Ахилла

Из книги «Мамин дневник и другие признаки жизни» (2016).

Никогда не упускаю случая проехать мимо Сокольников на трамвае, мимо своего детства. Сошел за две остановки до метро, день ясный, желто-оранжевый, начало сентября, прохладное тепло бабьего лета. В такие дни я убегал с уроков (срывался) сюда в Сокольники писать стихи. Дома было негде, в восьмиметровой проходной комнатенке не уединишься наедине с Музой. Это позже, когда уже учился в девятом классе, я отвоевал себе место на кухне, и занимался ночами, жег лишнее электричество, за что наша доля в оплате коммунальных расходов превышала соседские.

У метро ларек — пиво, кофе, бутерброды. Я присел за столик что-нибудь пожевать и продлить свои детские воспоминания.

Человек собирает грязную посуду, заглядывает в кружки, относит их к окошку и там встает с протянутой рукой. Продавщица его не гонит, такова, наверное, ее плата за услугу. На нем рваный плащ, стоптанные ботинки, седая щетина. Но при этом все же опрятен. Рваный плащ застегнут на все пуговицы, и нечистая белая рубашка тоже.

Что-то далекое-далекое и очень знакомое брезжит в его лице. Егор… Дядя Жора, отец Витьки Орлова, которого мы звали Птицей. Птица жил над нами, в такой же точно проходной комнате. Мы с ним перестукивались по трубе: три коротких удара означало «пошли гулять».

Дядя Жора был милиционером, точнее — оперативником. Ходил в штатском, но при пистолете, что было заметно по оттопыренной под пиджаком кобуре. Жене своей, тете Марусе, он изменял с женщиной из соседнего дома и чуть было не переселился к ней, но родилась у Витьки сестренка, и дядя Жора вернулся в семью. Все это обсуждалось у нас в доме, потому что похожие обстоятельства случались и у моих родителей.

Когда забрали папу, к кому мы только ни обращались за помощью и советом, и к дяде Жоре тоже — вдруг поможет…

Пригласили и участкового. Он тоже никак не помог… Почему-то запомнил его в шинели, сидящего за нашим столом, заставленным скромной закуской. Когда он выпил и закусил, тетя Паня заварила чай и хотела налить себе в чашку. «Первача, первача мне», — властно пододвинул свою чашку милиционер. «Первача мне» — долго оставалось в нашей семье жутковатой шуткой.

Витька был моим другом, худющий, всегда голодный… Мама, когда он приходил к нам, угощала его чаем.

Ребята в школе однажды его подкараулили и натерли спину стекловатой — за отца, за то, что тот милиционер. И Витька свихнулся, стал всего бояться. Придет ко мне, обязательно заглянет под кровать: не спрятался ли там кто? Вскоре его положили в больницу, и он целый год не появлялся во дворе.

Такова расправа малолетних мстителей. Она свидетельствует о том, как ненавидело население милицию, всего лишь низшее звено исполнительной власти, называя ее сотрудников мусорами.

Я сам участвовал в подобной экзекуции. Это было уже в другой, не в английской, школе. В нашем классе учился Макаров, имени его не помню. Добродушный улыбчивый паренек. Его отец был милиционером. Разумеется, все знали об этом. И однажды решили сделать ему облом. Он догадался и выпрыгнул через окно уборной, три класса бросились в погоню. И я был в той толпе, в той борзой заливистой стае. Слава богу, он оказался проворнее нас, успел добежать до своего барака. Если бы мое запоздалое раскаяние дошло до него…

Полстраны сидело по тюрьмам. И отношение к власти возмещалось на ее охранниках. Власть охраняла себя от тех, кого не успела посадить.

— Дядя Жор, вы?

— Я.

— А меня помните, под вами жили, Мария Моисеевна, тетя Паня?..

Смутно, смутно, как поднимается на понтонах со дна моря затонувшее судно, он стал что-то припоминать, рассказывая о войне, о каком-то взрыве и вдруг:

— Ну, конечно, помню…

На глазах слезы. Мы обнялись.

— Витька умер в прошлом году. Сердце. Мать жива и дочка тоже.

И, как будто извиняясь:

— Маленькая пенсия, вот и приходится…