому до меня не было дела. Я подошел к красивому старинному особняку, где помещался Исполком Дзержинского района, и вошел внутрь.

На первом этаже никого не было. Я поднялся на второй этаж, прошел мимо отдела ЗАГС, где 25 лет назад был зарегистрирован наш брак с Татьяной, и увидев табличку на одной из дверей: «Сегодня посетителей принимает зам Председателя Исполкома тов.» постучался в дверь.

— Войдите! — раздался женский голос из-за двери. Я вошел в кабинет, снял с плеч свой вещевой мешок и сел в предложенное кресло. Потом я сказал пожилой женщине, сидевшей напротив:

— Моя фамилия Ветохин. До ареста я жил в вашем Дзержинском районе по адресу: улица Салтыкова-Щедрина 8 квартира 64. Теперь, спустя 10 лет, я вернулся, но моя комната оказалась переделанной в кухню и мне негде жить. Я слышал по радио, что жилплощадь сохраняется за теми лицами, кто находился в больнице. А я тоже все это время был в больнице, так называемой психиатрической больнице специального типа, и потому я не потерял право на свою комнату или другую комнату взамен моей.

Я вынул из кармана «записку об освобождении», которую мне оформили еще в Днепропетровске, а выдали только сегодня, и положил ее на стол. Женщина прочитала «записку» и начала звонить по разным инстанциям. Это продолжалось около часа. Я терпеливо ждал. Наконец, она сказала мне свое решение:

— Вас временно поселят в комнату из маневренного фонда. Идите сейчас в райжилотдел и получите там ордер.

Случилось так, что в тот день в маневренном фонде числилась сравнительно неплохая комната около 13 м. кв. на углу Инженерной и Садовой улицы. Когда я пошел туда с ордером, то обнаружил, что мой дом принадлежал к ансамблю Инженерного замка (бывшего Михайловского дворца). По-видимому, в этом доме раньше жили царские слуги и он был сделан хорошо и добротно. Коммунальная квартира имела 4 комнаты, в которых жило 4 семьи. Я занес вещмешок в свою комнату, где на мое счастье оказался стул.

Я сел на этот единственный стул и, повторяя про себя время от времени старую русскую поговорку: «за одного битого двух небитых дают!», стал строить планы на будущее. Задачи мои по сравнению с 1961 годом, когда я только приступил к подготовке побега, мало изменились. По-прежнему передо мной стояла проблема выбора оптимального района побега. Теперь я особо выделял моральную подготовку. А самой главной задачей было: вернуть к жизни и модифицировать мой главный движитель в побеге — меня самого, то есть: поправить здоровье и снова вернуть себе спортивную форму, чего бы это ни стоило.

Затем я встал, вышел на улицу и по Невскому направился к Московскому вокзалу. У входа в вокзал, как и 10 лет назад, стояла будка с надписью «Ленгорсправка». Я заплатил женщине в окошке положенные копейки и заполнил два бланка: на имя Иры Бежанидзе и Игоря Ефимова.

— Подождите несколько минут, — сказала женщина и стала куда-то звонить. Скоро она сообщила мне:

— Ирина Бежанидзе поменяла фамилию…

— Игорь Ефимов в прошлом месяце эмигрировал в Израиль…

Я поблагодарил женщину и медленно пошел к трамвайной остановке. По пути мне встретилось несколько человек, похожих на Иоанновича — таких же смуглых, с усами, со смелым взглядом и осанкой спортсменов. Потом я узнал, что это были сирийские офицеры в штатском. Трамвай привез меня на улицу Салтыкова-Щедрина, неподалеку от которой раньше находилась одна из четырех действующих в Ленинграде церквей, с красивым забором из стволов старинных орудий. К счастью, она продолжала работать и теперь. Я вошел в церковь и, поставив свечку, стал благодарить Бога за чудо моего освобождения. Я молился, и я просил Его не оставить меня и теперь и дать мне силы и сообразительность для планирования и успешного выполнения побега. Знакомая обстановка храма, знакомые и любимые с детства церковные песнопения, неторопливая служба и спокойные, добрые лики святых на иконах подействовали как бальзам на мою душу. Огорчение и неуверенность исчезли, мысли прояснились, и весь мир показался прозрачнее.

Выйдя из церкви, я повернул направо, к дому, где раньше жил мой приятель, доктор Николай Александрович Пущин. У меня все время ощущались боли в сердце и отрыжка желчью, и я хотел, чтобы доктор, которому я доверял, осмотрел меня.

«Только живет ли он еще здесь? Ведь прошло 10 лет!» — думалось мне. Оказалось, что доктор по-прежнему жил в этом доме и по счастливому стечению обстоятельств вся семья была в сборе.

— Юрий Александрович! — обрадовался мне доктор. — Наконец-то мы видим вас! Мы часто вас вспоминали, где вы? И, наконец, мы решили, что вы разгуливаете где-нибудь в Лондоне или Париже!

«Как они догадались о моих мыслях и намерениях? Я ведь никогда не посвящал их в свои планы!» — подумал я.

Меня провели в гостиную и, пока накрывали на стол, продолжали засыпать вопросами, где я был?

