Из любви к искусству
6 ноября 2022 Александр Зорин
Из книги «Мамин дневник и другие признаки жизни».
Юрий Викторович — скупщик книг, барыга, выражаясь языком черного рынка. Черного давно нет, а барыги остались. Их рынок — букинистический магазин или богатый клиент, для которого старая книга — надежное вложение денег: антиквариат, предмет материальной культуры. За двадцать постсоветских лет все лучшее, все запрещенное ранее переиздано, и допотопные раритеты сегодня прибыльны. Конечно, Юрий Викторович наживается на этом деле, но и то правда: спасает многое из обреченного истлеть и распылиться. Его функция — грабительски-спасательная.
Наткнулся я на него по объявлению на столбе: «Куплю книги, открытки». Упитанный, хорошо пострижен, хорошо выбрит. Речь грамотная, с претензией на культурную, меченая, однако, жаргоном. Я собрал большую коробку старых изданий, оставшихся от родителей: папиных — по искусству, маминых по географии, по музыке.
Войдя, Юрий Викторович снял ботинки, а уже потом куртку.
— Вот тапочки, — предложил я.
— Нет, я люблю в носках.
— Чаю не желаете?
— Нет, нет, показывайте, что у вас, — распорядился он по-деловому, и стал вынимать книги из коробки. — Это не то, не то, не то, за Марко Поло мне сотню давали, а я и задаром не возьму. А этот… каталог музыкальных инструментов… Что хотите? Эстонский костюм…. По чем оцените?
— Не знаю… Называйте свою цену… — теряюсь я.
— Нет, я так не играю. Есть правила, зачем я себя грабить буду?
Я понимал, что он меня обдерет, как липку… Но ведь сам в букинистический не пойду: во-первых, не все берут, одну-две из сумки, которую еле притащишь, да и очередь отстоишь немалую, во-вторых, когда еще будет продано… Опытные продавцы держат редкую книгу под прилавком, как бы удлиняют срок ее продажи, и, удлиняя, снижают цену… Мол, не покупают, дорого…
Приходится соглашаться. Так что так и так обдурят. Дома — хоть время сэкономишь. Я не библиоман, мне не жалко расставаться со старыми книгами, хотя с каждой связаны драгоценные мгновения жизни. Вот, например, «Чукотские рассказы» А. Тана (издательство ЗИФ, 1929 год) я читал в девятом классе, на уроках, сидя на задней парте, совершенно безучастный к теме урока. Какие-то стишки про Чукотку здесь начертаны моею рукой на 62 титульном листе…
С книгой общаешься как с живым существом. Карандашные пометки на полях, как засечки твоего роста на дверном наличнике. Перед тем как сложить их в коробку, я пометки стер.
Вряд ли эти книги сохранятся после моей жизни… Пусть уж лучше как-нибудь кружным путем добредут, быть может, до музейной обители. И не только эти, но и другие — сохранятся ли?.. Компьютер вытесняет печатную продукцию. Во флешке, размером с зажигалку, можно поместить десять моих библиотек. Я, конечно, никогда не сравню печатное издание с электронным. А потомки наши и сравнивать не будут, не с чем будет сравнивать. Ах, все это праздные мысли… Книги после моей смерти какое-то время еще кому-нибудь послужат…
За два десятка старых книг, не в идеальном, правда, состоянии, Юрий Викторович предложил три тысячи рублей. Но среди них «Каталог музыкальных инструментов», на который он глаз положил и во все время разговора «держал на зрачке». «Белые ночи» Одоевского, издание начала века. «Пржевальский». «Эстонский костюм». Марат — изречения.
— В хорошем супере, в интернете, — поясняет Ю.В., — Марат стоит десять тысяч. В поврежденном, как у вас, я и тысячи не дам, — он отлип (его словцо) от коробки, и пошел к книжным полкам.
— Здесь нет ничего, это я не предлагаю, — предупреждаю его.
Но он, не обращая внимания и удовлетворенно мурлыча себе под нос брым-бум-бум-бум, присел на корточки, руки в бедра — нацеленная позиция.
— Ну, Достоевского я возьму, письма, 12 томов… Гоголь… Гоголь, ну что с него выжмешь? Он же не старый… Всемирка… первая серия, самая ценная, но у вас супера плохие.
— Так это все не про вас, зря напрягаетесь.
— Ну, понятно, брым-бум-бум, вот книжечка (отодвигает стекло), Баратынский 1842 года, прижизняк… Ну, эта хорошо потянет…
Поднялся и, шаря глазами по верхним полкам, задрав голову, рассказывает:
— Ваш академический район набит книжками, как сундук. Дома старые, ломают, хозяева померли, новым книжки не нужны. Они их, золотые горы, волокут на помойку. В макулатуру сдавать хлопотно. Я был у одного дворника. Зашел в подвал. Дворникам с макулатуры хоть какая копейка, рупь двадцать с килограмма. Да, зашел в подвал, порылся в куче, кой-чего отобрал… Болотова, первое издание, басни Крылова прижизняк, но уже без обложки. А у меня на зрачке другая куча, в другом углу. Подхожу: кожаные переплеты. Макулатура берет только бумагу, вот они и выдирают бумагу из кожаных переплетов.
Убедившись, что больше ему у меня не обломится, спустился за деньгами в машину. Из пухлой пачки пятитысячных и тысячных купюр отложил три на стол, и быстро-быстро, но аккуратно, стал складывать в мешок книги, будто опасаясь, что я раздумаю.
По телефону, когда я позвонил, спросил его, где работает, не букинист ли?.. Нет, ответил, у меня юридическое образование. А сейчас уточнил:
— Я раньше ментом был. В Люблино. Да, я не москвич, из Калинина родом. А как началась перестройка, ушел — одна грабиловка. Семью надо кормить, а где взять? Зарплата мизерная, доить рынок или ларьки? Нет, я ушел, сделал ноги… Сейчас главный мой бизнес — значки, сам придумываю, сам отливаю. А книги — это так, из любви к искусству, как говорится…
