Ахилла

Скандал вокруг передачи Исаакиевского собора на епархиальный баланс, длящийся в Петербурге с начала года, с началом Великого поста вошёл в вялотекущую стадию. Проблема остается, но ситуация вокруг нее переменилась. Стоит остановиться, прислушаться, вчитаться: что всё это значит сегодня для Церкви?

Напомню, что в Исаакии давно существует благополучный приход, сосуществующий с музеем на основании договора. Музей берет на себя тяжелое материальное и интеллектуальное бремя попечения о здании собора, требующего постоянных реставрации и ремонта. Не так давно музей восстановил соборные колокола, а архиерей их освятил; это стало очередным общим торжеством для обеих сторон.

Парадокс в том, что даже самые горячие антиклерикалы, участвующие сейчас в протестах с резкими филиппиками в адрес Церкви, выступают лишь за статус-кво, то есть за музейное управление зданием при полноценном цикле богослужений. Их оппоненты ратуют за разрыв партнерства и считают, что для церковной общины негоже договариваться с музеем (несмотря на лояльность к Церкви большинства музейщиков; многие из них — «свои», воцерковленные).

Здесь сыграла плачевную роль личная вендетта протоиерея Александра Пелина, главы епархиального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества. Он употребил немало усилий на то, чтобы из партнеров и союзников музейщики были переименованы в безбожников, алчных коммерсантов, осквернителей и прочая.

Нынешний скандал начался, когда в последние дни 2016 года вопреки прежним решениям и заявлениям губернатор Полтавченко вдруг велел готовить передачу собора на баланс епархии. Гуманитарии болезненно восприняли конфликт клира с музейной братией; люди с гражданской позицией были шокированы негласно принятым решением губернатора, нарушившим сразу несколько правовых норм.

Но главным обстоятельством, вызвавшим массовую тревогу, стала реальная угроза для любимца горожан — для дряхлого великана Исаакия, передаваемого в совершенно неподготовленные руки.

Добавлю, что для многих стала очевидной угроза и для нашей епархии, которая оказалась перед лицом невиданных организационных хлопот и трат. Это — как, по всей видимости, и перспектива превращения Исаакия в ставропигию — стало одной из причин довольно сдержанной позиции правящего архиерея, митрополита Петербургского Варсонофия. В 2015 году владыка был готов оторвать Исаакий с руками; теперь подобное рвение проявляет Москва, а митрополит ведет себя по-иному.

Наиболее очевидное правовое нарушение, допущенное губернатором — он стал готовить передачу прав на собор, не дождавшись формального заявления со стороны «религиозной организации». Казалось бы, митрополит должен был как можно скорее закрыть брешь, подать недостающее заявление. Но нет! Он решил выжидать.

Кроме того, владыка Варсонофий категорически отказался от того, чтобы отвечать митингами на митинги. Собственно, манифестации «за передачу собора епархии» прошли еще в январе, но стали малолюдным посмешищем. Известный депутат-скандалист Милонов, любящий покрасоваться в стихаре, сразу предложил провести победоносный ход-шествие через центр города в поддержку «передачи собора».

В ответ ему из уст владычного пресс-секретаря Н. Родомановой прозвучало полное достоинства поучение, достойное шекспировской Порции: крестный ход — это соборная молитва, а не инструмент ответа на протесты. И когда 12 февраля, в Неделю о блудном сыне, епархиальный крестный ход всё-таки прошёл, он стал камерным, приходским и очень благочестивым — вместо марша по Невскому проспекту молящиеся с пением обошли вокруг Исаакия, никаких речей и обращений «за передачу собора» не прозвучало. Мелькнули, как это часто бывает, казачьи мундиры, кто-то принес черно-желто-белый флаг, но эти безмолвные детали остались деталями.

Епархия имела причины гордиться строго молитвенным настроем верующих, но была смущена их скромным количеством (и попыталась преувеличить его в официальных реляциях). Несмотря на циркуляр, призвавший послать в Исаакий по шесть человек с хоругвью от каждого прихода, молящихся было заметно меньше, чем участников очередного протестного митинга.

Поэтому к следующему крестному ходу (в Неделю о Страшном суде) епархия поставила перед собой двоякую задачу: выдержать неполемический благочестивый тон и вместе с тем сделать событие по-настоящему массовым. Для этого были пущены в ход самые разные средства. Целый фестиваль (Международный день православной молодежи), тщательно спланированный заранее, был в одночасье перекроен, и центр его перенесли в Исаакий. Вместе с тем была объявлена служба по павшим воинам с участием военных организаций; позвали также группу православных футбольных фанатов. Разумеется, вновь были призваны казаки.

Среди активистов, желавших поставлять людей для крестного хода, отличились «Сорок сороков». Как известно, это группа, основанная для силового участия в конфликтах вокруг храмов, строящихся в Москве. Петербургская ветвь группы отличилась, распространив за несколько дней до крестного хода невероятно вульгарное воззвание — как будто уличные хулиганы вздумали подражать народному стилю ростопчинских афишек 1812 года: «Я — Петербуржец, а не педераст! Мои предки жили в городе Петра на протяжении 300 с лишним лет, когда никакой Америки ещё в помине не было. […] Я пойду на Крестный ход 19-го февраля к 10.30 к Исаакиевскому Собору, очень прошу и тебя встать со мной плечом к плечу, чтобы эта нечисть больше не растлевала моих и твоих детей, чтобы город Петра был городом Петра, а не пети-петушка!» К тексту прилагалась афишка, визуально воплотившая ту же стилистику.

Читать воззвание «Сорока сороков» трудно, но полезно: это голос людей, смеющих вещать от имени Православия, голос, слышный многим; и, увы, эти люди не одиноки. Примерно в эти же дни, говоря о ситуации с Исаакием и о протестующих вообще, петербургский диакон Владимир Василик — сравнительно известный публицист — тоже отличился в употреблении ругани и криминального жаргона, а заодно и политических ярлыков. Епархия вяло открестилась от этих изысков как от «частного мнения».Другой замечательный текст, опубликованный в преддверии крестного хода в Неделю о Страшном суде — это статья протоиерея Дмитрия Василенкова, председателя отдела Санкт-Петербургской епархии по взаимодействию с казачеством. Продолжая вектор, заданный отцом Владимиром Василиком, но уже без площадной лексики, отец Дмитрий формулирует банальный и подробный политический донос: «Под видом протеста против передачи Исаакиевского собора Церкви осуществляется политика по дестабилизации», в этом «заметна рука внешних руководителей протестного процесса в России». Василенков подробно объясняет властям, что им пора вмешаться: «Мы видим, как в России отрабатывается попытка Майдана — общество объединяют под флагом антицерковных и антигосударственных протестов. Представители власти […], быть может, не понимают серьезности надвигающейся катастрофы. Мы видим, как ныне формируется структура, способная вывести на улицы людей по любым поводам. Сегодня — Исаакиевский собор, завтра — выборы президента России».

Ничего принципиально нового отец Дмитрий не сказал. Примерно те же обвинения озвучивали и застрельщик исаакиевского конфликта отец Александр Пелин, и председатель СИНФО Владимир Легойда. Конечно, выступление Василенкова отличают кристальная чистота доноса и по-пастырски прямолинейный призыв к «соработничеству с государственными структурами». Но главная особенность его текста — в чисто светском пафосе. Речь идет не о церкви, а о государстве. Конечно, это демагогия: Василенков при этом оправдывает изгнание государственного музея и разрыв «соработничества»; но это очень последовательная демагогия, строго секулярная. У отца Дмитрия нет другого Царя, кроме кесаря.

То, что причиной притязаний епархии на здание собора стали не соображения веры, не богослужебные заботы, а имущественные права — не новость. Это уже озвучила, не особенно стесняясь, игумения Ксения (Чернега), главный юрист Патриархии. Но то, что Чернега сказала мимоходом, в устах Василенкова становится основой основ. Поэтому выступление о. Дмитрия все-таки достойно считаться ещё одним выдающимся текстом преддверия поста.

Спустя несколько дней после публикаций «Сорока сороков» и Василенкова, за два дня до крестного хода, последовали две новости. Патриарх, продолжая категорически настаивать на передаче Исаакия в епархиальное управление, признал существование «доброжелательных критиков передачи Церкви Исаакиевского собора», заслуживающих уважительного диалога. Между тем Кремль дезавуировал патриаршую уверенность и намекнул народу через анонимного информатора, что вопрос о соборе еще не решен «на самом главном уровне». Оказалось, что у музейно-церковного партнерства есть шанс пережить этот кризис.

Разумеется, каждый толковал эти новости на свой лад. Как понимать слова Святейшего: это вежливый способ осадить оппонента или же действительное начало диалога? Кремлевский слух — это утка или достоверное известие?

И чего теперь ждать от крестного хода 19 февраля: будет ли это футбольно-военный марш против музея в Исаакии или же молитва, как в прошлый раз?

В самый день крестного хода опубликовал своё эссе об Исаакии петербургский писатель Даниэль Орлов. Это еще один замечательный документ, в котором автор пытается обличить врага, как и о. Дмитрий Василенков, но на этот раз не в светском, а в религиозно-философском ключе. Суть статьи Орлова — в невозможности и ненужности какого-либо диалога вокруг Исаакия. С одной стороны — православные люди, чья правота не нуждается в каких-либо рефлексиях и обсуждениях («Если человек принимает на себя подвиг православной веры, у него не возникает вопроса правильности или неправильности, законности или незаконности аргументов», «Нет возможности у христианина трактовать Божий промысел. Есть только экстатическое переживание правильности, которое не требует аргументации»). С другой стороны — враги-еретики с извращенной логикой (они же — «городская интеллигенция»). Беседовать с ними не о чем, «новых аргументов в этом споре не будет». Поэтому христиане только молчат и прощают. Но при этом — вот тут у Орлова любопытное место! — «соборность рекрутирует очередных защитников из своей среды». И посылает в мир — в виде тяжелого послушания — всяческих общественных деятелей (которые уже не молчат) и даже тех, кто не прощает (тут, похоже, имеются в виду громилы вроде «Сорока сороков»).

Каковы же ориентиры у этой изящно выстроенной системы? Самые коммунистические: это «большинство» (экстатически переживающие свою правоту люди молчат, пересчитать их невозможно, но по умолчанию это и получается весь народ, кроме отщепенцев) и начальство. По Орлову, в стране есть, с одной стороны, лидеры — «фигуры, выставляемые православным большинством для защиты всего русского общества», с другой — вечно недовольные враги-интеллигенты. Православный человек недовольным быть не может — его сознание «естественным образом вбирает в себя противоречия, признавая их, ощущая за этой очередной трещиной мироздания свет Господнего откровения».

Главная вина врагов — в неприятии православия, но в каком смысле? Развернем здесь логический завиток Орлова. Интеллигентский грех перед православием — в неприятии «соборности». Иными словами — «русского общества». А в чем проявляется измена обществу? Оказывается, в неправославной способности критиковать руководство, будь то «религиозное, военное или гражданское».

Неудивительно, что посреди пафосных рассуждений о вере Орлов, как и Василенков, прибегает к политическим клеймам: еще недавно «внешние силы руками столичных жителей пытались сломать основы российской государственности», но теперь в борьбе вокруг Исаакия общественный иммунитет «не позволяет стороннему влиянию внедриться в организм нации».

Помимо этих образцов высокого советского стиля, статья содержит немало увеселительных образцов авторской манеры письма: «нечто тёмное, витальное, почти хтоническое», «тяжелая лава тёмного и кипящего народного нутра», о начальстве: «на них сыпется ядовитая сера и пепел человеческого вулканизма» (по специальности автор — геофизик).

Итак, попытка выступить религиозным мыслителем вылилась в манифест раболепия и самозабвенной стадности (как еще назвать упоение принадлежности к большинству вкупе с «экстатическим» переживанием своей правоты?). Именно эту позицию автор считает выражающей суть движения «за передачу Исаакия епархии». Можно было бы подумать, что перед нами — антиклерикальный фельетон, пародия. Но нет, автор всерьез возвысил голос за отказ от любого диалога, против любого согласия между Церковью и интеллигенцией, любого взаимодействия.

Но взаимодействие явило себя там, где его не ждали «почти хтонические» авторы воззваний. Тогда, в Неделю о Страшном суде, службу в Исаакии возглавил владыка-ректор, архиепископ Петергофский Амвросий, викарий Петербургской епархии, уже не раз литургисавший в Исаакии. От проповеди владыка Амвросий воздерживаться не стал и замалчивать больную тему не захотел. Сказанное им слово стало, быть может, главным «исаакиевским текстом».

«Мы, петербуржцы, разделяемы сегодня разногласиями, основой которых стал спор о юридическом статусе этого великого и святого места. Разделяю тревогу и надежды и тех, и других. Понимаю переживания и одной, и другой стороны. […] Хочу обратиться с словами любви ко всем, кто защищает собор, и с одной стороны, и с другой. Дискуссия о статусе собора — нормальное явление».

И далее: «За сегодняшним торжественным богослужением я вспоминал все те значимые службы, которые проводились в Исаакиевском соборе за последние годы. […] Торжественность и чинность, с которой проходили они — несомненная заслуга многочисленных сотрудников музея. Сегодня мне хотелось бы сказать от всего сердца спасибо всем тем, кто так трепетно и заботливо принимает нас, кто хранит и восстанавливает этот дом Божий. В первую очередь хочу поблагодарить директора музея „Исаакиевский собор“ Николая Витальевича Бурова, с которым нас объединяют многие годы по-настоящему плодотворного доброго сотрудничества. Совместными усилиями мы проводили уникальные богослужения с древними песнопениями […]. Такие службы — действительно уровень имперской столицы, культурной столицы. Благодарю сотрудников музея, которые из года в год кропотливо, усердно и профессионально поддерживают собор в том величественном состоянии, в котором он сегодня предстает нам. Это огромный труд».

(Напомню — это те самые музейщики, о богопротивности, мерзости и бесполезности которых твердили и твердят люди вроде отца Александра Пелина.)

В качестве завершающего акцента — дети, шедшие в крестном ходе с букетами в руках, под конец службы вручили цветы музейным служащим.

В тот же день Патриарх через прессу благодарил всех, кто пришел на праздничную службу в Исаакий, явно расценивая это событие как манифестацию. Манифестацией чего именно она в итоге стала — судите сами.

После этого замечательного мясопуста главной новостью насчет Исаакия стало отсутствие новостей. Вроде бы формируются некие экспертные комиссии, но из кого? Вроде бы предложен городской референдум, но может ли он состояться? Вроде бы наши епархиальные власти все еще выжидают, но на что они надеются? Темна вода во облацех воздушных.

И потому четыре главных текста к крестному ходу в Неделю о Страшном суде — все четыре текста, вместе — по-прежнему остаются последним из подведенных итогов в спорах и тревогах вокруг Исаакия.