Ахилла

Я не знаю, как остальные,

но я чувствую жесточайшую

не по прошлому ностальгию —

ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к господу,

ну, а доступ лишь к настоятелю —

так и я умоляю доступа

без посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,

или даже не я — другие.

Упаду на поляну — чувствую

по живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет.

Но когда тебя обнимаю —

обнимаю с такой тоскою,

будто кто-то тебя отнимает.

Одиночества не искупит

в сад распахнутая столярка.

Я тоскую не по искусству,

задыхаюсь по настоящему.

Когда слышу тирады подленькие

оступившегося товарища,

я ищу не подобья — подлинника,

по нему грущу, настоящему.

Все из пластика, даже рубища.

Надоело жить очерково.

Нас с тобою не будет в будущем,

а церковка…

И когда мне хохочет в рожу

идиотствующая мафия,

говорю: «Идиоты — в прошлом.

В настоящем рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,

хлещет рыжая, настоявшаяся,

хлещет ржавая вода из крана.

Я дождусь — пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.

Но прикусываю, как тайну,

ностальгию по-настоящему.

Что настанет. Да не застану.

Андрей Вознесенский, 1976

Попробую возразить автору заметки «О новой искренности» по одному пункту его рассуждений. А именно, не могу принять тезис: «Мы — дети христианской цивилизации. Не средневековой, конечно, но и никак не „пост-“, ибо наши понятия, ценности, вообще культура рождены в недрах христианства». А также дать личный ответ на вопрос статьи: «Сумеем ли мы показать молодым их самих, их место, их будущее внутри христианства?»

На мой взгляд, утверждение, будто «мы — дети христианства», поставленное кульминацией статьи, неверно. Автор сам опровергает его своими предшествующими рассуждениями о том, что нельзя брать молодого человека за ручку и вводить в мир веры, что для молодого человека ностальгия по прошлому — это игра. Ибо молодой человек не имеет реального прошлого, а придумывает его себе, опираясь на различные источники: литературу, музыку, живопись, архитектуру… Создаёт себе икону прошлого, верит в неё, пытается отыскать следы его в настоящем. И либо отыскивает, принимая «ветряные мельницы» за «великанов», либо, не отыскав, начинает сам реконструировать, как многие идеалисты конца 1980-х — начала 2000-х, бросившиеся с головой в Православие. И первое, и второе — игра. Наивная попытка повзрослевших «умников» приспособить под свои фантазии реальность, которой они тщетно пытаются овладеть, не замечая грустного факта личного выпадения из реальности ещё в детском возрасте, и подмены её непрерывно взрослеющим мифологизированным выдумываемым частным мирком.

На мой взгляд, утверждение автора о том, что наша реальность не постхристианская — это тоже часть взрослой игры. И даже тот факт, что «мы — дети христианской цивилизации», если бы он даже соответствовал действительности, не мог бы стать аргументом в пользу актуальности христианства для подросших «детей». В конце концов, мало ли, чьи мы дети? Сам Христос был Сыном Божьим и сыном ветхозаветной праведницы Марии. Первые христиане были детьми иудеев и язычников. Однако реальность, создаваемая Христом и апостолами, стала как пост-иудейской, так и пост-языческой. Не опора ли на культурное наследие предыдущих эпох, не ностальгия ли первых христиан по прошлому стала одним из главных врагов Истины с самого момента возникновения Христовой Церкви? Не озирающиеся ли назад стали, по слову Господа, неблагонадежными для Царствия Божия (Лк. 9:62)? Или, может быть, восточные отцы первых веков христианства, среди которых и великие каппадокийцы, явились еретиками, отвергнув «аксиому» о том, что «понятия, ценности, вообще культура» христианства «рождены в недрах» иудаизма? И от своих заблуждений стали не только смело использовать язык эллинской мудрости для богопознания, но даже приспосабливать языческие обряды, мешая их с иудейскими, под практические нужды христианства, наполняя каждый элемент окружающей их реальности новозаветным смыслом? Именно адаптируя учение и самих себя под новую реальность, а не пытаясь приспособить реальность под умершие догмы (например, ветхозаветный закон)?

