Ахилла

Что ж, я бы мог остаться и сыграть,

Сыграть роль того, кем я не являюсь.

Abbysphere, «Один во тьме»

Пару лет назад приснилось, будто довелось мне работать в команде ближайшего окружения никого иного, как самого государя нашего. Что-то типа секретарской работы, выполнял какие-то поручения, и все у меня хорошо получалось. Прямо воплощение чаяний о самореализации. И работа интересная, и государь доверял и хорошо относился. Радоваться надо. Но и в том сне начала болеть душа: ведь понимаю, что нехорошие дела он делает, но в отношении лично меня и упрекнуть не в чем: он не был несправедлив ко мне и не хочется отвечать черной неблагодарностью…

Хотя сюжет сна довольно интересный, все же сама ситуация, когда мучает совесть осознание невольной причастности обману и беззаконию через попустительство, для меня отнюдь не нова. Об этом еще в семинарии при предыдущем деспоте стал задумываться, и потеряла покой душа моя. С одной стороны, лично ко мне архиерей не был несправедлив или чрезмерно строг, и в глубине души есть за что ему быть благодарным и никак не хотелось бы проявлять неблагодарность к нему, соответственно. С другой стороны, я же сам прекрасно видел своими глазами, что происходило в епархии, все это галочное «возрождение православия на Пермской земле» (превращение в Потемкинскую деревню), и как он ломал жизни священникам. Но. Не лично мне.

И другое «но»: но я не хочу вообще никак соучаствовать в нехороших делах, в «цирке» вместо церкви даже пассивно своим молчанием, делая вид, будто бы ничего не замечаю.

В общем, в таких ситуациях каждый делает свой сложный моральный выбор. Очень сложный и очень личный выбор. Легче и проще об этом не думать и, сославшись на тысячу причин, заглушить в себе этот голос. Например: так принято, так все делают. В церковном варианте это будет звучать наподобие «и до нас святые так спасались». Как хорошо сказал Лев Толстой: в обществе людоедов, если ты откажешься поедать себе подобных, то это будет ничем иным, как нарушением общественного порядка.

Насколько «невольно» мое соучастие, неужели нет выбора? Может, выход и есть, но я не искал его, оправдываясь «невольностью»: мол, выполнял приказ, так решило начальство. Но разве нет шанса отказаться, я же не галерный раб, в конце концов, не закован в кандалы. Допустим, начальство не оставляет выбора, но точно ли нет никакой возможности в таком случае выйти из-под власти такого начальства? Может, возможность есть, но нет желания выйти из зоны комфорта? Не надо обманывать самого себя, слагая с себя ответственность, — искажение реальности разрушительно. Одна из ключевых лично для меня фраз в Евангелии — то, что «диавол» понимается именно как отец лжи.

Я очень рад тому, что моя работа, то, чем я занимаюсь, не ставит меня в положение, когда нужно идти на компромиссы с совестью, кривить душой и делать то, что противоречит моим убеждениям и (лично мной субъективно понимаемому) здравому смыслу. Хожу на работу и занимаюсь своим делом на производстве без «магии», обмана и очковтирательства. Никакого византийского церемониала, не надо никого из себя изображать и говорить то, с чем не согласен и во что уже не веришь. Ручки никому не лобызаю, всегда могу высказать свои пожелания и конструктивную критику. Как и во что я «верю» никто меня не спрашивает. И на путинги (верноподданнические мероприятия) никто не сгоняет: это не застрявший в советском периоде завод, а небольшая частная фирма.

Теперь немного о том, как я смотрю на православную среду теперь, уже глазами ухожанина. Недавно вновь довелось ненадолго погрузиться в церковный мирок, с которым уже редко пересекаюсь, и ниже постараюсь описать свои впечатления.

