Что там, за картоном?
21 февраля 2018 священник Александр Шрамко
Первые отзывы на книгу Станислава Сенькина «Картонное небо. Исповедь церковного бунтаря» меня довольно-таки удивили. Я понял бы критику по частностям: некоторым фактам и выводам. Или даже по стилю, художественным достоинствам. Но она вызвала какое-то огульное отторжение в принципе, при этом от людей с весьма критической позицией по отношению к современному состоянию церковной жизни, даже идеологов модного ныне «расцерковления». И это при том, что книга как раз о «расцерковлении», только куда-то на шаг дальше. Дальше привычных дискуссий по поводу «ситуации в РПЦ», за какие-то флажки, незримо ограждающие нечто совсем уже «святое». Не берусь пока точно сформулировать, что именно за «святое», однако, как переживший ряд волн банализации «откровений» о подноготной церковной жизни, чувствую это, если хотите, интуитивно. И в этом вижу главное достоинство книги: не само по себе такое уж откровение, но шаг к дальнейшему расширению горизонтов мышления, к переосмыслению сути христианской веры.
А действительно, в чем эта вера? Мало кто из христиан может внятно ответить на этот вопрос. Миссионеры ломают голову: в чем она, так называемая керигма современного христианства? Что оно возвещает? Какую «благую весть» несет уже все повидавшему миру? И вот в книге нам предлагается если не ответ, то ключ к ответу на этот вопрос. Против чего больше всего направлена была проповедь Христа? Все мы знаем: против лицемерия и лжи. «Берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие».
И мы, так называемые «христиане», вопреки опасениям и призыву нашего Учителя, погрузились в эту закваску, фактически вся наша церковная жизнь — это купание в фарисействе. Под это даже подведена теоретическая база во всевозможных противопоставлениях «реальности жизни» недостижимому «идеалу». Будто бы да, мы не соответствуем «идеалу» и как бы не будем никогда соответствовать, потому что «такая жизнь» и «куда нам, грешным», но мы тут же кичимся этим идеалом, прячемся за него как за благочестивую маску или за алтарную перегородку. Взять хотя бы для примера тот же Типикон. Мол, недостижим, но мы не можем его отменить или заменить более реальным уставом. Потому что это якобы «образец», а мы не хотим снижать планку, приближая его требования к реальности. Мы же ого-го, не то что некоторые. Верны преданию, канонам и догматам. На самом же деле, мы просто не хотим этого сближения до той степени, когда придется себя утруждать исполнением… Мы гордимся неосуществимым идеалом, при этом лжем и лицемерим, поскольку только и желаем, чтобы ни на йоту не сдвинуться с привычной «реальности», лишь изображая нашу верность «идеалу».
«Профессиональный верующий – всегда лицемер». Это о нас, «тружениках алтаря». Разве что-то новое? Не о нас ли сказано: «на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи»? И каждый из нас, «профессионалов», кто-то ясно, кто-то в глубине души, читая 23-ю главу от Матфея, понимает: это все о нас. Но только ли о профессионалах? На каких-то ранних этапах прозрения мы наивно думали, что да, надо только заменить «нехороших» священников и епископов «хорошими», как все пойдет как надо. Но в том-то и дело, что церковная жизнь вся снизу доверху заквашена на «закваске фарисейской».
И далее, как пишет Станислав Сенькин, «устав от лицемерия, верующие люди входят в депрессию так называемого «выгорания» или же расцерковляются. Некоторые остаются вопреки, поскольку считают, что «быть верным до конца» и есть их жизненный план. Остальные свыкаются со своим положением и даже находят во внутренней эмиграции необходимый для комфортной жизни эмоциональный баланс. Есть и такие, кто, распрямляясь от лицемерия, превращает свою прямоту в средство спасения себя и окружающих. Любой «распрямившийся» опасен для искривлённых, чувствующих в себе потенциал распрямления и желание недоступной ему сейчас правды».
Книга «Картонное небо» имеет подназвание «Исповедь церковного бунтаря», и это сразу же может насторожить или даже испугать «верующего человека». Ведь он научен, что бунт это что-то сатанинское: бунт против церкви, то есть против Самого Бога? На это автор отвечает:
«Моя задача как «распрямившегося» – донести этой книгой до читателя простую идею, что церковное бунтарство не является бунтом против создателя, напротив – оно есть живое и спасительное вмешательство духа, когда остальные средства уже не помогают, чтобы пробудить погрязшего в пучине равнодушия и гордыне собственной исключительности верующего человека. В этом смысле бунт против всеобщего лицемерия есть исключительно христианский по духу, это крест, порождающий боль непонимания и преследования со стороны сторонников системного спасения. И для некоторых христиан бунт есть единственное спасительное дело. Дело, за которое он страдает, как христианин, и которое иногда сводит его в могилу».
И мы помним, что и Сам Иисус Христос в глазах тогдашних религиозных вождей был бунтарем, да и на самом деле действия Его, например, при разгоне торгующих в храме, нельзя было оценить иначе, как бунтарские. Впрочем, все разъяснения, что это за церковное бунтарство, почему мы его боимся и почему оно и есть выход, оставлю за автором, заинтересованный читатель все найдет в книге.
Важно только отметить, что это не примитивное бунтарство против «недостатков», «структур», это бунтарство прежде всего против устоявшихся стереотипов «духовной жизни», вроде бы древних и общепризнанных, но в современности не работающих, а потому толкающих в пучину лицемерия. Это касается прежде всего монашеского делания, которому сам автор посвятил восемь лет жизни. И не где-нибудь, а на Афоне, который почитается образцом и идеалом монашества в православии. А каково монашество, такова и вся церковь. «Монахи – это свет миру», как любим мы говорить. Но если это свет, «то какова же тьма»?
Вся же монашеская жизнь строится на борьбе со страстями, поэтому главы книги имеют соответствующие названия: «Блуд», «Чревоугодие», «Сребролюбие», «Гордость», «Гнев», «Уныние».
И, конечно же, при определенной предвзятости к автору очень легко за нелицеприятным анализом «кухни» соответствующего раздела монашеской жизни увидеть «тошнотворное смакование». При этом игнорируется оговорка автора, что воздержание в монастыре вполне достижимо, а случающиеся отклонения отнюдь не распространены широко. Но тем не менее они случаются, и некоторые из них не обойдены вниманием в главе, посвященной соответствующей теме. Как не обходятся они, кстати, и в подвижнической литературе. На основании конкретики только и возможны выводы. Впрочем, тут же оказывается, что воротящие нос от конкретных подробностей не желают и «отягощаться чрезмерными теоретическими выводами». Дескать, подавай нам личный опыт, а то что-то слишком превозносишься, да и покаяния не видим.
Странное дело. А вот я как раз вижу покаяние и не замечаю никакого превозношения, «бравирования» и «полублатнячка». Вполне спокойное, дружеское по отношению к читателю и критически-покаянное изложение своего пути. Почувствуйте интонацию: «Я был «героем», который тонул в собственной важности, чтобы оттолкнуться от своего дна», «я всегда чувствовал ответственность перед своим читателем, но только сейчас впервые исповедуюсь перед вами».
Скажу очень банальную вещь, но покаяние ведь не в пафосном биении себя в грудь. При этом перед друзьями не зазорно не только трезво признать свои поражения, но и похвалиться своими победами.
Кстати, о трезвости. Меня неприятно поразило, как оппонентами беззастенчиво разыгрывается тема побежденного, но нескрываемого автором алкоголизма. Вот это уж точно смакование. Человек выложил себя перед вами таковым, каков он есть. А вы, как благочестивые друзья Иова, решили всласть на этом потоптаться: мол, вот оно, все же понятно, откуда ноги растут. Замечу в скобках, что даже если Сенькин кому-то не нравится по характеру (наверняка он сложный, и у меня тоже были с ним неприятные стычки в сети) или даже по внешнему виду (на основании чего тоже умудряются делать выводы), так он, как говорится, и не красна девица, чтоб нравиться. Постарайтесь преодолеть антипатию и увидеть человека.
Непонятны мне и некорректные, на мой взгляд, сравнения с «Исповедью бывшей послушницы» и романом «Превыше всего». По поводу последнего у меня лично вообще создалось впечатление, что роман с невероятно прозрачной локализацией и легко прочитываемыми прототипами написан чуть ли не только для того, чтоб кому-то отомстить или хотя бы мелко напакостить. Как можно сие творение назвать «прекрасным», ума не приложу. Что же касается «Исповеди послушницы», то у нее свое неоспоримое достоинство, но отличное от «Картонного неба». «Исповедь» — это описание личной драмы и боли, нанесенной извне. Это даже скорее не исповедь, а откровение. А вот «Картонное небо» — это результат сугубо внутренней эволюции и потому ближе к собственно исповеди.
Вообще говоря, путь внутренней эволюции, как бы чисто «из головы», это то, что меня лично очень располагает к автору. Я признаю, что кому-то нужна внешняя встряска, обстоятельство, можно даже сказать красиво – откровение, чтобы «проснуться», сдвинуться с места, начать путь. С уважением отношусь к такому варианту. Но как я сам двигаюсь по жизни только внутренними умозаключениями, а не потрясениями, ударами судьбы, обидами или даже счастливыми встрясками, то это же ценю и понимаю в других. Ценю, что такие выводы по вполне понятным причинам более уравновешены, спокойны и с большим основанием могут претендовать на объективность. В этом самопроизвольном движении ума меньше соблазна эмоций и порождаемого ими пафоса. А вместе с автором «Картонного неба» я убежден, что пафос — это если не всегда, то с наибольшей вероятностью, прикрытие лжи и того же лицемерия. Поэтому скажу без пафоса: пусть этого всего будет поменьше.
Иллюстрация: фрагмент картины художника Zdzislaw Beksinski
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
