Ахилла

Из рассказов о русских в Америке.

Ветрила тогда дул — руки устали руль чуть влево держать. Сносило к обочине, и хоть бы постоянно дуло, так нет, порывами, да какими! Хорошо, что вес у меня был немалый, а то могло и смести с дороги, на бок положить. Очень даже просто. Вообще-то в такой день хайвей и закрыть могли, но лишь предупреждения высвечивались на электронных билбордах. Хорошо. Мне домой хотелось, уже почти неделя, как я был на дороге.

Опять дунуло, и тут же зазвонил телефон. Я привычно глянул в зеркала — нет ли кого рядом, и только потом приметился и ткнул пальцем в зеленую полоску ответа.

«Как там у тебя? Ты проехал Санта Розу?» — спрашивал мой диспетчер.

«Да нет еще, минут через тридцать там буду. Ветер, понимаешь, забодал. А что тебе Санта Роза?»

«Слушай, там надо мужичка подхватить. Сюда его привезти».

«Какого-такого мужичка?» — спросил я больше для разговору. Вообще-то мне было все равно какого. Лучше б и не было никакого. Я по натуре отшельник, и ценю свое шоферское одиночество.

«Николаем Ивановичем зовут. Больше ничего не знаю. Маленький такой, пожилой. Из России едет».

«Ну, если маленький, тогда подберу. Где его там искать?»

«Он там на Пайлоте ждет, когда кто из наших мимо поедет. Я сейчас тебе его телефон скину».

«Давай!» — согласился я и, изловчившись, ткнул пальцем в красный кружочек отбоя.

Незадачливые, блин! Ждет он, когда кто мимо поедет… А если три дня никто из наших мимо не поедет? Так и будет он на тракстопе, как бомж, сидеть? А что там не посидеть? Жрачка продается, для тракистов целый чуть не кинозал с удобными диванами да телеком. И душ тебе тут, и кофе… Сиди, пока полиция не пришла выяснить, что это ты тут застрял?

Видно, кто-то из наших водил довез этого Николая Ивановича до поворота в Санта Розе, а сам ушел на юг. Там только эта развилка. Ладно, мне как раз заправляться пора: при таком встречном ветре солярку траку только давай.

Пришла эсэмэска. Номер калифорнийский. Я позвонил. Тот сразу ответил. Вежливо, не торопясь. Все на «вы» со мной, незнакомцем. Мне бы у него поучиться, а то я все «давай, братан!» с каждым встречным русским, на «вы» не заморачиваясь. Видно, вовсе человечек не волновался, словно ждал моего звонка. Я сказал, что трак мой красный, что, буду заправляться, включу мигалки. Увидит, подойдет.

Только я шланги в баки вставил, он и объявился.

«Это вы за мною приехали?» — спросил по-русски. Был он, правда, небольшого роста, одет аккуратненько в простенькую курточку на все пуговички застегнутую. На ногах кроссовки. Тянет за собой чемоданчик на колесиках. От местного бомжа отличала его разве что незамызганность и отсутствие свернутого матрасика поверх чемоданчика.

«Я. Кто ж еще тут фонарями мигать станет? Садитесь».

«Николай Иванович. Царев», — представился он обстоятельно.

Ну, тогда понятно, подумал я. Знаю, по какой причине ты, Николай Иванович, в Оклахому к нам пробираешься.

Я тоже назвался, пожал его тверденькую квадратную руку, открыл для него пассажирскую дверь, помог подняться по высоким ступенькам, поддерживая под локоток. Подал вслед пухленький чемоданчик. Сказал: «Вы там устраивайтесь, я сейчас вернусь. Вам кофе взять?»

«Нет-нет. Благодарствую, я в порядке».

Надо же, «благодарствую…». Чего только не услышишь от наших.

Я вообще-то надеялся, что мой пассажир отправится спать, с разговорами приставать не станет, но в глазах его был интерес, он оглядел все вокруг, похвалил: чисто тут у вас, а то бывает у водителей…. Стал не стесняясь меня разглядывать. Я не очень-то внимание на него обращал, выруливал, поглядывая по сторонам, выбирался на большую дорогу, лишь когда скорость набрал, взглянул на него. Лоб большой, седины назад зачесанные, подбородок остренький, нос с легкой горбинкой, глаза живые.

Ему, как всякому русскому, понадобилась минутка привыкнуть к моему имени, но ничего, адаптировался, спросил лишь: «А по вере вы кто? Смотрю, крестик у вас никак?»

Здорово у него получалось вопросы задавать. Как у ребенка, и не обидишься даже, куда ты, незнакомец, лезешь? Располагал к себе этот старикашка. Хотя, сам-то я кто? Если и младше его, так лет только на пять. Я ответил:

«Крест на мне православный, а сам я лютеранин. Знаете таких?»

«Знаю, как же! Вам водку пьянствовать можно».

От смеха я чуть было не упустил руль. Порыв ветра долбанул так, что колесо ушло на предупреждающую «гребенку» и трак вовсю затрясло.

«Вы хоть дайте знать, когда шутите, а то мы с вами в канаву улетим. Да нет. Может, и можно, да только не пью я. Совсем».

«Чего ж так?» — любопытство его и впрямь было детским.

«Сказано: „…и Дух Божий живет в вас“. Так вот, Дух, живущий во мне, выпивки не заказывал. Прежде, бывало, любил я поддать. А потом заболел, сделали мне операцию и, видать, вырезали там какую-то алкогольку. Вместе с дурью».

«Вот вы хорошо, правильно рассуждаете. И, смотрю, цепочка-то на вас не золотая, и часов дорогих на вас нет, а то что ни русский здесь, все с понтами».

Это «с понта́ми» явно было не из его лексикона, Николай Иванович слово это так и произнес — с сожалением и вроде как с издевкой.

«Вы сами-то откуда будете? Как вы здесь, посреди степей, очутились?» — спросил я.

О себе Николай Иванович не очень хотел говорить. Не то, чтобы скрывал что, а просто обыкновенное его житье в городишке под Саратовом интересной темой ему не казалось. Жил он там с женой и разведенной дочкой на средства скудные, кормились со своего огорода, пенсия небольшая, дочка санитаркой в больнице… Куда больше ему хотелось обсудить то, что он видел здесь, в Америке. У младшей дочери он гостил уже второй раз, а сейчас пробирался таким вот русским автостопом в Оклахому, к сестре и шурину. И дочка с мужем, и сестра его с семьей, и еще добрая половина их деревни в середине восьмидесятых была выслана по замирению с Рейганом на вражий запад. Я такие истории об избавлении советских властей от сектантов уже не раз слышал, и потому не удивился.

Я было думал, что он мне настоящую причину своего путешествия откроет, но этим делиться он не захотел. Понятно, не очень-то красивая история. Я виду не подавал, что мне все до подробностей известно. Зачем? Путь себе отдохнет от проблем человек. А то получится, каждый встречный все уже знает.

Николай Иванович, видно, все же понервничал, дожидаясь попутки. Теперь вздохнул с облегчением, пустился рассказывать о приключениях младшей своей дочки, поселившейся с мужем в Сакраменто.

«…Один из них разузнал, что можно машины битые покупать да в порядок приводить. Ну и набрали. Прямо у дома, где им квартиры предоставили, деятельность развели. С утра в выходной, понимаешь, кипит у них там работа. Кузова рихтуют, шпаклюют, компрессор притащили, красят… Приходит менеджер, говорит: нельзя тут. Не положено. Те: мы, мол, скоро. Тот ни в какую. Полиция приехала. Куратора их вызвали. Словом — скандал. В конце концов, дали им какую-то площадку, где они все и довели.

А потом проблема. Им церковь место для собраний дала. Поначалу вовсе бесплатно, потом рент какой-то стали брать. А через полгода рент в два раза подняли. Те: почему? А пастор им: пойдемте-ка с вами на парковку. Вывел. Вот, говорит, это машины наших прихожан. Все скромненькие, не новые. А вот ваши — Мерседесы, Порши да BMW. И ни одной старой. Значит, деньги-то у вас есть и немалые. А тем и крыть нечем.

Ладно, обмозговали, решили, надо бы землю купить да церковь-то себе и построить. Участок нашелся. Да какой! Там не то что церковь, целый поселок построить можно. Прикинули, участков с двадцать по пол-акра получается. Вроде бы всем должно хватить. И тут началось!

Как распределить-то? У одних дети, им вроде побольше надо, другие — молодые, им на будущий рост, а кто заявляет, у него родня еще едет, хочу, чтобы и им рядом. Словом, пошел раздор. Еще и не купили ничего, а уж на этой шкуре медведя неубитого все чуть не рассорились. Ну, собрался у них там совет, решили ничего вовсе не брать, чтобы раздора не было. Ушла та земля, пустырем так и стояла. А тут недавно узнают, что купил ее такой же вот Пайлот, трак-стоп, как вот где я вас ждал. Да за два миллиона против тех шестидесяти тыщ, как тогда торговали. Ох уж тут сколько сожаления-то было! Все б обогатиться могли, коли бы знали».

Николай Иванович аж хлопнул себя ладошкой по коленке. В добрых глазах его сверкнуло, видно было, стяжающих братьев своих он осуждал. Да только что же тут осуждать?

«Хорошо, что не купили ничего, — ответил я, помолчав. — Сейчас и вовсе бы переругались все. Начали бы вспоминать, кто сколько внес, да кто первый придумал. Плавали, знаем…»

«Что, простите?..»

«Да это так. Поговорка. Церковь-то построили? Или все в рент?»

«Да построили бы, коли б согласие было. Только и тут беда. Тот пастор первый, с которым приехали, Богу душу отдал, а дьякона перессорились. Здесь же свобода, как хочешь Слово Божие трактуй. Один вон в Христианскую Академию местную учиться пошел, так тому чуть не анафему спели — веру отцов предал. Другой вдруг стал проповедовать, что Иисус от Иосифа рожден, а Троица Святая и вовсе выдумка. Куда с таким? Арианец прямо. Третий вроде за дело правильно взялся и несколько лет собрания вел, да народ в новой стране освоился, разъезжаться стал. Из тех, пятидесятников, что тогда приехали, всего пять-шесть семей вместе держатся. Что тут уж арендовать? Дома у пастора собираются. Остальных какими только ветрами не разметало».

«Вы-то сами тоже, пятидесятник?»

«Да нет, не скажу чтобы… Есть разногласия. Мы с женой теперь просто, во Христа верующие».

«Все же к какой-то церкви принадлежать надо бы», — поразмыслив, ответил я.

«А чем муж с женой не церковь? Сказано же: где двое или трое соберутся во имя Мое… А с нами еще и дочка. Соседи, друзья дочкины приходят, и дети их тут же. Начинаем с библейских чтений, Отче наш читаем, и Символ Веры, и Хлебопреломление у нас. Все как положено. И потом, это ж не церковным коллективом пред Богом восстаешь, не казармой, а каждый сам по себе, за себя ответ держит…»

Я тут отвлекся. Мне вдруг представилась Красная Площадь на первомай. Только вместо отрядов веселых заводчан и передовиков предприятий идут по брусчатке представители всяких вер да конфессий: буддисты тащат своего картонного позолоченного Будду, православные, предводимые разнаряженными попами в золотых шапках, бредут крестным ходом с хоругвями и иконами, за ними подтянутые баптисты в пиджачках с галстучками, жены их в легких косыночках, поют свои гимны, потом маршируют пятидесятники, всяк бормочет на некоем языце, адвентисты тащут портрет своей Елены Уайт, весь в розовых розочках, мусульмане в белом, чукчи с шаманами, колотящими в бубны, католики с Папой… Все тянутся мимо мавзолея, куда-то к Москве-реке, в Царство Небесное. Стройными колоннами, на Божий Суд…

Николай Иванович тем временем продолжал:

«Я по церквам разным, слава Богу, походил. Православные — мы самые-рассамые, без нас — никакой тебе Благодати. А приглядишься — просто контроль над мирянами, ничего больше. И у католиков я бывал. Папа у них один всему властелин. Как скажет, так и будет. Тот же контроль. Да иначе и быть не могло. До римлян как дошло, что христианство за сила, так они его сразу в свою телегу запрягли. Так и ведется с тех пор. Особенно у нас, на востоке. А уж наших, протестантских церквей, сколько я повидал — не счесть. И у всех свои заморочки. Нет уж, мы уж лучше по-домашнему, в согласии. Ведь чего далеко ходить, живем-то все в Царствии Божием».

«К-как это?» — я быстро взглянул на него: в тот момент я обходил медленно движущийся кэмпер, жилой фургончик, зло биемый ветром. Такому бы в тиши, у озерца где-нибудь стоять, куда в такую жуть поперся? Николай Иванович, наверно, подумал то же самое. Притих на несколько секунд. Только когда остался тот бедолага позади нас, продолжил, посмотрев еще в зеркало со своей стороны:

«А так. „Царство Божие внутрь вас“ сказано. Это вот „внутрь“, по-гречески, означает так же и „посреди“. И Павел говорит: „Ибо Царство Божие не пища и питие, но праведность, и мир, и радость во Святом Духе“. Пища и питие — это значит про нас, про земных людей. И Спаситель говорил, что Отец благоволил дать нам царство. Так кто ж нам мешает в праведности, и в мире, и в радости жить? А Дух Святой, так Он повсюду излит. Сказал же Спаситель: „Я с вами до скончания века“. Радуйтесь, христиане, любите друг дружку да Отца Небесного за все благодарите. Коли Спаситель с нами, так и Царство Божие среди нас есть».

Он закончил это с явной обидой, будто досадуя, что такого простого люди понять не могут. Я взглянул на него с улыбкой — интересный был пассажир, целую проповедь мне в одну минуту впарил.

«Позвольте спросить вас, — сказал я. — Вот евхаристия, причастие то есть. Это по Луке понимать надо: „сие творите в воспоминание обо Мне“ или для вас это все же таинство?»

Николай Иванович долго посмотрел на меня, словно захотел получше меня разглядеть. Потом сказал серьезно:

«Конечно таинство. Перед причастием из Иоанна читать следует. Из шестой главы».

«А чем вы по жизни, если не секрет, занимались. Смотрю, не только Писание хорошо знаете, но и про Рим рассуждаете. По профессии-то вы кто?»

«Да какой там секрет. Фельдшер я. Всю жизнь сельский фельдшер. Медицинский работник».

«Видать, платили вам хорошо, если в Америку можете кататься», — подколол его я.

«Это зятю с дочкой спасибо. Второй раз мне вызов прислали. Ну и сестра помогла. Вот, еду…»

«Еду! Да тут удивишься просто. А если б я мимо не шел, вы б так и сидели в этой Санта Розе? Тут расчет плохой. Можно и на несколько дней застрять».

«Ничего… С Божьей помощью. Меня вон ночью высадил там, Петром зовут, а утром вы уж подобрали. Послал Господь. Спасибо вам».

Подумалось мне, что если б не та история, может, и не собрался бы в далекую Америку Николай Иванович. Не то что вся родня, вся церковь переполошилась, так тот парнишечка всех озадачил.

«Так вам поспать бы надо, после такой ночи. Идите, Николай Иванович, отдыхайте. Вон там, в спальнике, какой диван. Не стесняйтесь».

«Спасибо, пока не хочется. Далеко еще до ехать?»

«Да часов, думаю, семь, не меньше», — прикинул я.

«Большая страна… И, смотрю, совсем не заселенная».

«Ну да. Большинство населения живет в пятидесяти милях от океанов. Тут у нас сторона ковбойская».

«Там, где дочка моя живет, в Калифорнии, народу хватает. И наших там, русских да украинцев, немало».

«Дочка ваша тоже в русскую церковь ходит?»

«Да нет. Они с зятем теперь американцы, понимаешь. Почти что двадцать лет, как тут живут. Внучки у меня едва по-русски понимают. Какая уж там русская церковь? К американцам ходят. К харизматам».

«Как-то вы скучно про это. Что не так-то?» — спросил я, увидев, что Николай Иванович как-то вдруг сник.

«А вот не так, — лицо его словно потемнело. Я даже поежился. Он помолчал, словно решая, говорить или нет. — Не следовало бы мне братьев по вере осуждать, но и молчать тут христианину, считаю, нельзя. По трем пунктам могу сказать, что у тех харизматов не так, — видя, что я не возражаю, он продолжил: — Во первых, с чего это они взяли, что Духом Святым управлять можно? Сказано „Дух дышит где хочет“. А у них получается, что если попоешь да поскачешь, да в ладоши похлопаешь, то через четверть часа Дух и явится. Так и вопрошают после плясок — чувствуете теперь Духа Святого присутствие? Конечно, все наорались да наскакались, еще бы что-то там не почуять! А то!.. Я вот читал, так же и дикари в джунглях в там-тамы бьют, духов своих призывают. Те тоже слетаются».

Николай Иванович строго замолчал. Я, чтобы отвлечь, спросил: «Ну, а что же второе не нравится?»

«А то, что крестят кого попало. Я поначалу не очень-то и понял, когда сказали, что, кто крещение сегодня принять готов, пройдите туда-то, у нас для вас и одежды есть, и полотенца, всех приглашаем. Я было подумал, что это тех, с кем уже беседы провели, разъяснили как-то, подготовили. У дочки спросил, так ли, мол? Она мне: „Вовсе нет. Здесь у нас кого хочешь крестят. Препятствий не чинят“. „Как это препятствий? — говорю. — Человек же знать должен, что Крещение в смерть Иисуса означает“».

«Ну а как бы вы это объяснили, вкратце?» — спросил я.

«Вкратце! — воскликнул Николай Иванович. — Тут вкратце… Можно как Филипп: благовествовать об Иисусе. Но евнух-то тот, с которым Филипп говорил, был человеком еще не порченым, у него телевизора-то не было, чтоб его попортить. И богатством земным он прельщен не был. Хранитель всех сокровищ царицы Эфиопской будет ли о сокровищах мечтать? Да он рад бы от всего того злата избавиться — такая ответственность. Уж он-то злату цену знал!»

Николай Иванович продолжал говорить, а я отвлекся на это вот, последнее, его замечание. Действительно, евнух тот был человек особого рода, можно ли к нему всякого оглашенного приравнивать? Интересно пассажир мой проповедовал. Я что-то не припомню, чтобы раньше я эту заковыку где-то слышал…

«И смотрю, в конце службы, правда, выставили наперед этакие ванны, баптистерии вроде, и давай, целую чуть не толпу, одного за другим в них сажать да кунать с головою троекратно. Ну, со словами какими-то, конечно, но разве можно так? — продолжал Николай Иванович. — И это ведь…»

Но я снова отвлекся от его размышлений. Вспомнилось, читал где-то историю, как дети притащили домой дикого котенка, и все переживали, что тот от них убежит. Кухарка знала, что делать. Она взяла котенка за шкирку, извазюкала все четыре его лапы толстым слоем топленого масла и шваркнула его в угол. Вылизав с удовольствием свои конечности, котенок тот до конца своих дней был предан щедрой своей хозяйке. Не подобной ли схеме следовали те харизматы, рассчитывая, что раз уж искупали они новокрещаемого в своей церкви, там он и останется. С натяжкой, конечно, размышление такое принять можно, но что-то в этой аналогии есть.

Я не стал делиться с Николаем Ивановичем этими своими мыслями. Слушал его, и чем далее он свои доводы о крещении развивал, тем более они казались мне знакомыми. Я воспользовался короткой паузой и спросил:

«Я вижу вы книжку Шмемана читали. „Водою и Духом“».

«Что, простите? Кого вы назвали?»

Я не стал уточнять, извинился, что перебил. Продолжил слушать, удивляясь, как размышления этого скромного сектанта-фельдшера перекликаются с мыслями искушенного православного богослова. Видать, и правда — Дух дышит где хочет.

«В общем-то логично вы рассуждаете, — сказал я, когда тот закончил. — Ну а третье?..»