Но, на мой взгляд, ошибка в рассуждениях ещё более глубокая. Я не знаю, кого автор имеет в виду под словом «мы». Но если речь о жителях Российской Федерации, и «мы» — это население нашей страны, то «понятия, ценности и культура» таких «нас» никак не могут быть рождёнными только в недрах христианства. Такое заявление вполне объяснимо, если оно исходит из уст лектора провинциальной семинарии и имеет целью улавливание ни о чём не думающих мальчиков, которыми необходимо пополнять ряды крепостных архиерейских служак. Но для аудитории «Ахиллы», на мой взгляд, несостоятельность подобных утверждений должна быть очевидна.

И даже если мы одним росчерком пера лишаем многочисленных российских мусульман права считать, что их вера в Аллаха хоть что-то привнесла в наши, во многом, общие ценности, российских иудеев с верой в Яхве исключаем из «нашей» культуры, а соотечественников-атеистов будем считать лишь эксплуататорами «общих понятий», которые способно порождать только христианство… как мы спрячемся, к примеру, от языческого римского права? Куда денем мудрость эллинов (дохристианскую греческую философию), как замолчим колоссальное влияние многообразия азиатских культур? Разве всё это и многое другое в различной степени не определяет наше текущее мироустройство и мировоззрение? Как можно всю нашу культуру в наступившем XXI веке (в том числе культуру жизни малых народов России) сводить к детищу христианства?

Вернусь к пост-христианству. К сожалению, к счастью ли, мы… Стоп. Сначала объясню, кого лично я подразумеваю под «мы». Для нескольких последующих строк я ограничиваю термин «мы» теми, кто глубоко погружался в церковную жизнь, исповедуя православное христианство. Кто пытался не только теоретически максимально полно узнать вероучение, но и на практике следовать евангельским идеалам, а также воплощать Священное Предание, практикуясь в аскезе (как, к примеру, богослов-философ-композитор, специалист по богослужебному пения, в прошлом преподаватель МДА Владимир Иванович Мартынов)… Итак, мы — не можем не признавать того, что текущая стадия нашего существования (последние лет 20, как минимум) принципиально отличается не только от жизни нескольких предыдущих поколений, но бесконечно отделена от предшествующих тысячелетий господством технократии. Причём, властвуют уже не разработчики техники, а сама техника. Хотим мы того или нет, но наше мировосприятие принципиально отличается от восприятия любых людей, живших до нас. Интернет, беспроводная связь, общедоступность информации, неограниченные возможности её сбора и хранения, «кадрирование» окружающей действительности — всё это имеет необратимые последствия. Смешение реального (аналогового) и виртуального (цифрового) мира в сознании молодого поколения — очевидна. В таких условиях возникли и принципиально новые социальные отношения. То есть люди взаимодействуют друг с другом некими фантастическими (даже для людей второй половины XX века) способами, которые ныне стали реальностью. Разве не возникает здесь проблем во взаимоотношении человека с Богом, в общении с Ним? Изменились формы взаимодействия людей — изменились и сами люди. По крайней мере, их сознание. Изменились люди — не может не измениться Бог, или человеческое представление о Боге, а соответственно, и представление о богообщении.

Каким же образом в таких условиях мы можем заниматься реконструкцией живого христианства? Какую часть Священного Предания взять за основу? Глубоко изжившую себя и, во многом, приведшую к трагедии 1917 года «синодальную модель», за реконструкцию которой взялись чиновники в рясах и без ряс из московской патриархии образца 2010-х годов? Так мы видим, что эта ролевая игра в духовном плане совершенно несостоятельна. «Модель интеллектуального православия» российских эмигрантов XX века (так называемое парижское и американское православие)? Но к концу 2010-х годов становится ясно, что попытки построения нами христианских общин и даже университетов этого образца — провальны. Реальность XXI века никак не хочет адаптироваться под анахронизмы даже 1980-х годов.

Мысль о невозможности живого исповедания Православия по древним образцам в современных условиях — не новая. Ещё в XIX веке к ней подбирались практикующие христиане (такие, как свт. Феофан Затворник), прочувствовавшие, что аскетические опыты, ещё широко доступные восточным христианам XIV–XV веков, нам в обыденных условиях уже не только недоступны (отсюда и уход прп. Серафима Саровского в леса, и затвор свт. Феофана), но и неполезны.

Понятно, что мы и сегодня можем тешить себя идеей о создании чего-то жизненного под именем Христа и даже под эпитетом «православное». Причём, не просто создания для себя, а изобретения этого жизненного для наших детей! Но будет ли это созданное вообще некой модификацией христианства, или только использованием раскрученного тысячелетиями бренда? Ведь сатанисты в своей «духовной» жизни тоже используют крест, но христианами от этого не становятся…

Ещё вопрос: можем ли мы, исповедующие христианство, в скорости изобретения «велосипеда» соперничать с сегодняшним темпом модернизации реальности и «хомо сапиенс», как живого вида? Не лучше ли нам задуматься о том, что делать со своей личной дряхлостью и ветхостью, которые не поспевают за жизнью молодого поколения?

Не знаю, что скажут различные практикующие и практиковавшие «мы», но лично я, как бы убийственно это ни звучало, абсолютно уверен, что мы живём во время пост-христианства. И вообще, как говорит философ Мартынов, во время-«пост-»…

Это вовсе не означает, что у нас нет возможности верить в такого Бога, каким его описывает христианство, выстраивать с Ним личные отношения, жить Его идеями, подаренными нам Им самим 2000 лет назад… Не означает это и непригодности христианских ритуалов, включая те, что называются таинствами, для тех, кто их приемлет в личной наивности или в отчаянные мгновения «веры от безысходности». Всё возможно, поскольку это дары Самого Бога, а для Него нет ничего невозможного. Речь лишь о том, что хорошо бы трезво взглянуть на окружающую действительность. В особенности было бы неплохо взглянуть на детей, устройство их сознания, во многом уже отличающееся от нашего. Попробовать снять с себя пафос некоего взрослого превосходства над маленькими и подтянуть свою объективную убогость в восприятии реальности хотя бы до уровня нынешних дошкольников.

Отсюда вывожу ответ на вопрос автора: «Сумеем ли мы показать молодым их самих, их место, их будущее внутри христианства?» Дерзну ответить — НЕТ! Потому что мы — не они. И между нами — временна́я пропасть. Мало того, что не сумеем, так это ещё и не нужно. Более того! Что это за страсть взрослых «показывать молодым их место» где бы то ни было? Что это за возложение на себя венцов старших опытных наставников? Простите, но чтобы «показать молодым их место и будущее внутри христианства», нужно самим быть в настоящее время в настоящем христианстве. А мы точно в нём? Не честнее ли признать, что это многие из нас, будучи молодыми, обманулись, приняв за духовный опыт дутый пафос шарлатанов, обрядившихся в одежды настоящих христиан и указывавших нам на наши места в христианстве, которого они и сами не нюхали?

Мне вспоминается одна из давних бесед с соседями, которые были много старше меня. Как они, будучи предпенсионного возраста, сокрушались, что нынче молодёжь пошла наглая: «Нам-то в своё время старики указывали, как жить. Мы дышать боялись! А старики-то какие были? Самодуры, психованные, войну прошли… Чё тока не творили! Но мы знали своё место! А нынче молодые… живут, как хотят… Мы им — не указ». То есть нынешние старики ностальгируют по прошлой личной зависимости от психованных самодуров, которые «чё тока не творили». И обижаются на то, что в текущей реальности не могут сами встать на место тех самодуров, которые когда-то портили им жизнь. И нет у этих соседей раскаяния в своём поведении, когда они, часто из каких-то шкурных интересов или по обычной трусости, не могли дать отпор кровопийцам. Вместо сожаления о собственной слабости в этих людях сокрушение о том, что они не могут быть «указом» нынешней молодежи. А мысль о том, что вместо «указа и диктата» может быть обыкновенный личный пример, личные достижения, на которые молодёжь бы равнялась — для них убийственна. По той причине, что в зрелом возрасте в личном, часто, безразмерная чёрная дыра. Старшее поколение прошлого, когда-то имевшее власть над нынешними стариками, любое свое моральное уродство могло прикрыть тем, что оно — поколение победителей. У нынешних же, жаждущих научить молодёжь и показать ей «своё место», никакой ширмы нет. И даже один из обязательных атрибутов ностальгирующих — цепочка с христианским крестом на шее — такой ширмой, почему-то, не становится. Может оттого, что эти ювелирные украшения в 1988 году почти всем достались даром? И что надеты эти украшения массово были тогда, когда «церковь ещё не перестала удивлять» народ (как пишет автор статьи)? То есть, во многом, работала на потребу публики?

В противовес беседе с этими соседями мне вспоминается общение с моими старшими друзьями из мира искусства и науки, которых я уважаю по сей день (к сожалению, есть и те, уважение к кому потеряно). Людьми, как глубоко верующими в Бога, так и не принадлежащими к какой-либо религии даже номинально. Не помню, чтобы кто-то из них как в пору моей молодости, так и позже был озадачен вопросом «как бы показать молодым их место и будущее» в литературе, живописи, академической музыке, исследованиях в области физики или в христианстве. Творческая и научная деятельность этих людей совершалась и совершается: ради самого процесса; для самореализации; для прославления мира или Бога (кто как верит); и лишь в последнюю очередь для потенциального потребителя (коим является и молодёжь). Эти люди просто жили и живут, трезво оценивая действительность, осознавая собственную ограниченность, принимая и примиряясь с необратимыми изменениями в мире. И вот такой своей жизнью уже многие годы они вдохновляют и меня, и многих других, годящихся им в сыновья и внуки. Вдохновляют жить и что-то делать, укрепляют в вере, не проповедуя и не миссионерствуя, если их не просят об этом. И, кстати, в общении с «молодыми» эти люди могут позволить себе временную неискренность, но даже в неискренности они неизменно остаются подлинными, настоящими. Их подлинность — ключевой момент.

Вопрошая, «сумеем ли мы показать молодым их место внутри христианства», автор, видимо, предполагает отрицательный ответ и опасается, что в этом случае молодые люди «опять отправятся „паломничать“ на восток (ближний-мусульманский, дальний-буддистский), на запад, а то и вовсе куда-нибудь на Марс, не исключено, что виртуальный»… А в чём проблема? Поколение молодых музыкантов 1960-70-х годов вполне себе, кто реально, кто интеллектуально путешествовали и по востоку, и по западу. Причём и свой «виртуальный Марс» у этой молодёжи был. Например, только зародившаяся тогда (причём, не без влияния христианской культуры) электрическая (джаз, рок, поп…) и экспериментальная электронная музыка… Есть ли среди прошедших этими путями те, кто, подобно древним восточным мудрецам, нашли Христа и поклонились Ему? Безусловно! Ущербнее ли эти христиане-путешественники, чем те, кому старшие товарищи «показали место внутри христианства», лишив возможности попутешествовать? Не думаю. Скорее, наоборот.

Так кто же нам сегодня дал право застилать красными коврами колдобины едва различимой дороги, ведущей лишь к муляжу христианского храма и к плакату с рекламой Бога, который, возможно, лишь прикрывает пустоту? Быть может, молодым будет легче встретить Христа во время личного небывалого виртуального путешествия на Марс? А не в одной из глубоких грязных ям, в которые можно провалиться, следуя к своему «христианскому месту», ступив на предательски постеленный ковёр и опершись на руку слепого наставника-проводника? Или мы уже перестали быть слепыми, о которых говорил Христос (Мф. 15:14)? Да так прозрели, что можем и «за молодёжь бороться»? Или речь вовсе не о «борьбе за молодёжь», а о борьбе ностальгирующих уязвленных стариков с молодёжью?

Читайте также:

• О новой искренности
• РПЦ и «новая искренность»

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: