Ахилла

Размышления на полях очередного жития архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого)

Встретившаяся автору эти строк книга «Крестный путь святителя Луки (Войно-Ясенецкого). Жизнеописания, чудеса, акафист» (М.: Духовное преображение, 2020) — далеко не первое исследование о жизни и подвигах знаменитого архиепископа-хирурга, жившего в Советской России. Со множеством фотографий, свидетельств современников, фрагментов автобиографии. Важное напоминание в наше смутное время о противостоянии гибельному распаду.

У книги нет автора, что характерно для жанра житийной литературы. Образ святого воссоздается в иконографическом письме. Фон кромешной эпохи выборочно присутствует как бы в клеймах, а в центре — икона, обобщенный образ, в котором нет и не может быть внутренних противоречий. В иконе, как в символе, они неуместны.

В приложении перечисляется множество изданий о Луке, которые появились в перестроечные годы. Не упомянуто единственное, самое первое: Марк Поповский. «Жизнь и Житие Войно-Ясенецкого, Архиепископа и хирурга», вышедшее в Париже в 1979 году, переизданное в США и наконец увидевшее свет в России — в 2001-м в Москве и в 2002-м в Санкт Петербурге.

Умолчание о нем и в тексте, и в библиографическом списке не случайно. Оно выдает позицию авторов жизнеописания.

Марк Поповский — писатель-документалист, внутренних противоречий своего героя не скрывает. Его книга стала первым в своем роде документом в русской агиографической литературе.

Жития святых, собранные в Четьях-Минеях, писались по определенному канону. Они копировали традиционный тип святости, а не воссоздавали личность. Малосодержательные исторически, они не являются документом. Анонимные авторы вовсе и не задавались такой целью. Георгий Федотов, специалист по древнерусской святости, считал, что Россия «промолчала» своих святых, что «безмолвная „Святая Русь“ в своей оторванности от источников словесной культуры древности не сумела поведать нам о самом главном — о своем религиозном опыте».

А между тем, жития были популярны в народе. Их читали куда охотнее, чем Евангелие. Евангелие нуждалось в объяснении — хотя бы во время церковной проповеди. Но мало кто из священников был на это способен, а позже — мешала и формальная процедура: каждую проповедь надобно было согласовывать с епархиальным начальством. Короче говоря, народ на Руси ответы на свои духовные вопросы пытался найти в доступной ему житийной литературе. Он обращался к житиям за живым примером, который, увы, существовал вне исторического контекста и внутренних конфликтов. Контекст был ни к чему… Русский крестьянин жил не в истории, а в природе — в чередовании времен года. Многие наши «просвещенные» соотечественники и сегодня игнорируют хронологию как науку, если судить по числу последователей «теории» профессора Фоменко и ее популяризатора Носовского.

Мифологическому сознанию хронология не нужна. На этом уровне миф равнозначен иконе.

У Марка Поповского Лука предстает в развитии, в динамике внутренних и внешних событий. Этот подход помогает сопоставить судьбу исторической личности с Источником святости — Иисусом Христом и Его апостолами.

Вспоминается тютчевское, категоричное: «Умом Россию не понять…». Марк Поповский делает попытку понять и тем самым опровергает устоявшийся стереотип. Удается это потому, что на примере личности, вобравшей в себя научный и религиозный опыт, исследователь не отделяет веру от понимания. Христос говорил: «Исследуйте Писания, ибо… они свидетельствуют о Мне» (Ин. 5:39). То есть Христос призывал к пониманию священных текстов, говоря современным языком — призывал к научному методу исследования.

Метод Поповского утверждает: вера немыслима без понимания. Кстати говоря, и к самому автору вера пришла через понимание, через скрупулезный анализ жизни своего героя. Вот как он пишет об этом: «Последние семь лет пребывания в России, до выезда в эмиграцию, прошли под сильным влиянием моего друга отца Александра Меня. Он знал, что я неверующий, из семьи неверующих, что полтора десятка моих книг, вышедших на родине, посвящены людям и проблемам биологической и медицинской науки и носят сугубо материалистический характер. Он не пытался меня в чем-то переубеждать, что-то мне проповедовать. И, тем не менее, по мере работы над книгой о Владыке Луке мое видение мира менялось. Помню, как в 1972 году, прочитав третью и четвертую главы моей книги, о. Александр мягко пошутил: „Эволюционируете, сударь“. Я действительно стал как-то по-иному видеть и понимать поведение моего литературного героя. Он год от года становился для меня по-человечески понятнее, ближе… Где-то на третьем году работы я почувствовал, что вера Владыки Луки — и моя вера».

Поповский пишет не икону в традиционном стиле. Служитель Церкви в чем-то заблуждается, не соответствует порой высоте своего служения, как это и случалось с Войно-Ясенецким. Будущий архиепископ Московского патриархата с первых же дней новой власти видел ее античеловеческую направленность. Очень скоро она протащила его по всем этапам узаконенных репрессий. А он все равно оставлял за ней непререкаемые санкции: «Несть власти, аще не от Бога». И было время, когда в его комнате рядом с иконой Божией Матери помещался портрет Ленина. А чуть позже — Сталина…

Но иногда в Луке прорывается и бунтарский дух, родственный духу протопопа Аввакума. Поразительно сходство их натур и, как следствие, — судеб. Резкие и неожиданные выпады Луки с трибуны или с амвона пугали начальство: от такого «патриота» всего можно ожидать.

Марк Поповский объясняет клубок этих видимых противоречий «ветхозаветным механизмом», действующим и сегодня в сознании верующего человека. На эту опасность указывал апостол Павел в послании Коринфянам. Христос «дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:6). Византийская приверженность букве, архаической форме глубоко укоренена в традициях восточного богопочитания. Поповский не боится говорить об этом, препарируя феномен русской святости: «Лука выстроил для себя четкую иерархию властей, иерархию, которая давала ему твердые основы для отношения с любой инстанцией — от райсовета до Царя Небесного. Те, кто загоняли его за Игарку и держали в заключении, есть власти местные, низшие. С ними можно и упрямиться, и даже ратоборствовать, особенно, если они поднимают руку на самые высокие законы — законы Божеские. Что же касается Сталина, Политбюро, Кремля в целом, то это — источники высшей мудрости земной. В Кремле знают, что хорошо, а что плохо для России, что делать рядовому гражданину надо, а чего не следует. Потому что власть кремлевская „от Бога“. Отсюда и моральное обоснование власти. Сталин — податель Закона. А Закон для Луки — высшая моральная категория. Исполняющий Закон творит высшую справедливость, у него нет и быть не может расхождений с интересами государства. Законы Лука чтит».

Так же, как элементарную дисциплину. Более того, негодуя на нерадивых и неряшливых священников в своей епархии, он ставит им в пример мусульман, азиатов, их культовую чистоту. Они входят в мечеть, оставляя обувь на пороге, а иной православный батюшка, служа литургию, топчется вокруг алтаря в грязных калошах.

На протяжении всей жизни хирург-архиерей отбивался от воинствующих материалистов, доказывая словом и делом взаимодополняющую целостность науки и религии.

Свой богословский трактат «Дух, душа и тело» Лука задумывал как ответ невежественным своим оппонентам. Главными достоинствами этой работы тот же отец Александр Мень, подготовивший ее к изданию и передавший в Брюссель, где она вышла в 1978 году, считал «широкое привлечение данных современной науки, свободный и смелый подход к трудным проблемам мироздания, законную попытку изложить миросозерцание ученого-христианина в едином живом синтезе». Это была попытка опровергнуть «чистый» материализм, противопоставив ему материализм «одухотворенный». То, что испанский епископ и католический святой Хосемария Эскрива назовет христианским материализмом.

Марк Поповский ничего не выдумывал, он фиксировал реальность. Но историческая реальность столь сложна и противоречива, столь многомерна, что осмысление ее невозможно без религиозной составляющей, — без веры!

О сегодняшней России нельзя сказать, что она совсем оторвана от источников словесной культуры, что она безмолвствует. Правда о ней, хлынувшая наконец очистительным потоком, вынесла из небытия судьбы героев, праведников, святых, претерпевших неслыханные мытарства. Свидетельства о них допустимы в разных жанрах, в разных искусствах. Жизнеописание одного из них, даже «схематичное», проливает свет на тот особый религиозный опыт, который, будем надеяться, обрела Россия в ХХ веке, — дабы не остался он втуне для нее самой и для всего человечества.