Седьмого февраля исполнился год со дня кончины отца А, с которым тесно связано мое воцерковление и светлый неофитский досеминарский период церковной жизни, и меня позвали на панихиду и поминальный обед в один из храмов, где он служил. Дата пришлась на выходной день, а так как в выходной день я могу сам решать, во сколько мне прийти на работу, то с радостью решил воспользоваться возможностью почтить память значимого для меня человека. Хотя и не люблю вновь окунаться в атмосферу церковной субкультуры, не очень уютно себя там чувствую. Душно мне среди людей, слишком всерьез воспринимающих свои ролевые игры, а точнее игру «в церковь». Чувствую испанский стыд за взрослых людей, которые устраивают утренник с Дедом Морозом не для деток из садика и младших классов, а друг перед другом и как бы всерьез.

Впрочем, от этого внутреннего дискомфорта меня несколько избавил нынешний настоятель авва D, который очень добродушно меня, «злостного еретика», искренне поприветствовал персонально, хотя мы и не были знакомы до смерти отца А, только на поминках пересекались.

У меня часто бывает, что, когда впервые вижу человека и еще не знаю его имя, в голове уже рождается некое определение, прозвище, которое глубоко и надолго залегает в сознании и всякий раз потом непременно всплывает в голове при виде этого человека, хотя не всегда и не ко всякому. Например, к вышеупомянутому D ничего не приклеилось, кроме вполне положительной приставки авва: несмотря на священный сан он ведет себя довольно естественно; не видно, чтобы маска где-то отклеивалась, потому и не за что зацепиться.

Из духовенства, помимо него, присутствовал глава епархиального отдела благотворительности. Лет семь назад в одной из типографий, в которых я работал, заказали распечатать фотоотчет этого самого епархиального отдела благотворительности. Кто не в теме: подобные отделы в основном только и занимаются составлением отчетов, руководствуясь священным принципом: творя милостыню, делай пиар и лови хайп. Соответственно, на всех фотографиях их отчета можно увидеть этого сияющего довольного батюшку. В своей памяти таким я его и запечатлел. Год назад, увидев его вживую, в голове сразу же промелькнуло: это же «Глянцевый Батюшка», тот самый.

Вскоре я снова с ним случайно столкнулся. Вернее, с его фотографией. Для «фотожабы» мне нужен был «освящающий» что-то батюшка с кропилом и, набрав соответствующие слова в поисковике, среди прочих картинок приметил одну, на которой узнал того самого Глянцевого Батюшку, который идеально подошел для моей задумки. (Приложив немного усилий, превратил фотографию в жуткую апокалиптическую картину, где по улицам города твердой поступью равномерно шагает армия одинаковых с лица глянцевых батюшек, беспощадно освящая все вокруг.)

Как же меня пробрало на смех, когда я на следующий день вспомнил про свои картинки, и что я же с ним, ничего не подозревающим о своем существовании в сети в качестве стикера, получается, за одним столом сидел (как говорится, «у Бога отменное чувство юмора»), а знай он про мое скромное творчество…

Не буду фантазировать, но, наверное, меня бы оттуда «гнали поганой тряпкой».

Говорил Глянцевый Батюшка торжественно, но в меру, без лишних витиеватостей вещи простые и настолько для православного человека банальные, что ничего не было запоминающегося, тем более и сам обучен произносить все подобные нехитрые клише. На панихиде он немного позволил себе «поблажить», но лишь настолько, насколько это можно епархиальному чиновному батюшке: не к месту и не ко времени начал возглашать «Христос воскресе», что позже растолковал как намек на то, что мы должны не скорбеть о почившем, а радоваться, что он уже ТАМ, в то время, как мы еще здесь и все такое прочее благословесие.

Самым колоритным персонажем на поминальном обеде был некий дедушка в подряснике, опоясанный каким-то «байкерским» ремнем со здоровенной пряжкой и с медальками на груди, среди которых, видимо, для восполнения столь незначимого количества орденов, красовался обычный значок с портретом Николая Второго. Заметив перстень на руке, сделал выводы, что это не священник и не диакон. Предположительно, какой-то протоказак. К моему прискорбию, он не вымолвил за все это время ни слова (довольно легко можно предугадать, и интриговало лишь то, насколько точным окажется мой прогноз). «Георгий Орденоносец» — выдало в голове свое определение ассоциативное мышление. Или, проще, клоун. Но в этом случае от употребления такого термина воздержусь, потому что настоящий клоун как раз прекрасно отдает себе отчет в том, что его паясничание — это всего лишь игра, цирковое представление, и клоуном он является до тех пор, пока он на сцене. Поэтому клоуном я скорее не постесняюсь назвать себя, чем характеризовать человека, который «всерьез» отождествляет себя со своим персонажем, образом. Например, если я и могу весело провести время с друзьями на даче, входя в образ степенного настоятеля пустыни или устроить фотосессию «а-ля Техас», то шляпа по окончании праздника останется висеть на гвозде на даче, а все неблагочестивые шутки, «поучения» и пасквили от имени старцев Сухановой пустыни совершенно не стоит воспринимать всерьез, это игра; сарказм как защитная реакция разума на происходящий вокруг абсурд.

Блаженны блажные, подумал я, ибо гораздо проще им жить на этом свете. Вернее, в том мирке, где все понятно, уже есть готовые ответы на все вопросы и все расписано, включая и то, какую роль тебе нужно играть. Об этом я думал в то время, как слово взял Блаженный Отрок из воскресной школы. Именно таким я запомнил этого человека, когда сам еще учился в семинарии. Правда, теперь этот отрок выглядел намного старше меня самого и имел довольно почтительный вид: степенный муж с выдающимся вперед аналоем и нечесаной бородой с проседью. Говорил он пафосно и очень долго, как мне показалось, большую часть обеда, к тому времени, как он начал заканчивать, я уже впал в полудрему. Это было нечто среднее между проповедью и докладом делегата партийного съезда. Сколько патетики! И вообще, нельзя ли темой разговора выбрать то, что объединяет собравшихся в этот день — память о почившем? Но на нас неумолимо обрушилась громоздкая речь, начавшаяся с того, что сегодня в этот день ХХХ лет назад на нашей Пермской земле святой такой-то совершил то-то и прочие тонкости церковного краеведения, из коих мы могли воочию убедиться, какой он ныне специалист в этих вопросах, мы узнали, где он учился, что он ныне еще и катехизатор в таком-то храме и прочее, хотя надо отдать должное, говорил он не только про себя, но и покойного отца А тоже упоминал.

На этом фоне выглядит очень странным, что, когда после нашего отрока говорить стал очень уважаемый в городе преподаватель (даже среди семинаристов), мы не услышали ни о его переводах с латыни Тертуллиана, ни о каких других его заслугах: как-то не по-нашему это, неправославно. Так вот, рассказ Блаженного Отрока о том, что записи бесед с покойный священником он изложил как «поучения отца А» и отправил некоему известному московскому священнику, и они были напечатаны в каком-то журнале и имели много откликов, меня совсем не обрадовал. Даже не по себе стало, от осознания того, что об отце А. у людей, лично его не знавших, впечатление будет складываться не из какого иного источника, а со слов человека с намертво вросшими розовыми очками.

Покойный батюшка никогда не корчил из себя поучающего направо и налево старца. Он был очень человечным, и для того чтобы быть замечательным человеком, ему не требовалось «еще будучи младенцем, в среду и пяток уклонятися от сосцев матерних» и всю последующую жизнь казаться среднеарифметическим святым из красиво сложенного жития. Для меня имеет значение, что о нем можно говорить, как об удивительном человеке, не озираясь на его священство; в его случае не сан красил человека. От себя могу засвидетельствовать, что ему хорошо получалось уравновешивать мой скептицизм своим оптимизмом, общение с таким жизнерадостным человеком помогало мне и безотносительно того, кто в каком сане и в какие догматы верит.

Возвращаясь к разговору о лицах и масках, о ролях и о выборе, скажу: когда понял, что не могу играть в смиренного послушника их преосвященств и преподобий, высокопреосвященств и высокопреподобий, то сделал выбор и, помахав им ручкой, десять лет назад пошел трудиться там, где семинарский диплом бесполезен, зато не нужно себе самому противоречить и в плане спокойствия совести стало жить гораздо легче.

Дальше со временем пришло понимание, что не просто уже не вытягиваю роль верного чада богоспасаемой Русской Православной Церкви, но и то, что в принципе в этом уже не нуждаюсь, могу жить, больше не играя подобных ролей. То есть на вопрос, к какой же церкви пришел, уйдя от русской православной, отвечу: больше ни к какой. Просто не хочу ставить свою подпись и согласие под каким бы то ни было символом единственно правильной веры или единственно правильного научного мировоззрения и присоединяться к какому-либо загончику, где можно пастись только в определенных мировоззренческих границах и блеять в сторону других загончиков, откуда, в свою очередь, так же блеют в адрес всех прочих из своих строго очерченных границ. Назовем это стремлением быть насколько возможно равноотдаленным от «-измов», порождающих категоричность суждений.

Большинство людей считает, что каждый человек непременно должен примкнуть к какой-либо из сторон, к определенной партии: а как иначе-то жить? С чем принципиально не могу согласиться. В силу своего неприкаянного вольнодумства и еретического мышления, само собой.

Меня уже не пугает некое «одиночество», без единоверцев и единомышленников, в толпе которых можно было бы чувствовать «коллективный дух» и обрести зону комфорта. Также нет и стремления основывать что-то свое и вербовать адептов, пасти стадо своих «духовных чад». Рад уже тому, что есть люди, которые в известной степени понимают, о чем я говорю и пишу, но это горизонтальная связь людей, делящихся своими мыслями, а не вертикаль «I shall lead, you shall follow».

Что мне в Евангельских повествованиях среди прочего импонирует, так это то, что Иисус изображается вне человеческих партий, как бы над ними. Вокруг него фарисеи, иродиане, зилоты, ессеи и прочие, но он ни к кому не примыкает. «Кажется, мы пришли к странным выводам. Иисуса, очевидно, нельзя никуда поместить: ни к господствующим, ни к повстанцам, ни к моралистам, ни к молчаливым аскетам. Он провокационен как для правых, так и для левых. Он не принадлежит ни одной партии и вызывающ по отношению ко всем: „человек, разрушающий все схемы“» (Ганс Кюнг).

В поляризованном мышлении, когда мир представляется черно-белым: наши — ваши; мы правильные, а вы заблуждаетесь, — сама парадигма, образ мышления уже порочны изначально. Хотя кое в чем я и сам, можно сказать, проявляю «черно-белость» — это мое представление о том, что, имея разум и, притом, сознательно обманывая себя и окружающих, мы тем самым встаем на сторону лжи и какими бы благими намерениями ложь ни прикрывалась — это темная сторона.

Добавлю еще, что для того, чтобы узреть пагубность и разрушительность самообмана и двуличия, мне уже не надо прибегать к архаичным интеллектуальным конструкциям про карающего сверхдоминанта и загробную участь грешников. Деструктивные для личности последствия двоедушия нетрудно увидеть и в этой жизни. Сам видел достаточно примеров того, как двуличные люди хотя и шли вверх по карьерной лестнице, достигали власти и славы, но последствия лицемерия, двойной жизни так сказывались на их психическом здоровье, что участь людей с такими расстройствами личности не только не вызывает зависти, но напротив, возникает лишь сострадание или, как минимум, жалость и презрение. (Об этом хотел бы поговорить отдельно, на конкретных примерах, а также поделиться своим личным травматичным опытом «духовной жизни» по православным рецептам.)

Как и начал, завершу размышления словами из творчества того же самого музыкального коллектива:

Мы те, кто мы есть,

А не те, кем хотим быть.

А теперь не осталось ничего…

Такова плата за попытку обмануть самого себя. (Abbysphere, «Исповедь»)

Хотелось бы, чтобы слова не осталось ничего, в своей жизни применимы были к тому, что ничего не оставалось бы притворного, напускного; отбросить маски, но сохранить лицо, оно хотя бы пускай останется.

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: