Пепелище веры и точка росы
28 мая 2021 отец Пафнутий
Примечание редакции 2021 г.:
Вчера мы публиковали выдержки из интервью ректора МДА епископа Феодорита (Тихонова), в этом интервью епископ посоветовал как учащимся духовных школ, так и клирикам избегать чтения сайта, где публикуются «излияния бывших священнослужителей», потому что, мол, они «потерпели кораблекрушение в вере», и ничему хорошему, кроме греха, научить не могут.
Сегодня мы повторим один из первых текстов нашего постоянного автора Олега Курзакова, этот текст был написан под псевдонимом «отец Пафнутий» в 2017 году, когда Олег был клириком Красноярской епархии. Напомним, что спустя год с небольшим Курзаков оставил служение священника и предпочел жизнь в качестве мирянина.
А наши читатели пусть сами решают, кого им слушать: ректора МДА или бывшего священника.
Предисловие 2017 г.:
28 мая, освящая собор в Бишкеке, патриарх Кирилл в проповеди, в частности, сказал, обращаясь к местному епископу: «Не может быть у священника никакой усталости от службы, никакого выгорания. А если кто-то устает и выгорает, Вы таких приглашайте к себе и давайте им в два раза больше обязанностей. Тогда всякое выгорание проходит, и снова появится энтузиазм».
Мы публикуем текст анонимного приходского священника на тему пастырского выгорания. Приглашаем священнослужителей высказаться на страницах «Ахиллы» по этой теме, вновь озвученной патриархом.
(Еще о церковном выгорании)
За последние годы было написано немало статей про выгорание священников и простых мирян, тема уже кажется заезженной. Но я не пишу исследования, а свидетельствую о своем личном опыте. Для меня важно, совпадает ли он с опытом людей, прошедших тем же путем от восторженного неофитства до ощущения непроходящего болезненного ожога всей твоей души. Есть немало статей на «Правмире», где бесконечно ломаются по этому поводу копья и выясняются причины: то ли священник Богу не так молится, то ли прихожан не так любит, но негласно подразумевается, что именно в нем есть какой-то изъян, гнильца, которая в конце и портит все.
Первое, что бросается в глаза — так называемое «выгорание» почему-то касается людей, у которых отношение к вере и жизни по ней самое серьезное, а обряд считается делом десятым. Ведь очевидно, что только за этим и должен приходить человек в Церковь — за жизнью во Христе. Есть слова Христа — и есть реальность. И второе должно как-то согласовываться с первым. Иначе какой в этом всем смысл?
Как правило, «выгоревшие» — это люди думающие, с пытливым умом. И, наоборот, мне еще не доводилось встречать среди успешных розовощеких настоятелей и благочинных людей, которые бы вот так «выгорели». Все плывет такому успешному «духовному менеджеру» в руки: должности, награды, деньги, он весь в делах и стройках, вот уже у него новая машина и коттедж за городом, но ведь не «выгорает», а еще больше пышет здоровьем. На службе, умиленно крестясь на раззолоченный иконостас пухленькой ручкой, он искренне благостно вздыхает: «Слава Те, Госспади!» И это различие мне кажется неслучайным.
Я шесть лет в сане. Принимая священство, реальной церковной жизни я не знал: после армии крестился и почти сразу поступил в семинарию. Что я знал о священстве? Ну, что это служение выше ангельского, что это великий крест, что Господь призывает только избранных и прочие красивости, не имеющие к реальности никакого отношения. Мне правда хотелось служить. Но не богослужение совершать, а служить Богу, людям, помогать им менять свою жизнь, становиться другими. Я искренне сам хотел стать другим. Прочитанное Евангелие меня потрясло. Вот оно, Слово жизни! Христианская этика, философия, культура накрыли меня огромной лазоревой волной, которая невесомо несла меня куда-то вверх.
И вот, свершилось! Я — священник! Матушка в слезах счастья. Секретарь епархии вручает указ, владыка отечески наставляет на священническое служение: «Будь образом Христа, несущего свой крест! Не жалей себя, трудись во славу Божию!» Я штатный священник, мы едем в провинциальный городок — служить в собор.
Первые месяцы я не чувствовал усталости от служб и треб. Я говорил вдохновенные проповеди, перед началом крещения огласительное слово могло длиться до часу, перед гробом отпеваемого у меня самого навертывались слезы, когда я говорил о суетности жизни и о любви Христа. Освящая квартиру, я искренне желал домочадцам жить в мире и согласии, ведь они — малая Церковь!
Все началось с треб. Не то чтобы мое неофитское рвение начало заканчиваться. На одном отпевании я мог сказать проникновенную речь, найти искренние слова, на втором… Но к пятому за день отпеванию, после частых диких сцен с пьяными родственниками и махровым язычеством я начинал ощущать какую-то внутреннюю щемящую пустоту. Я пытался прогнать это чувство, думая, что это привыкание, что надо бороться с формализмом, возгревать в себе прежнее рвение, молиться, чего бы тебе это ни стоило! Даже если за спиной слышишь, как блюет перепивший родственник, а его знакомый рассказывает похабный анекдот, а сам усопший вроде как и умер с перепою.
День за днем. Крещения тоже приносили все меньше радости. В некоторые дни я крестил по 20-30 человек. Но больше я их не видел. «Вы теперь чада Церкви, вы родились в новую жизнь!» — и в ответ я видел скучающие лица, досадливое переминание с ноги на ногу, мол, давай-ка, поп, побыстрей кончай свою шарманку, деньги уплочены!
Долгое вечернее богослужение, землистого цвета лица бабушек-прихожанок, невнятные возгласы священника из-за глухого иконостаса, унылый закопченный собор, больше похожий на огромный склеп. Плохо поющий клирос из таких же бабушек на вседневном богослужении. Записки, пачки записок, от которых рябит в глазах, тазы просфор, которые ты ковыряешь два часа кряду, на исповеди долгая очередь.
Я пытаюсь поговорить с каждым, все одно и то же. Через неделю те же бабушки и тетушки пересказывают те же проблемы, называют те же грехи, так же тупят те, кто в первый раз: «Да вроде как ничего такого я и не сделал, даже не знаю…» Месяц, второй, третий. Через год я уже испытываю облегчение, когда «профессиональный верующий» скороговоркой произносит грехи, и я читаю разрешительную молитву. Следующий…
Второй год, третий, четвертый… Дни мелькают привычной чередой. Как-то освящая таз с коливом после невозможно длинной великопостной службы, я вдруг почти физически ощутил острым лучом пронзающую меня мысль: «Зачем я это делаю? Какой смысл в этом освящении колива и какое это имеет отношение ко Христу?» И далее уже, куда бы я ни шел и что бы ни делал, за мной растущей легкой тенью следовала эта мысль: «Какой смысл в этом крещении и отпевании людей, не верящих в Бога, не ищущих Царства Небесного и его правды, преподании им Таинств, освящении квартир, которые их жильцами по-язычески понимаются как „энергетические чистки“? И для всех этих людей — я просто шаман, раздающий „благодать“ и умеющий договариваться с Божеством. Какой смысл в этих долгих богослужениях на полупонятном языке и обрядах, если они не меняют никак людей, которые уже по 20 лет ходят в храм? Неужели это христианство? А вся моя священническая жизнь, все мое служение до конца дней — это бесконечное махание кадилом на конвейере треб и богослужений?..»
Познание реалий приходской жизни и внутрицерковных отношений оптимизма тоже не добавляли. Прошло еще несколько лет, внутренне они были очень трудными. Пришлось многое осмыслить. Были и дни черной тоски, и ужасающей усталости, когда, казалось, все твое тело болит и все валится из рук. Нежелание что-то вообще делать, апатия от бесполезной траты времени, здоровья и сил на бессмысленные вещи. Эти годы во мне сгорал, обжигая душу, весь этот чертополох благочестивых глупостей и предрассудков, навязанной церковной лжи, которые никакого отношения к Евангелию не имели.
А потом будто наступила точка росы, и весь этот туман мыслей и блужданий исчез, обретя конкретное выражение. Осталось пепелище прежних иллюзий, но под ним сохранилась вера. «Я христианства пью холодный горный воздух!» — мог бы я повторить вслед за Мандельштамом.
«Выгорание», если под ним понимать «дохождение» до сути, а не просто раскатанность и измочаленность непосильным объемом служения годами без передыха — это скорее хорошо (что вовсе не снимает ответственности и с прихожан, и со священноначалия, взирающих на священника как на вещь, которой надо пользоваться до тех пор, пока она не сломается). Это обретение зрелой и зрячей веры, которая может разделять истину и ложь, может видеть заблуждение, подмену и прелесть, а то и прямой обман. Когда в тебе сгорает весь этот мусор псевдоцерковности, упование на спасительность обряда, магическое преклонение перед «святыньками», фарисейское лицемерие. Приходит осознание противоестественности того, что ты делаешь: извращаешь священническое служение, поставляя его на службу язычникам. Противоестественно шаманствовать перед престолом и успешно конвертировать это в личное благосостояние, противоестественно покрывать сусальным золотом кучу человеческого дерьма, наложенного в церкви и выдавать его за евангельское учение. Плохо, когда этот пожар «выгорания» вовремя не останавливается от слишком многих обид и унижений, несправедливости, жестокости церковной системы, проехавшей по твоей судьбе кромсающим и давящим колесом, и начинает полыхать черным пламенем ненависти и отчаянья.
Конечно, от такого вывода основная проблема для меня и других священников, прошедших этим путем, не решается: ты все равно должен крестить и отпевать, быть частью церковной системы, осуществлять ее функции. Через тебя все равно проходят ее яды. Как не отравиться лицемерием, в котором ты вынужден участвовать? Я не знаю. Я служу на дальнем приходе один и сам себе хозяин, и все это воспринимаю как золотоордынскую дань, кроме которой у меня все-таки есть пространство личной жизни, близкие мне верующие, одного образа мыслей и жизни со мной, небезуспешные попытки значительно уменьшить размеры этой дани.
Почему я не хочу уходить, громко хлопнув дверью, хотя и рассматриваю этот вариант, я напишу в другой раз. Сейчас у меня есть обретенное внутреннее спокойствие, простая и ясная вера во Христа Спасителя. Можно хотя бы не лгать в словах и поступках прихожанам, не поддакивать угодливо благочинному и подобострастно не суетиться перед приехавшим митрополитом. Можно, если уж не быть святым, то хотя бы просто оставаться человеком.
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