— В тюрьме? В психконцлагере? — ужасно удивились они. — Уж не вместе ли с Шостаком?

— Да, вместе, — отвечал я.

— Неужели там был такой ужас, который описал он по «Голосу Америки»?

— Еще хуже! Он мало находился там и не все знает!

— Ну, садитесь и расскажите нам обо всем!

Во время моего повествования все члены семьи с неподдельным интересом и явным сочувствием следили за картиной, которую я представлял им.

— А вы их ужасно ненавидите! — заметил Николай Александрович о коммунистах, когда я кончил рассказывать.

— Это естественно, — ответил я.

— Что вы теперь намереваетесь делать?

— Прежде всего, я хочу знать, что осталось от моего здоровья после пыток и голода, т. е. я хочу знать, что у меня в активе. Потом уже я могу намечать какой-то план.

— Хорошо, — сказал Николай Александрович, — сделаем так: вы позвоните мне завтра утром и я скажу вам, где и когда я приму вас для медицинского освидетельствования. А сейчас давайте пообедаем вместе!

Пододвинув к себе тарелку вкусно пахнущего супа, я невольно вспомнил бульон, который ел на больничной кухне, и с энтузиазмом поделился своим везением с гостеприимными хозяевами:

— В Ленинградской больнице я работал рабочим на кухне, и повара каждый день давали мне тарелку мясного бульона! Настоящего мясного бульона! Даже не разведенного кипятком! Какой у него запах — у мясного бульона! И какой он наваристый! Вы понимаете, что значит этот бульон для моего организма! Я, мелко нарезав большую луковицу, клал в бульон и ел… и я чувствовал, как силы возвращались ко мне. Я никогда не знал, что мясной бульон имеет такую…

Тут я осекся и замолчал, заметив, наконец, что доктор смотрел на меня как-то странно, а его жена принесла с кухни и положила в мою тарелку огромный кусок вареного мяса, грамм на 400… «Я теперь для них — пришелец из другого мира, — осознал я свое положение, — мой опыт встал между нами. Мы больше не можем быть равными, не можем быть друзьями».

Пообедав, я встал и начал прощаться. Доктор помог мне одеться в прихожей, и мы простились по-дружески. На следующее утро я позвонил доктору из автомата. Николай Александрович взял трубку и виноватым голосом ответил:

— Извините меня, Юрий Александрович, пожалуйста! Такая оказия! У меня одолжили стетоскоп и я без него как без рук! Позвоните мне в другой раз: дня через два или три!

— Хорошо, — сказал я и повесил трубку.

Про себя я подумал: «Все ясно как день — человек испугался!» Как это ни горько, но не было для меня новостью, и я пошел искать тех, кто не испугается, что я — бывший политзаключенный, а наоборот, примет это, как лучшую рекомендацию. Я имел в виду явку, которую Юрий Белов дал мне в институте имени Сербского, еще в 1968 году. Явка была на Васильевском острове. Я проехал на трамвае до Кировского моста, а дальше пошел пешком.

Я шел и с пристрастием смотрел на знакомые улицы, где заметно прибавилось мраморных досок с такими надписями: «Здесь жил Ленин», «Здесь скрывался Ленин» или «Здесь бывал Ленин». Почему-то таких досок не было на общественных туалетах — не додумались еще! Я зашел в разные магазины и обнаружил, что в них, как и 10 лет назад, существовал дефицит продуктов и товаров первой необходимости. Меня озадачила очередь в канцелярский магазин длиной в целый квартал.

— За чем очередь? — спросил я.

— За туалетной бумагой, — ответили мне. Не менее странной показалась мне очередь в ювелирный магазин.

— За чем очередь? — снова спросил я.

— Еще точно не знаем, — ответила мне женщина, смахивающая на пивную торговку. — Говорят, что сегодня будут давать золото.

— Какое золото? — удивился я.

— Любое! — с раздражением уже ответила мне пивная торговка. — Может, выбросят золотые часы, а может — кольца!

Я пошел дальше и на одном заборе увидел рекламу. Она приглашала в «Путешествие из зимы в лето». Я прочитал рекламу полностью и вспомнил свое путешествие по такому же маршруту в 1966 году, свой страх перед акулами и потерянную возможность побега около Манилы. «Уж теперь бы я не струсил! — подумал я. — Но теперь у меня нет денег на эту путевку». Все же я решил при случае зайти в Бюро Путешествий и получше разузнать насчет этого маршрута.

С явкой мне тоже не повезло. Когда я нашел дом на Васильевском острове, номер которого я боялся записать и твердил на память в течение восьми лет, то он оказался на капитальном ремонте. Я обошел вокруг остова дома, посмотрел в его пустые глазницы, уже без рам, и медленно, сразу обессилев, двинулся к трамвайной остановке. «Вечен только Бог! Реальная надежда — это только надежда на Бога!» — думал я, стараясь рассеять разочарование и вернуть себе бодрость духа. Я сошел с трамвая на Инженерной улице, поднялся в свою квартиру, прошел в свою комнату и сразу лег на пол спать. Кровати у меня не было. Слава Богу: я мог уснуть, когда мне бывало плохо, и во сне ко мне возвращалась бодрость.