«А третье, что это за проповедь? — держи карман шире. Мне там наушник дали, так я все в переводе слушал. Верь и будешь благословлен. Сегодня ты квартирку снимаешь, через год у тебя собственный дом будет. Сейчас машина у тебя не ахти, верь, мерседес получишь. Должность у тебя низкая — в начальники выйдешь. Спаситель, мол, и сам хорошими вещами не гнушался: хитон Его легионеры делить не стали, жребий бросали — вещь-то стоящая! Ну и нам, значит, не грех попросить, чтобы потом пошиковать — вот, мол, как нас Господь любит. И поверху того всего еще и настойчиво: „сдавай десятину!“ Десятина та, ветхозаветная, колену Левит была определена. Священствующим. В Новом Завете про то нигде нет. Мы по совести, по наитию душевному, церковь должны поддерживать, а не по букве закона. Тянуть с прихожан десятину — великий грех. Это как человека в Адамовы времена возвращать, как заново Христа распинать».

Здесь уж он надолго замолчал. Мне даже показалось — осуждал Николай Иванович себя за несдержанность. Кто я ему, в конце концов, такой? Он меня первый раз видит.

Небо пред нами заголубело, серые тучи разорвались в веселые белые облака. Ветер хоть и не унялся, но дул теперь ровно. Было ясно, что дорогу не закроют.

«Я вас, дорогой Николай Иванович, вполне понимаю и во многом с вами согласен, — сказал я. — Только я вам очень не советую подобные мысли перед кем-либо в этой стране развивать. По меньшей мере ваше мнение сочтут дурным тоном, по большей — вы можете попасть под суд за религиозный экстремизм. Осуждать какие-либо конфессии здесь попросту не принято. Здесь всякий волен за себя решать и выбирать. Держать ли, как вы выразились, карман шире или просто любить ближнего безвозмездно, отдавая ему последнее, — в этом и есть здешняя свобода. Но есть и еще одна причина, по которой я бы посоветовал вам держать все это при себе. Десятина, как вы понимаете, неплохой бизнес. Требовать ее, конечно, грубо, но, как ни странно, это работает. Вы помните мнение Достоевского? Он считал, что объявление Себя Царем Иудейским было лишь внешней причиной распятия Христа. Федор Михайлович считал, что главной причиной убийства Спасителя было изгнание торгующих из храма. Так что советую вам поостеречься».

Николай Иванович, можно сказать, на меня прямо вытаращился.

«Что-то для тракиста вы слишком того — неслабо рассуждаете, — заметил он. — По образованию-то вы кто?»

«Да… ничего особенного. Так… литературный работник. Профессия не очень, потому что таковым образования частенько и не надо. Ври себе побойчей, сойдешь за умного».

«Так что ж теперь, шоферить, что ли, только осталось?» — он посмотрел на меня строго, осуждающе, но я не прогнулся. Ответил лишь с усмешкой:

«Помните такой сюжет в киножурнале „Ералаш“? Здоровый детина сидит за партой с мелюзгой и все задачки, что учительница задает, сходу решает. Входит девочка, говорит детине: „Иванов, ты что в третьем классе делаешь? Ты же в восьмом“. А тот отвечает: „Иди сама в восьмой, я тут у них самый умный“. Вот и мне тут, на дороге, хорошо. Деньги здесь очень неплохие, и ни интриг, ни подсиживаний, ни ежедневного тебе вранья. Да и на какой это еще работе все только обрадуются, если ты припаркуешься в тихом месте и поспать пойдешь?»

Николай Иванович как-то прямо крякнул от такого моего пояснения, собрался было возразить, но я поспешил тему сменить:

«Давайте-ка я покажу вам нечто интересное. Подтверждающее, кстати, ваши размышления. Заодно и пообедаем».

Мы как раз приближались к самому краю штата Нью-Мексико. Гленрио, кажется, то место называется. Такая же голая бесконечная прерия, только расположился здесь большущий трак-стоп с зазывающей рекламой ресторанчиков.

Я притормозил и ушел на поворот.

Эх, хороша погода весной. Такому бы всему лету быть! Так нет же, поднимется чуть не в зенит солнышко, придавит, и разогреется здешняя степь. Сорок градусов днем, тридцать ночью. Это по Цельсию, а по Фаренгейту — еще страшней. Пройдется в высоте небес холодный северный ветер, закрутится воздух огромной бочкой, и загуляют здесь весенние торнадо. В зное и суховеях протянется лето, а потом, уж по осени, снова побегут по степи вприскочку легкие шары перекати-поля.

«На Казахстан похоже», — сказал Николай Иванович, оглядывая даль.

«Скорее на Афганистан, — откликнулся я, вписываясь в разметку парковки. — Тут поюжнее будет. Оставьте свою куртку в кабине, запаритесь только. Теперь уж совсем тепло».

«Мне Петр говорил, у вас тут на многих трак-стопах даже специальные вагончики ставят, как часовни, где службы проводят, — говорил Николай Иванович, пока мы с ним шли к зданию, на котором красными буквами значилось „Russell’s Travel Center“. — Тут тоже есть такой?»

«Да здесь не то что вагончик, тут целый зал для верующих отведен. Службы по воскресеньям, а открыто день и ночь. Можно всегда зайти, там огромный такой лик Христа на стене. Можно посидеть просто, помолиться, коли захочется. Только не затем мы здесь».

«А это что такое написано?» — Николай Иванович задержался у стеклянных дверей с приклеенным на них листом, где значилось: «No shoes no shirt — no service».

«Значит, что тех, кто босиком и без рубашки — не обслуживают».

Николай Иванович застегнул пуговичку у самого ворота, и мы прошли внутрь. Я с интересом не него посматривал. Он вовсе оказался не похож на тех русских мужиков, что глядят на все, прежде не виданное, хмуро — мол, чего я тут не видал? Такие даже если и удивятся чему, эмоций не выкажут: цену и себе, и всему вокруг знают. Таких еще хорошо Гончаров описал — увидят, скажем, груши, и уж тогда давай хохотать: да разве ж это груши? Вот у нас — груши. Да и пойдет про какие-то там ихние груши, что этим не чета, молоть — не остановишь.

Торговый зал здесь обширный, народ проезжий, разный. Тут тебе и ковбой в шляпе объемом галлонов в десять да с такими полями, что и лошадь тенью укроет, и тракисты-дальнобойщики в футболках да бейсболках, прихрамывающие на одну ногу, — это профессиональное, и байкеры в кожаных жилетках, с косицами, бородищами и очками темными в пол-лица. На всех этих людей Николай Иванович смотрел внимательно, безо всякого стеснения их разглядывая. Не смутили его даже полуодетые девчонки с голыми животами под кофтенами и в таких фривольных шортах, что чуть не задницы у них наружу светили. Видно, и в Саратовской его области такое было уже не в диковинку. Вспомнился мне рассказ одной знакомой, о том, как шла она по Нью-Йорку, вполне даже одетая — свитерок под самое горло, да только вот наделил ее Господь выдающейся грудью. На эту-то, упакованную, грудь и наткнулся еврей в лапсердаке и шляпоне, читающий на ходу какой-то свой талмуд. Поднял глаза, увидел ее, красавицу, плюнул на мостовую и, взмахнув пейсами, поспешил на другую сторону улицы. Нет, Николай Иванович и на тех девчонок посмотрел с теплотой: молодость, чего уж тут скажешь!

«Ох ты, гляди, какой! Да это чуть ли не мой ИЖ! — спутник мой остановился у антикварного мотоцикла, выставленного на краю зала. — Я на таком вот сколько лет поездил! А это что?» Он воскликнул совсем уж в удивлении, уставясь на еще более древний автомобиль Форд.

«Это, — ответил я, — начало местного музея античных автомобилей. Пожалуйте сюда». Мы прошли чуть в сторону, ко входу в обширный зал, в котором тянулись ряды того, что волновало души мужиков, заставляло их работать не покладая рук, манило просторами дорог, ветром перемен, несбыточной для многих мечтой. Здесь, посреди прерий, стараниями местного миллионера был устроен целый музей американского автопрома и сопутствующей ему меморабилии. Вдоль стен расположились древние колонки с бензозаправок, автоматы продажи Кока-колы, стенды с модельками всяческих кабриолетов, ландо и грузовиков, и прочей, прочей, прочей ерунды.

«Ну надо же… — проговорил удивленно Николай Иванович, оглядывая зал. — А билеты где?..»

«Все это — совершенно бесплатно. От щедрот мистера Рассела, владельца всей этой бензозаправки. Так, одна из достопримечательностей знаменитого Маршрута 66. Гуляйте, смотрите сколько угодно. За погляд здесь денег не берут», — сказал я.

Хочешь получше узнать человека, отведи его в музей. Все равно в какой. Для интересного человека неинтересных музеев не бывает. Я старался держаться от Николая Ивановича в отдалении, предоставить ему побольше свободы, не давить ни присутствием своим, ни мнением. Тот обалдело рассматривал роскошные, сверкающие никелем бамперов и фар кабриолеты с кожаными сидениями, спортивные Шевроле и Доджи, шикарные Бьюики и Кадиллаки пятидесятых, сороковых, тридцатых годов. Лишь раз обратился ко мне, глядя на нечто громоздкое, с нависающей вперед крышей, на колесах со спицами: «А это что ж такое?»

«Наверное, Drawndouhlett», — ответил я, усмехнувшись.

«А что, и вправду, была такая фирма?» — поднял удивленно брови Николай Иванович.

«Да нет, не было никогда. Это я так. Шучу», — ответил я и снова отошел в сторонку.

Николай Иванович подошел к одному из прототипов знаменитой нашей «Чайки» и долго стоял возле него в задумчивости. Я понял, что это наше посещение музея продлится долго, но раздражения не испытал. Особенно мне стало все это забавно, когда Николай Иванович, покончив с разглядыванием всяких авто, углубился в изучение мелочей, разложенных на стендах. Чьи-то бейсбольные биты и старые спортивные тапки, кепки, белозубые улыбки на черно-белых фото, жетоны полицейских, игрушки, сборники комиксов, курительные трубки, консервные банки, ушастые микки-маусы и бравые супермены — весь этот хлам, достойный восхищения лишь набоковской Лолиты, удерживал внимание Николая Ивановича, опутывал его трухлявой своей аурой, не отпускал, как мне показалось, тем же вопросом, каким задался и я, впервые это все увидев: ЗАЧЕМ?

Николай Иванович остановился возле полномасштабного изваяния Мэрилин Монро с поднятыми ветром юбками. Эта Мэрилин была обращена ко взирающему на нее вытянутыми в поцелуе пухлыми губами. Посмотрел ей в глаза и хохотнул, произнеся как бы про себя: «Вот похоть плоти-то!» Перевел взгляд на такую же, в полный рост, фигуру Элвиса Престли с зачесанным наверх пластиковым чубом.

«Надо ж, какой! Love me tender love me long…» — это он не пропел, пробормотал только, но я, случившись в тот момент неподалеку, спросил:

«Вы и по-английски поете?»

«Да нет. Вспомнилось просто. У дочки пластинка есть, все, бывало, заводила. Тут поневоле…»

Мы с ним еще долго бродили в этом музее. Я не торопил. Приотстал от него, вернулся к изваянию Монро и долго рассматривал ее, поражаясь, как она похожа на ту самую Ингу, из-за греха которой и наладился в Оклахому Николай Иванович. Та же сводящая мужчин с ума грудь булками, то же сложение, та же истома во взгляде. Только вот родинки такой, накладной, у Инги нет и губ она не красит. Да только что в том толку? Красоту такую не спрячешь. Э-эх, история…

Мы с Николаем Ивановичем пообедали в ресторанчике. Я заплатил. Он смутился было, но на секунду лишь. Принял понимающе. На моем месте он поступил бы так же. Потом мы поехали дальше.

Нависший над дорогой знак не остался без внимания моего пассажира.

«Что такое там написали?» — спросил Николай Иванович.

«Написано, что мы покидаем Нью-Мексико, Землю Очарования».

«Очарования… Значит, многого я тут еще не видал».

«С большой дороги многого не увидишь. Возле той же Санта Розы есть интереснейший природный парк с живописным прозрачным озером, да и других красивостей здесь немало».

«Welcome to Texas», — возвестил мой навигатор. Я перекрестился, проговорив: «Помоги, Господи, в Техасе». Привычка у меня такая. Пояснил: «Въезжая во всякий штат, прошу высшего благословения. Помогает».

«А то!..» — откликнулся Николай Иванович и тоже осенил себя крестным знамением. Видно было — дело это ему привычное.

Окончание следует

Иллюстрация: в том самом музее

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: