Мы потеряли чувство пасхальной радости
29 августа 2022 Ахилла
Из тг-канала священника Иоанна Бурдина:
Мы потеряли чувство пасхальной радости, которое когда-то отличало христиан от всех прочих людей. Мы вспоминаем о воскресении только раз в году в строго определенные дни, а в остальное время живем так, как будто нам не дано обетование вечной жизни и не явлена победа над смертью.
И нигде эта наша потеря не отразилась так явно, как в церковном отношении к смерти. И в частности, в чине погребения мертвых.
Отец Александр Шмеман написал об этом целую книгу «Литургия смерти». Не буду ее пересказывать. Напишу только о том, что мне самому режет глаза каждый раз, когда я кого-то отпеваю.
Есть два отрывка этом чине — Евангельское и Апостольское чтения, — которые совершенно не связаны — ни по тональности, ни по смыслу — со всем остальным текстом. Только в них и сохранилась первохристианская радость от вести о воскресении Христа. Живое свидетельство людей, которые видели Воскресшего своими глазами, которым было обещано: «слушающий слово Мое, и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную; и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь».
Насколько дико смотрится на этом фоне весь остальной текст — и 118 псалом, и — особенно! — стихиры!
Сначала не меньше часа, подобно язычникам-египтянам, мы заверяем Бога в чистоте нашей жизни.
Хорошо было царю Давиду рассказывать Богу, что он молится Ему семь раз в день и все ночи напролет. Обычно же среди присутствующих на похоронах никто не может похвастаться такой ревностью — ни покойник, ни даже сам священник. Особенно нелепо звучат слова псалма при отпевании алкоголиков или «христиан на колесах» — людей, которых привозят в храме трижды в жизни: в младенческой коляске на крещении, в свадебном лимузине на венчании и на похоронном катафалке.
Эти бесконечные самовосхваления напоминают отрывок из Книги мертвых, который египтяне вкладывали в руку умершего и изображали на стенках саркофага. Это была его будущая защитная речь на суде Осириса. У нас речь за покойного держит его «адвокат»-священник, а в руку сразу вкладывают оправдательный приговор — разрешительную молитву (интересно, кому покойный должен ее предъявить? Бесам — на «мытарствах» или апостолу Петру на входе в рай?). Непонятно к чему этот поток вранья, если Бог не только знает дела, но видит даже сердце человека? И как это связано со словами Христа об отсутствии суда над христианами и о нашем переходе «из смерти в жизнь»? Чего в этом больше — язычества или недоверия Богу?
Сразу за этим гимном о своей святой жизни мы вдруг переключаемся на рефлексию о тленности бытия — еще 40 минут, наполненных гробами, костями и гниющей плотью. Чисто монашеский хардкор!
«всмотрелся я в могилы, увидел обнаженные кости…
Приходите, потомки Адама, посмотрим на подобного нам, теперь поверженного на землю, потерявшего всякое благообразие, разложившегося в гробу от гнилостных червей, поглощаемого тьмою и покрываемого землею.
Все члены тела являются теперь праздными; недавно они двигались, ныне все бездействуют, мертвы, безчувственны: глаза померкли, ноги связаны, а руки и слух бездейственны; на язык наложена печать молчания, — человек предается могиле. Поистине все человеческое — одно ничтожество» и так далее в том же роде.
И ведь это не просто концерт церковного пения. Это слова, которые священник обращает к людям, и так потрясенным потерей любимого человека! «Он отдается могиле, покрывается камнем, поселяется во тьме, погребается с мертвыми…
Он безгласен, безчувствен, мертв, недвижим», — каждое слово здесь — как гвоздь, который мы вбиваем в их сердца.
И как будто голос из иного мира вдруг звучат слова: «Братья и сестры! Мы не хотим, чтобы вы оставались в неведении об умерших, дабы вы не были в печали, как прочие, не имеющие надежды. Ибо если мы верим, что Иисус умер и воскрес, то таким же образом и усопших Бог приведет чрез Иисуса с Ним».
Как радостно бывает видеть, что при этих словах поднимаются опущенные головы и в глазах появляется внимание: «ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат голос Сына Божия; и выйдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения».
…Мы потеряли чувство пасхальной радости. Об этом и стоило бы плакать, а не о гробах и костях. О потерянном нами ощущении вечности, а не о мимолетности нашей жизни.
Об утерянной нами надежде, которая останавливает слезы, «надгробное рыдание претворяя в песнь радости „Аллилуйя!“»
