Ахилла

К нынешнему возбуждению по поводу «ритуального убийства» семьи последнего русского императора опять вспомнилась серия старых моих заметок «О ключевом влиянии теории «Москва — третий Рим» на историю России», больно уж выводы реальность подтверждает. Давно собирался переработать этот материал, а тут такой повод! Ведь это более чем убеждение — вера в то, что убийство было совершено ритуально некими злыми и тайными силам, проистекает именно от той мессианской идеи, что Россия имеет особое, высшее предназначение, порученное ей самим Богом, царь русский, даже добровольно оставивший трон, — личность сакральная, и что, соответственно, все силы зла с ним в противостоянии. Вера в это является столь значимой в системе взглядов, толковании православия у иных из клириков и мирян МП, что никакие выводы, экспертизы и доказательства поколебать ее не могут, эта система верований может даже стоять краеугольным камнем веры — да, вместо Христа.

Когда и как формировалась эта вера-убеждение? Как менялась и развивалась? Поразмышляем, взяв за отправную точку событие раскола в русском православии XVII-го века.

Действующие силы раскола

Итак, в событии раскола мы видим три силы:

1. Царь Алексей Михайлович с присными

2. Никон, оставшийся в конце концов в одиночестве

3. Будущие старообрядцы во главе с Аввакумом

Все эти направления, оказавшиеся совершенно непримиримыми к концу трагедии, двигали одна вера и одна идея. Да, мессианская теория «Москва — третий Рим». Констатация факта, что Московская Русь осталась единственной свободной православной монархией, переросла в религиозно-политическую теорию. Похоже, тогда никто и не думал: а что хорошего вообще в идее Рима и что в Евангелии если и говорится о некоем «Святом граде» будущего века, то о «Горнем Иерусалиме», а не о столице тогдашней языческой империи. Сама идея жизненной необходимости существования правильной православной монархии как ключевой силы, сдерживающей воцарение зла, в начале-середине XVII-го века сомнений не вызывала, кажется, ни у кого. Идея «помешать приходу антихриста» —да еще с помощью государства — вместо ожидания Христа, не сейчас появилась.

Идея общая, но понималась она по-разному. Царь видел себя наследником византийских императоров, охранителем вселенского православия.

Никон понимал «Третий Рим» как некую теократию, восточное подобие папистской власти. Священство для него было выше царской власти, и из этого он сделал вывод, что все, включая царя, должны ему подчиниться.

Аввакум и его сторонники держались бескомпромиссно старого обряда, потому как верили, что в нём и содержится «чистая вера», которая и должна охраняться в «Третьем Риме».

Все три версии толкования были совершенно логичны, но изначально исходили из ложного посыла. Бескомпромиссность каждой из сторон была психологически обусловлена верой в «духовную истинность» своей позиции.  Столкновение оказалось неизбежным, а примирение – невозможным.

Что есть «Третий Рим?»

Тут, думаю, надо пояснить, почему же теория «Москва — третий Рим» больше чем просто идеология или политологическая теория своего времени. Идея, сформулированная ранее, при Иоанне Грозном, говорит не только о том, что Москва есть наследница отпавшего от истины первого Рима и павшего под натиском магометан второго — Константинополя, но что и «четвертому не бывать» — Москва, Святая Русь есть последний Рим, другого быть не может. Таким образом мы входим в область веры, религии, попытки догматизировать идею как часть религиозной доктрины, посему говорить здесь о мессианской ереси вполне справедливо и закономерно. Грозный в буквальном смысле боготворил свою власть, искренне верил, что её неограниченность и бесконтрольность суть неотъемлемые атрибуты «царей православных», а все русские люди – это данная ему Богом собственность. Курбскому он пишет об этом без ложной скромности. Это цезарепапизм, доведённый до крайней степени. Теория Третьего Рима укрепляла Грозного в осознании собственной правоты.

После героической победы русского народа (а не элиты) над польскими интервентами и окончания смуты появилась необходимость в формировании некоей сверхзадачи, стратегической цели для осуществления «глобального проекта». Теория «Москва — третий Рим», которая сыграла свою роль для аргументации необходимости сопротивления иноземцам, хорошо подходила и для этой цели. Кто мог предупредить об опасности, связанной с догматизацией этой теории тогда? Возможно, единственной учёной силой, способной это сделать, было бы нестяжательное монашество, но к этому времени оно было уже уничтожено.

Все рассуждения о «Риме», это, прежде всего, культ власти, постановка её на центральное место в истории, философии, практике. Осуществление «правильной» власти на земле – основная цель. Будущие старообрядцы, в отличие от Никона и царя, ещё чувствовали опасность, исходящую от культа власти. Но не смогли до конца сформулировать эту опасность, хоть и говорили много об «антихристе», они так и не смогли понять, что он и есть подлинный владыка «Римов», а не разрушитель их, в том числе «третьего». Но гонения и мучения помогли им вплотную подойти к осознанию, что там, где власть становится главной целью, сразу возникает тень «Великого инквизитора», коему думающие, честные, настоящие не нужны по определению. И мир, полностью погрузившийся в эту пучину, – мир антихристов.

Все последующие столетия, вплоть до последних событий, Россия жила по модели, составленной исходя из теории «Москва — третий Рим». Даже марксизм «подстроился» у нас под служение этой «суперцели», «русский коммунизм» пытался построить тот же «Третий Рим», только по другому «проекту». Теперь же мы видим попытку в очередной раз переформатировать эту веру-идею уже в версии пост- и метамодернистской реальности. Игра идет на том основании, что многим русским по культуре людям тяжело отказаться от «сверхзадачи», тяжело понять, что самоидентификация может обойтись и без обожествления идеи власти, что отказ от «скреп» не есть отказ от культурных корней. На этой точке и рождаются новые манипуляции на тех самых старых дрожжах.

Победитель и двое побежденных

Безусловным и неоспоримым победителем в той борьбе оказался царь с военно-чиновным окружением и его понимание «Третьего Рима», как наследия византийского цезарепапизма — когда все должно совершаться в государстве путем полнейшего подчинения всех и вся его абсолютной монаршей воле и власти. Всех и вся — вплоть до веры, церкви и народной совести. Молодой царь не сразу нащупал эту линию. Свою роль, видимо, сыграли и события в Англии, и отечественные бунты и нестроения. Другого варианта он найти не смог или не захотел.

Россия пошла по знакомому пути: построить экономику как сырьевую, жить, снабжая более развитых западных соседей. «Сырьевая модернизация» — как всё знакомо. На этом пути новое и более жёсткое закрепощение крестьян было неминуемым, ведь сырьё должно быть дешёвым. Фактически, тогда открылся путь на полное разделение страны на «просвещённую», живущую своими идеалами элиту, её военно-полицейскую обслугу и «тягловый люд» — основное население страны, лишённое или ограниченное в правах и возможностях. Это была модель колонизации, причём колонизации своего же народа. «Третий Рим» обрёл свою форму в таком виде, даже не подразумевающем единства народа и высшего общества.

Само собой, народ, преодолевший тяжёлую оккупацию и смуту, мечтал о другой участи.

Церковь была поставлена в полную зависимость от государства. Уложение о «Монастырском приказе» 1649 года придало этому официальный статус. Если раньше, вполне в традициях православной соборности, кандидат на принятие сана был предлагаем общиной, монастырём, влиятельными прихожанами непосредственно архиерею, и тот решал вопрос о рукоположении, то теперь всё шло в государев Монастырский приказ, и без его дозволения хиротония не могла состояться. Деталь, но очень интересная, хорошо показывающая суть новых отношений власти, церкви и общества. Никона это не устраивало, так как ограничивало архиерейскую власть, а старообрядцев — потому что нарушало «святую старину», то есть сложившиеся, вполне канонически обоснованные, традиционные отношения.

Полная зависимость церкви от государства привела к закономерным последствиям. Протопоп Аввакум пишет царю как бы от имени новых служителей церковных: «…во всём тебе государю не противны. Хоть медведя дай нам в алтарь, и мы рады тебя, государя, тешить. Лишь нам погреба дай, да кормы со дворца».

И надо было собору, осудившему и Никона, и староверов, случиться именно в 1666 году! Кто скажет, что это всего лишь совпадение? Учтём, кстати, что главным обвинителем на соборе был интриган, тайный униат, получавший мзду от Рима, подделыватель подписей и т.д. и т.п., одним словом, церковный авантюрист, грек Паисий Лигарид, а главными официальными «судьями» оказались патриархи, находящиеся под запретом Константинопольского патриарха: Антиохийский Макарий и Александрийский Паисий. Грамота, дающая Лигариду права обвинителя, была дана якобы Константинопольским патриархом, но накануне приезда восточных патриархов выяснилось, что бумага подделанная! Царь знал об этом. По совести он поступать не стал. Все вопросы были решены с помощью щедрых пожертвований «почётным гостям». Можно назвать такой собор антихристовым? Вполне, разбойничьим, как минимум. Поэтому слова и Никона, и Аввакума по отношению к судившим их — справедливы.

А для нас этот собор является отправной точкой истории Русской Православной Церкви после Раскола. Вначале патриаршей, потом синодальной и вновь патриаршей.

Никон и никониане

В то же время у патриарха Никона не оказалось последователей. Те, кого принято называть «никониане», на деле придерживались и придерживаются частично или полностью других взглядов, нежели опальный патриарх.

Царь Алексей, судя по всему, любил людей ярких, брутальных, «пассионарных». Видимо, царь принимал эту «крутость» и бескомпромиссность за непременный атрибут святости и духовного величия. И Никон, и Аввакум были людьми брутальными и совершенно бескомпромиссными. Своё понимание правды и её земного проявления в виде «Третьего Рима» были для них дороже жизни.

Что надо сделать, чтобы «Третий Рим» превратился из теории в практику? И Никон, и Алексей Михайлович понимали реализацию этой задачи в собирании всего «православного мира» под власть Москвы. Какой шаг для этого необходим? Унификация богослужения с греческим. В этом интересы царя и патриарха сошлись.

Никон, человек волевой, сразу начал воплощение плана, и, несмотря на то, что изначально задача ставилась именно как правка богослужения и переводов по древним славянским и греческим рукописям, ввёл поспешно произведённый перевод новогреческих текстов и современных в то время практик, вопреки, кстати, даже мнению константинопольского патриарха, призывавшего Никона к более мягкому подходу. Возмущение в клире и народе не учитывалось, патриарх пребывал в роскоши и недоступности, наживая себе врагов, как среди бывших друзей – ревнителей благочестия, так и среди царского двора.

Тем временем стало явным то, что представления патриарха о «Третьем Риме» сильно отличаются от представлений царя. Для Никона «Третий Рим» — это первенство духовной власти над светской. Этакий православный папизм. Никон, не стесняясь, пишет: «Священство ВСЮДУ пречестнее есть царства». Во главе всеправославного «Третьего Рима», новой православной империи, должен встать патриарх, царь должен во всём проявлять ему «послушание». Ясно, что конфликт был неизбежен.

«Загипнотизированность» царя образом брутального первосвятителя из народа удалось лишь на время. И ни демонстративный уход Никона с патриаршества, ни другие его уловки по методу «то угрозы, то ласки» не возымели на Алексея Михайловича должного действия.

Когда Никон понял, что дело его проиграно, весь интерес к исправлению книг и уставов у него пропал. Есть даже свидетельство дьякона Феодора, что в Иверском монастыре на Валдае по благословению Никона, уже отрёкшегося тогда от патриаршества, были напечатаны книги по старым образцам. А на соборе 1666 г., видя перед собой хорошо оплаченных греческих судей-патриархов, Никон заявляет: «Греческие правила – не прямые. Их патриархи от себя писали, а печатали еретики». Вот вам и вся «грекофилия» Никона. Не было её вовсе, а была любовь к власти и искренняя, без сомнений, вера, что «Москва — третий Рим» — это патриарх во главе «православного мира», а всё что против этого – от лукавого.

Служащих по никонову изводу книг называют «никониане». Но это не верно по сути — последователей идей Никона о первенстве священства над светской властью не осталось, хотя эта идея опального патриарха и явилась неким прототипом или версией системопоклонства, когда благо церкви рассматривается через призму интересов конкретной церковной организации или (и) лица, ее представляющей. Тогда же архиереи, возглавлявшие Русскую церковь после ухода с патриаршества Никона, не ставили под сомнение первенство царской власти, но боролись за «свой кусок», за право решать церковные вопросы самостоятельно. И они своего добились… на время. Монастырский приказ был распущен, вопросы суда над духовенством, хоть и по «мирским» делам, вернулись церкви, а главное — имущественные вопросы внутри церковной собственности полностью переходили в руки архиереев. Это не было достижением гражданского мира, возвращением к «святой старине», о которой мечтали староверы, — это был дележ власти. Плата за молчание и покорность. Можно сказать, что никониане — это не те, кто служат по никонову изводу книг, а те, кто готов служить как и кому угодно, пресмыкаться перед любым поведением власть имущих за свою долю власти и выгод.

Безусловно, такой подход, такое «богословие» не может не разложить его носителя изнутри. По слову не стесняющегося в выражениях Аввакума, никонианские архиереи: «словом духовнии, а делом бесы: все ложь, все обман. Какой тут Христос? Ни близко. Но бесов полки».

Староверы

Что же у самих староверов? Кружок ревнителей древлего благочестия не мог просто так отказаться от того, что вчера считалось священным, например, от постановлений Стоглавого Собора. Они не торговали верой и убеждениями. Чувство религиозного, народного и личного достоинства было у них неискоренимо. «Старая вера» для Аввакума и сподвижников — не просто старая форма обряда, но и старые, традиционно православные отношения внутри церкви, общества, государства. Безусловно, они идеализировали старину, но важно, что именно по таким честным и ответственным, по сути, соборным принципам должна была, по представлениям «староверов», быть построена новая Россия, тот самый «Третий Рим».

Лживость, продажность, беспринципность и раболепство «никониан», тех, кто стал «рулить» в церкви и государстве, вызывали у старообрядцев полное неприятие, переходящее в сплошную издёвку. Аввакум: «А не тех, глаголю, пастырей слушать, иже и так и сяк готовы на одном часу перевернуться. Сии бо волцы, а не пастыри, душегубцы, а не спасители: своими руками готовы неповинных кровь пролияти и исповедников православныя веры во огнь всаждати. Хороши законоучители! Да што на них! Таковые нароком наставлены, яко земския ярыжки, — что им велят, то и творят. Только у них и вытвержено: а — се, государь, во — се государь, добро, государь».

Царь колебался, Аввакум и ряд его сторонников были возвращаемы из ссылки, но строить «Третий Рим» Алексей Михайлович хотел совершенно не по тем принципам, которые ему предлагали староверы. Царь – властитель, народ – рабы — вот модель Алексея Романова, он – строит, все — безропотно подчиняются. Быть подконтрольным религиозной или народной совести, или, тем паче, законам и традициям, царь не намеревался. При всех колебаниях, примирение оказалось невозможным. На соборе 1666 года ни одна из сторон не пыталась смягчить формулировки. Никониане прокляли староверов, староверы – никониан.

Центральная духовная, богословская ошибка староверов-старообрядцев была в том, что они обряду придали значение, равное догматическому. Чуяли, что что-то не то, но сформулировать смогли только так. Идея «Москва — третий Рим» легко объяснила им, почему греки служат неверно — просто они отпали вслед за первым и вторым Римами. Лишь русское православие осталось нетронутым, неизвращённым. Всё выглядело логичным. Выводы были соответствующими. Опять же Аввакум: «В нейже бе, щепоти, тайна тайнам сокровенная: змий, зверь и лжепророк, сиречь: змий — диявол, а зверь царь лукавый, а лжепророк — папеж римский и прочии подобни им. Да полно о том беседовать: возми их чорт!.. Никон, с выблядками своими, не святей Троице [покланяется], но скверной троице: змию и зверю и лживу пророку». Может, Никон и «выблядок», но не потому, что крестится тремя перстами.

Если бы староверы победили, то Россия должна была пойти по изоляционистской модели развития. Культура и традиции сохранились бы и развивались, теоретически это внутреннее развитие могло бы вписаться и в мировое. Мы знаем такой пример – Япония. Но Россия не остров, и уйти от неведомого японцам соблазна жить за счёт экспорта сырья оказалось невозможным. У староверов не было шансов победить. Андеграунд – их судьба.

Продолжение следует

Фото: Алексей Никольский/ТАСС

Читайте также:

• Стоит ли иерархам РПЦ МП ехать в Варанаси?