Защитник

16 июня 2018 Валентина Акишина

Просмотры: 3 855

Шестой класс готовится к открытому уроку русского языка по теме «Имя прилагательное». Комиссия, в составе которой были и представители РОНО, степенно рассаживается на задних местах. Я волнуюсь, но тем не менее подсознательно оцениваю поведение детей: кто-то напряжён и осознал серьёзность происходящего, кто-то волнуется и спешит в последний раз перелистать учебник, кому-то трын-трава все эти комиссии и открытые уроки… Но есть, всегда есть в любом классе пара-другая ехидных, колючих, испытующих учителя глаз: «Посмотрим, посмотрим, как будешь выкручиваться…» Наткнёшься на такой взгляд — и холодок пробежит по спине.

Но я знаю, что останусь сама собой: ни юлить, ни сюсюкать с детьми в присутствии комиссии не стану. Всё будет так, как бывает обычно. И не страшны мне эти колючие испытующие глаза…

Ах, я совсем забыла поговорить перед уроком с Серёжкой Булкиным. Этот Серёжка… Начался урок, и он весь — порыв, весь — несдержанность, на любой поставленный вопрос отвечает громким шепотом: «Я! Можно, я?» И так тянет руку, что вот-вот выпадет из-за парты. Если бы я могла его вызвать! Если бы могла… Но ведь он пишет предлоги со словами слитно, а знаки препинания вообще не признаёт. Это про него существует шутка, что в слове из трёх букв он делает четыре ошибки. Ну, когда же он успокоится, когда же поймёт, что я не хочу, не могу его вызвать к доске?

Вот уже прошло пол-урока, и всё несдержаннее становится это его «Я! Можно, я?» Комиссия уже обратила внимание на этого рвущегося в бой мальчика и, мне кажется, с любопытством наблюдает за нашим поединком: кто кого?

В той части урока, где введён элемент развития речи — работа по картине Саврасова «Грачи прилетели» — Серёжка Булкин с грохотом и с громким возгласом «Я! Можно, я?» всё-таки выпадает из-за парты и, обрадованный полученной возможностью, резво бежит к доске, чтобы написать придуманное им предложение. Но я начеку, поэтому помещаю его на обратную сторону доски (у нас была трёхстворчатая доска-складень) в тайной надежде, что прозвенит звонок, и никто не увидит нашего позора. Но звонок предательски молчит, а Серёжка в нетерпении периодически выглядывает из-за доски, всем свои видом показывая, что он создал шедевр. Мне ничего не остаётся, как дать ему слово. Булкин торжественно открывает свою створку — и свет меркнет для меня. Начало предложения я не помню, но дальше идёт «…а бирозы стаят изгибнутые».

Я понимаю, что моя педагогическая карьера на этом бесславно закончилась, едва успев начаться.

После урока я, конечно, ругала его за несдержанность, а он бубнил что-то в своё оправдание, а потом сказал:

— Я же хотел вас защитить.

— Защитник! — съязвила я. — Разве на меня кто-то нападал?

Но это в сердцах брошенное слово оказалось очень точным. Серёжка Булкин был по природе своей защитником, и тут ничего нельзя было поделать. В седьмом классе он увидел, как один мальчишка-живодёр привязал к своему велосипеду верёвку, на которой таскал прицепленного за лапку голубя. Он бросился на защиту птице, а мальчишке пообещал в следующий раз привязать его самого за ногу к своему велосипеду и протащить по улице. Этого голубя он потом долго выхаживал.

В старших классах он бросился защищать от хулиганов девчонку и так был ими избит, что два месяца пролежал в больнице.

В армии Серёжка вступил в конфликт с командованием своей части, защищая одного из новобранцев. Конечно, был наказан. Его родители даже ездили к нему в часть разбираться в этом конфликте. А мать рассказала, что командир, заканчивая свой обвинительный рассказ, в конце язвительно добавил:

— Защитник, видите ли…

Я подумала тогда, что вряд ли Серёжка помнит тот давний наш открытый урок. Но если бы я напомнила ему о нём, он не смог бы, как и тогда, внятно объяснить, от кого он защищал меня. Потому что он всегда защищал тех, кто, по его мнению, нуждался в данный момент в его защите. Он чувствовал это своим сердцем. Ведь «зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».

Читайте также: