Ахилла

Отрывок из книги «Записки сельского священника». Под псевдонимом «Сельский священник» публиковался священник Александр Розанов, который сначала служил в Саратовской губернии, потом при Мариинской колонии Московского воспитательного дома. Записки публиковались в журнале «Русская Старина», охватывают период примерно с 1840 по 1880 гг.

***

В начале тридцатых годов не было определено, каких лет и с какой подготовкой духовенство должно было помещать детей своих в духовные училища. В одном и том же классе можно было сидеть — на сколько достанет терпения. Поэтому очень многие, даже большинство, поступали в первый класс лет семнадцати и более, некоторые с азбукой, а некоторые с псалтирью. И мается такой Митрофан лет шесть в первом классе, да только и думает о том, как бы ему поскорее в пономари, да жениться. И в классе и, в особенности, в квартире, кроме охальства нельзя было видеть ничего от таких остолопов. Таковыми они, конечно, поступали и в приходы, таковыми были и в жизни, и позорили собой все духовенство.

Я поступил во второй класс восьми лет, но у нас были бородачи. Однажды учитель Гиацинтов поставил на колена Лаврова, подошел к нему, погладил по щеке и говорит: «эх, Лавров, у тебя борода-то больше моей!» А Лавров не брил только глаза да нос — бородища во всю щеку.

Во втором классе проходились: русская грамматика, первые четыре действия арифметики, св. история, краткий катехизис, чистописание и пение. На все предметы учитель был один, с жалованьем 150 р. ассигн., что, по настоящему курсу, составляет 43 р. в год. Все предметы мы учили как Отче наш: сам себе задаешь вопрос и сам отвечаешь на него. Спросит, бывало, учитель: «ну-ка, Z, говори урок!» И валяешь: что есть арифметика? арифметика есть наука о числах. Что есть число? Число есть собрание единиц… — «Хорошо, садись». Или по грамматике: Богу, начало Бог, имя существительное, мужеского рода, числа единственного, падеж дательный. И стараешься откатать, не переводя духу. — «Хорошо, садись!» Объяснений каких-нибудь, толкований — ровно ни слова. В третьем и четвертом классах было по два учителя, и если какой-нибудь, по ошибке, что-нибудь объяснит, то это, как необыкновенное событие, сейчас разнесется по училищу. Ученик такого учителя непременно скажет всякому встречному: у нас ныне NN. толковал.

У учителей наших было два метода занятий с учениками: одни сперва пороли, потом уже спрашивали уроки, а другие сперва спрашивали уроки, и потом уже пороли. Тем только и отличались один от другого. Каждому из лучших учеников давалось человек по 15-ти, для выслушивания уроков до начала классов. Каждый из этих 15-ти должен прочитать свой урок старшему, который, поэтому, назывался авдитором. Тот отмечал в особой табличке: sc, то есть sciens — знающий; nb, — non bene — не хорошо знающий и проч. Таблички эти клались на стол учителя, до его прихода. Приходит учитель, смотрит таблички, — и всем, нехорошо знающим, лупка. Хворать не полагалось и отговорок никаких не принималось. Отпорет, этак примерно, человек тридцать, ухмыльнется: «ну, теперь за уроки!» Начинает спрашивать имеющих sc — знающих. Иногда, на беду, тот и запнется. «Нотатчик! (слушавший урок и давший хорошую отметку) Что, калач с него съел?! Ступай!» И… порка нотатчику.

Каждый день у нас назначалось по четыре дневальных по очереди. Первой обязанностью дневального было приготовить лозы, т. е. розги; второю — подмести класс. Приходит очередь дневать, с вечера идешь в щепной ряд и покупаешь метлу. Торговцы уже знают, зачем мальчишке метла, и хохочут: «а ты выбирай не больно жидкую; ведь, может быть, пороть-то тебя же самого будут!» Но метла выбиралась такая, у которой прутья были самые тоненькие, чтобы лоза вышла самая жиденькая — мягкая, иначе самому зададут лупку, коли лозы плохи и ломки. Навяжешь четыре лозы и идешь утром в класс, нимало не думая скрывать их от горожан, потому что это считалось делом совершенно обыкновенным.

На обязанности же дневальных лежало пороть. Я хотя и бывал дневальным, но не сек никогда; не секли со мной и еще человека четыре, потому что мы и не любили этой операции, да и малосильны были для нее. Когда же учителю хотелось какого-нибудь бородача пробрать, как говаривал он, то он кричал: «эй, Фавматургов, Ексцеллентеров, Копенгигенов! Ну-ка, задайте!» И из-за развалившейся печки, с полу, три-четыре силача подымаются с глупыми и заспанными рожами. Это исключающие, как звались тогда подобные, т. е. исключающиеся. Таких в каждом классе было много. Они уже не брали книги в руки; они только пьянствовали, безобразничали, ходили в класс от скуки, и любимым занятием их было пороть. Это были палачи, в полном смысле этого слова. Но и тот, которого учителю, для разнообразия и развлечения, без всякой особой причины, вздумалось пробрать, был такой же силач, как и его палачи, и даться живым в руки не хотел. Сидели такие всегда на задних партах, а парты наши были толстые, высокие и долгие во весь брус скамейки. Ухватится такой за парту и ждет. Нужно было его вытащить, а это не так легко. Доберется до него Фавматургов с приятелями, и начнет мять и отдирать от парты. Но тот вцепится в парту руками, обовьет скамейку ногами, и замрет. И почнется возня: сопят, крехтят, парты и скамьи трещат, летят вверх ногами, пыль, хохот!..

Учителю и любо. «Молодец Апелляционов, — подзадоривает он, — не поддавайся, хорошенько их по зубам». Апелляционов поверил учителю, и только поднял кулак, чтоб хватить Фавматургова в рыло, как Ексцеллентеров схватил его за руку и замер на ней. Учителю и любо, что обманул; животики надрывает, хохочет. Апелляционов, хоть и обессилел на одну руку, но крепко обвился ногами и ухватился другою. Учитель подзадоривает другую сторону: «Эх, Фавматургов, еще кулачные бойцы все вы трое, а не сладите с одним! Ну-ка, Бриллиантов, Пигмеев, помогите им!» Против пятерых уже недостает сил, и Апелляционова вытаскивают и порют, — и порют в две лозы ужасно!.. Апелляционов молчит, и только отдувается. Учитель сидит и посмеивается: «А, молчит? Валяй, ребята, пока закричит!» Те дерут, что есть мочи… «Ну-ка, ребята, — смеется учитель, — переверните, да комлями!» Перевернули, и начали бить по животу. Все тело превратилось в какую-то говядину… Наконец, убитый до полусмерти, едва живой, Апелляционов застонал. Учитель, совершенно довольный тем, что он, наконец, добился-таки своего — что тот застонал — улыбаясь, говорит: «ну, будет с него, до завтрашнего дня, довольно!» И несчастный, едва живой, пополз под парты.

Такие учительские забавы у нас повторялись нередко. Надобно заметить, что учитель наш, Гиацинтов, был самый добрый изо всех учителей. Но что делалось в четвертом классе, где учителями были инспектор Архангельский и товарищ его Церебровский, так это выше всякого описания! В училище нашем, почти каждую минуту можно было слышать самые отчаянные крики: то в том классе секли, то в другом, а то разом во всех вместе. Не знаю, по какому случаю меня в училище не высекли ни разу. От Архангельского и Церебровского я, вероятно, не отделался бы. Но Церебровский скоро вышел, а Архангельского, по одному делу, засадили в острог. Уж и радовалось же все училище, когда его забрали!

Читайте также:

• Откуда среди священства Превышеколокольниходящинские?
• «Семинаристы — это сволочь»
• Почему не жалуются на разбой учителей и смотрителей?
• Калю!..

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: