Ахилла

Священника узнаешь по глазам. Не по зычному гласу, стройной осанке, подвешенному языку и великому чувству юмора, на что так падки церковные кумушки, всегда, как правило, плотным кольцом облепляющие всякого мало-мальски харизматичного батюшку. Не по железной административной хватке и огненным словесам с высоты амвона. По глазам. Которые, зачастую, неся в себе так нынче не модную грусть, могут оказаться спасительной соломинкой в отчаянной ситуации, а могут, при всём своем блеске и великолепии, спокойно и холодно полоснуть по сердцу надменностью и абсолютно окаменелым равнодушием.

Мы не были знакомы. Всего лишь две службы вместе, всенощная да литургия. Он пришел заменить уехавшего на пару дней настоятеля. Запомнились глаза. Глубокие, внимательные, с грустинкой. После всенощной он подошел и поблагодарил за сослужение (я пел на клиросе), внимательно посмотрев в глаза. «Какой редкий теплый взгляд…» — что-то такое простое подумал я тогда. С литургии его увезли на «Скорой». Как я понял из дальнейших разговоров, батюшка был сердечник. Больше я не служил с ним никогда.

Я был в епархии новым человеком, переехавшим в город буквально на днях. Поэтому смотрел на все новым взглядом и, как говорится, всей силой легких вдыхал новый для себя воздух. Хотя внутренние церковные разговоры не блистали оригинальностью, утыкаясь, как и везде, в хозвопросы (какой батя и где что-то сумел выстроить и на чьи деньги) и вопросы междоусобного соперничества с «наглыми хохлами в епархии». Все было вполне себе обычным для среднестатистической епархии, во всем был дух неспешной провинции и среднерусской беззлобности, что вызывало у меня симпатию, как у приезжего человека. Епархию тогда еще не трясли постоянные кадровые перетасовки и дух сутяжничества. Старенький митрополит, возглавлявший на тот момент кафедру, был внешне похож на доброго Деда Мороза, и было в нем что-то от брежневских времен и советского детства.

Прошло несколько лет. Митрополит отошел в обители вечные, и на кафедру был назначен новый владыка, судя по редким слухам, долетающим до меня, человек по-военному суровый и безжалостный. Новая метла по-новому метет? Еще как по-новому…

Команда, приехавшая с новым владыкой, со всем своим усердием входя в раж, начала чистку рядов. Первый удар пришелся на настоятеля кафедрального собора. И, судя по молниеносному развитию событий, удар оказался страшным. Человека обвиняли в воровстве и вымогательстве. Грозились выгнать из жилья, принадлежавшего епархии, и выгнать со всей семьей. Более того, звучала нешуточная угроза посадить. Информация об этом доходила до меня слухами, но здесь, как говорится, дыма без огня не бывает…

…Я проснулся 7 июня 2011 года утром, после более чем странного сна. Обычно так снятся кошмары. Во сне может и не происходить ничего внешне ужасного, а просыпаешься и кожей чувствуешь — инфернальный мир был рядом, и это его душок… Мне снился наш кафедральный собор. Я вошел в него во сне и увидел, что храм пуст. Голые стены, никаких икон и настенной росписи, так полюбившихся мне в годы здешнего пребывания. Но самое главное — вместо мощевика Преподобного я увидел какие-то голые неотесанные доски. Вот как. Даже Преподобного не было в храме. Неприятный потусторонний холодок стал заползать внутрь меня при виде общего запустения на святом месте. И тут из алтаря вышел новый владыка. Помнится, он что-то такое сказал ободряющее, чтобы я не волновался, и я запомнил его улыбку, в которой было явно что-то недоброе и холодное. Я проснулся. Пытаясь унять более чем странные чувства, я объяснил для себя сон тем, что сейчас как раз идет крестный ход и соответственно все святые храма, включая Преподобного, ушли в него тоже, незримо возглавляя многотысячное шествие, прославившее местный край буквально на весь мир.

Через несколько дней я узнал, что именно этой ночью, на 7-е июня, покончил жизнь самоубийством настоятель нашего кафедрального собора, протоиерей Петр Шак. Тот самый, с которым мы сослужили две службы, и взгляд которого я запомнил на всю свою жизнь. Сказать, что событие ошарашивало своей полной немыслимостью, это не сказать ничего. Повесился священник, настоятель кафедрального собора. Человек высокой культуры, глубокой веры и теплого отеческого попечения об очень многих. Немыслимость произошедшего действительно била все рекорды, и, как бывает в подобных случаях, непоправимость происходящего, доходящая до катастрофичных размеров, смешивала реальность с нереальностью, когда любой внутреннее живой человек, невольно воскликнет внутри себя: «Так не бывает!» Увы, бывает.

Далее был ряд сенсационных статей в СМИ, где всякий желающий пытался огласить свою версию развития событий. Была огласка факта предсмертной записки, написанной буквально кровью загнанного в смертельный угол отчаявшегося, затравленного человека. И, главное, был вывешенный на епархиальном сайте официальный вердикт, что умер не всеми любимый батюшка, а пьяница и вымогатель. Уголовное дело по поводу доведения до самоубийства в конце концов было прекращено за недостаточностью доказательств. Был человек. Нет человека. Точка.

Один священник в дни после самоубийства оказался рядом с кабинетом отца Петра. В кабинете на тот момент была как раз группа людей из команды владыки, уже, естественно, знавших о печальном исходе настоятеля. Вероятно, они уже поднимали документацию и перенимали бразды правления у человека, который еще на днях был здесь живой, и, судя по всему, сильно мешал им одним своим фактом существования. Сейчас его не было. Ни в кабинете, ни вообще на этом свете. Нигде, пожалуй, кроме сердец людей, любивших отца Петра. И священник отчетливо услышал хохот из кабинета. Да-да, они хохотали. Весело и во все горло. Почему нет? Ведь это не противоречит уголовному кодексу РФ, в отличие от тех криминальных собак, которых навешали к тому времени на усопшего. Чудовищность происходящего так поразила священника, ставшего невольным свидетелем случая, что он, несмотря на опасность серьезных неприятностей, грозивших ему после публикации, описал этот случай у себя на страничке в интернете, выплеснув частицу личной боли. «Пришли чужие…» — примерно так написал он о хохочущих в кабинете повешенного персонажах. Неприятности у него, естественно были…

«…Можно ли после Освенцима жить дальше; можно ли действительно позволить это тем, кто случайно избежал смерти, но по справедливости должен стать одним из тех, убитых. Возможна ли поэзия после Освенцима?..« — задавался этими вопросами немецкий философ и композитор Теодор Адорно. Вопросами, созвучными всякой трагедии, не только массовой, но единичной, личной трагедии, свидетелем которой ты невольно стал. Имеешь ли ты право так же жить и радоваться жизни, как и раньше, до момента знакомства с трагедией? Разделится ли твоя жизнь после этого на «до» и «после» или твоя «поэзия» не претерпит никаких зримых изменений? Извечные вопросы человечества, на которые может прийти ответ только в глубоких тайниках души. Не только мне одному виделось, что после случая с отцом Петром Шаком жизнь в епархии уже никогда не будет прежней. Наверное, потому, что такой «Освенцим», в силу своей чудовищности, просто физически не может пройти бесследно. Потому что след его проходит по самому главному, что есть в человеке.

«Как епископ этой епархии будет совершать литургию на Рождество? Как он будет вместе с этими людьми причащаться? А если к нему на Рождество придут причащаться родственники этого священника? Как он посмотрит им в глаза? Это для меня очень большой вопрос. Очень большой вопрос!» — задает созвучные вопросы протоиерей Алексей Уминский. Но вопросы эти, как я могу догадываться по прошествии времени, будут мучить далеко не всякого, и кто-то их, вероятно, сочтет банальными метаниями интеллигента. Кто-то, к кому эти вопросы могут быть обращены и адресованы лично.

Нет, жизнь в епархии не остановилась и не рухнула. Все также внешне звучат славословия в адрес власть имущих, сверкают камилавки и набедренники, и караван внешне бодро шагает вперед, направляемый по-военному суровой рукой владыки. Но, наверное, уже не всякий узнает и заметит, что из этого каравана когда-то была вырвана очень важная его частица в лице невинного человека, «ко злодеям сопричтенного», но своим взглядом и участием оставшегося в сердцах многих на всю их оставшуюся жизнь.

Иллюстрация: о. Петр Шак

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: