На нравственность монашествующих студентов часто не обращают внимания, полагая, что под черной рясой ничего не видно

1 июля 2022 Дмитрий Ростиславов
Просмотры: 3 166

Дмитрий Иванович Ростиславов (1809–1877) — профессор Санкт-Петербургской духовной академии, писатель. Окончил Рязанскую семинарию и Петербургскую духовную академию. Был профессором физико-математических наук при академии. Позже уволился из духовного звания в светское.

Его труды «Об устройстве духовных училищ в России» (1863) и «О православном белом и черном духовенстве в России» (1866) были сначала опубликованы в Лейпциге, но через десяток лет, с ослаблением цензуры, и в России.

Мы продолжаем знакомить наших читателей с книгой Ростиславова о белом и черном духовенстве. Из главы «Об особенном внимании и снисхождении начальства к монашествующим как студентам духовных академий, так и наставников учебных заведений».

…Едва только студент пострижется в монахи — ректор и инспектор почувствуют к нему особенное расположение отличать его от товарищей-сюртуконосцев. Инспектора чуть не каждый месяц рекомендуют его правлению как образец по поведению и часто начинает свой список каким-либо отцом Амфилохием, Митрофаном и проч. Каких качеств не отыщет он в студентах-монахах: и смирение, и молитвенное настроение, и послушание, и благочестие, и даже прилежание, так, что, объясняя на лекциях по практическому богословию все добродетели, едва ли найдете хоть одну, в образец которой нельзя бы представить иноков-студентов.

Быстрые также успехи в науках они показывают после своего пострижения, если судить о том по спискам. Светские профессоры, особенно в низшем отделении, не обращают внимания на иночество студентов, но зато наставники высшего отделения, особенно монашествующие, как будто стараются поправить невнимательность своих сослуживцев-фрачников, иноки-студенты в списках их делаются удивительно как успешными

…Лет за 18 один беленький, маленький студент писался около 20-го номера, а иногда и пониже, был якоже и прочие человецы-студенты … Вдруг пред окончательным экзаменом ему дали другое имя, и он в списках богословских явился на третьем месте. …

При такой системе, поддерживаемой с настойчивостью столько десятков лет, неудивительно, что так много магистерских крестов украшают наше ученое монашество, что в списках академических нередко первые места занимаются монахами. …

Тут не обходится без интриг. И святые отцы монахи-студенты друг другу завидуют, друг у друга стоят на дороге, почему же ловким словцом не устранить, не унизить своего соперника? Почему, по русской пословице, не подставить ноги своему возлюбленному брату? …

Людей, которых так отличают во время академического курса, нельзя не предпочесть другим при окончании его. Когда число вакантных мест при семинариях гораздо менее числа окончивших курс студентов, то светские младшие, даже и старшие кандидаты ступай к прежнему своему епархиальному и семинарскому начальству, вымаливай у них какое-либо местечко, бывали примеры, что и магистры должны были подождать, пока найдут возможность где-нибудь их пристроить.

Но монах-студент пусть не беспокоится о себе: о нем печется и высшее, и ближайшее начальство, он неприменно назначится куда-либо в семинарию. … Однажды в Петербурской академии кончил курс иеромонах Г. на последнем месте, его постыдились куда-либо в семинарию послать. Но вот является он к одному из тогдашних членов синода, не участвовавшему в распределении студентов на должности. Почтенный член изумился, как это монах-студент занял последнее место в списке и потом остался без должности, за такой промах намылили голову ректору академии, отцу же Г. протектор предложил быть смотрителем одного из училищ своей епархии, тот отказался и очень резонно, потому что ему скоро дали наставническое место в С-ой семинарии и даже сделали потом инспектором. …

И на нравственность монашествующих студентов часто не обращают внимания, полагая, что под черной рясой ничего не видно. …

В одном из курсов петербургской академии было три монаха-студента, которых похождения можно бы приписать Жилблазу. Когда было объявлено им, что их будут постригать во всенощную следующего воскресенья, то они сочли нужным приготовиться к этому надлежащим по их понятию образом, или, как выражаются в подобных случаях, проститься с миром — заговеться.

Нечего и говорить, сколько бутылок и штофов в немногие дни было опорожнено, новициаты постарались о том, чтобы действительно мог к ним приложиться смысл тропаря, который поется в самом начале пострижения (объятия отча отверсти ми потщися, блудно бо мое иждих житие), надобно же было заговеться. Заговелись и постриглись. Чего не делали эти отшельники в академии и вне ее до самого окончания курса? Редкая неделя проходила, в которую бы им не удалось погулять и повеселиться, находили даже нужным и разгавливаться, притом (поверьте честному слову) в самой академии, в которой ни одному женатому наставнику не позволяют жить из опасения якобы соблазна.

Но два события особенно были замечательны. Двое из этих отцов, бывши у одного лаврского иеродьякона на именинах, засиделись долгонько и, как один из них выразился, помнили только, что они кое-как при помощи других в передней своего хлебосольного именинника надели теплые рясы. Калитка, чрез которую проходят из лавры на академический двор, ныне совершенно открыта, но в то время перед ней были темноватые сени пред сторожкою тогдашней семинарии. Почтенные гости доплелись кое-как до этих сеней и, вообразивши, что они уже дошли до своей комнаты, расположились почивать на полу, раздевшись впрочем и разувшись, хотя это происходило в не очень холодное, а все-таки в зимнее время, у них много было внутренней теплоты. Труженики сначала уснули, укрывшись своими теплыми рясами, но холод и время взяли свое, головы отрезвились и спавшие проснулись. Сначала они никак не поняли, где находятся, даже думали, не попали ли на съезжий двор, и начали между собою разговаривать.

Это услышали привратник и унтер-офицер, спавшие в сторожке. Так как в сенях был еще чуланчик, в котором лежали их кое-какие вещи, то они подумали, не пожаловали ли воры к ним, и потому закричали «кто там?». Труженики вскочили и тут увидали, что они стоят перед калиткою академии. Один принялся звонить в колокольчик, проведенный в академическую сторожку, а другой в то же время, отыскавши сапоги, стал обуваться.

Пока семинарские привратник и унтер-офицер вздували огонь и отыскивали какие-либо орудия, чтобы проводить незваных гостей, академический привратник проснулся и успел опереть калитку в то самое время, как унтер-офицер с товарищем выступили в сени. Незваные гости растерялись и бросились в отпертую калитку, один, звонивший, в одном только белье и босой, а другой в сапогах и подряснике. Все же прочее — две теплых и две холодных рясы, один подрясник, два клобука, пара сапог — осталось в сенях на полу.

Академический привратник, не понявши дела, бросился к вахтеру и сказал ему, что каких-то два мошенника пробежали в академический дом. Разбудили эконома, тот отдал приказ поднять на ноги всю служительскую команду. Но вскоре позвали его в сени — бывшую опочивальню мнимых воров. Там он узнал оставленные вещи, прибрал и поутру отдал владельцам их.

В другой раз один из тех же трех отцов в отличный летний день, слишком навеселе возвращаясь со стеклянного завода, упал на дороге и уснул. Академическое начальство узнавши о том, послало служителей сделать перенесение честных мощей почивающего. Служители, положивше его на одно одеяло, другим совсем закрыли и, держа первое за четыре угла, начали перенесение, сопровождаемое толпою, которая более и более увеличивалась. Случайно ехавший мимо казацкий офицер спросил вахтера, который дирижировал всею процессию: что это такое? Вахтер отвечал, что с одним студентом сделался удар на дороге. Неотвязчивый офицер повернул лошадь и стал тоже конвоировать процессию.

Между тем уснувший проснулся от движения и начал сбрасывать с себя одеяло. Служители, желая сохранить все в секрете, не позволяли мнимо больному показать себя перед публикой, завязалась борьба. Один из них выпустил перед самым входом в академию свой конец одеяла, мнимо больной освободился на свет божий и нашел еще в себе столько сил, чтобы двигаться на своих ногах. Служители, помня приказ принести непременно опочившего, бросились за ним с криком и хотели опять положить на одеяло, а тот, желая спастись от преследователей, но еще оставаясь, как ныне говорят, под сильным нафе, подбежал к железной решетчатой академической ограде и обнаруживал желание взобраться на нее.

На всю эту сцену смотрели казак-офицер, толпа, сопровождавшая процессию, и студенты из всех окон жилых комнат. Хохот был истошно-гомерический. …

В [другой] же академии был … студент-монах, он любил жить весело, так весело, что начальство часто не знало, как поуспокоить его веселость. По окончании курса его назначили наставником в одну семинарию, причем на самую почетную кафедру. Теперь надобно было проститься с академией. Прощаться начали с утра. Подошло время ехать на железную дорогу, наперед отправили багаж и поручили взять билет, а сами остались прощаться. Прощались, но не поднимались, наконец не могли подняться: багаж уехал, билет остался в барышах, а прощавшийся успокоился сном праведника на месте своего прощания.

Наутро вновь стали прощаться, но кое-как другие помогли расстаться, только отъезжавший приехал на станцию уже более чем навеселе и поместился в вагон второго класса. Веселье тут начало проситься наружу, герой своим поведением изумил почетную публику. К счастью, или несчастью, не знаю, как сказать, одним из спутников героя оказался академии ректор, который все видел, видел и ничего не сделал. Герой уехал на должность наставлять духовное юношество.

Возьму еще пример из третьей академии. Здесь обучался некто г. К. Он первоначально поступил в Петербургскую академию с сильною наклонностью к пьянству, но, заметив, что против нее здесь принимают решительные меры, он, сколько возможно, сдержался и, притаившись больным, перепросился в К-ую академию. Тут уже он не стеснял себя. Но будучи еще в сюртуке, любил напиваться вечером тайком от других, и свои Vomissements изрыгал под кровати других студентов. Эти, разумеется, захотели отучить лицемера от его гадкой привычки. Герой наш подал поскорее в монахи и, живя уже в особой комнате, жили и пил, и ничего не делал. Несмотря на то, дали ему ученую степень и послали в … семинарию наставником и помощником ректора по классу.

Так как семинарии, подобно академиям, управляются монахами, то и здесь новых наставников встречают и приголубливают, смотря по платью, которым они себя прикрывают. Монах-студент, если он сделан инспектором семинарии, приехав к месту назначения своего, получает очень хорошую квартиру с прислугой, отоплением, освещением и проч. Ректор принимает его как ближайшего своего помощника, епархиальный архиерей — как одного из самых важных своих подчиненных, профессоры, из которых иные были его наставниками, являются с поздравлением и со своею покорностью, об учениках и нечего говорить, они все в полном распоряжении его. …

Совсем другое дело — светский наставник: епархиальный архиерей принимает его важно и после позволяет только в торжественных случаях прикладываться к своей руке; ректор не очень заботится о ласковости, даже инспектор и тот покаже сея начальником. В не многих семинариях есть квартиры для светских наставников, поэтому, приехавши на новую должность, он должен еще по целому городу бегать, чтобы отыскать уголок по своим средствам. В этом отношении начальство семинарское оказывается часто даже враждебным для него. Иногда и есть совершенно свободная комната, наставники могли бы в ней поместиться, но ее отдают комиссару, письмоводителям, назначают в нее более просторную кухню или столовую для ректора, расширяют за ее счет правление, отдают ее ученикам и проч. …

В … семинарии поступили еще странее. В новом здании ее назначены были комнаты для ректора и больницы. Но ректор имел прекрасную квартиру в соседнем доме, принадлежавшем его монастырю, а для больницы был выстроен отдельный флигель. Таким образом нашлись совершенно праздные комнаты. Светские профессора стали просить их для сея, им отвечали отказом. Почему? «Мы-де не смеем идти против воли Государя Императора». — «Да когда же Государь Император запрещал нас помещать в этих комнатах?» — спрашивали наставники. «А как же? — отвечало начальство. — Ведь план семинарии утвержден Императором, а в плане просимые вами комнаты назначены для ректора и больницы. Можем ли мы идти против Высочайшей воли, позволив вам в них поместиться?» …

Предпочтение, которое отдают и на студенческой скамье, и на службе монахам-академиотам пред сюртуконосцами так ясно, что его не отвергают и сами прогрессисты. Но в оправдание своих поступков и особенно потачливости к монахам-студентам говорят: «что же дурного в этом предпочтении? Молодой человек попьет, погуляет, находясь еще под опекою других, но, сделавшись начальником, поймет свое положение и будет отличным руководителем духовного юношества. Монашество явится ему на помощь, совесть потребует исполнения обетов, тогда как мирские люди навсегда остаются одинаковыми». Пожалуй, укажут даже здесь на Томаса Моруса, известного английского канцлера Генриха VIII. Бывши придворным этого короля, он участвовал во всех его оргиях, но, сделавшись примасом Англии и архиепископом Кентерберийским, изумил всех образцовою своею жизнью.

Но мы, русские, особенно в монашестве, ознакомившись с жизненною водою, почти всегда любим ныне оставаться теми же, чем были вчера. В подтверждение этого пересмотрим служебную карьеру наших вышеупомянутых шести героев, кроме № 5-го, по тому уважению, что сей герой еще не окончил своего служебного поприща.

Начинаю с триады. Один из них вскоре на своей инспекторской службе попал в съезжий дом по случаю гадкого и скандалезного происшествия и не мог быть не отставлен. Другой пил, пил и тоже отставлен.

Третий изумил губернский город, где инспекторствовал, своими похождениями. Однажды, подошедши к военному часовому, стал было отнимать ружье у него с тем, чтобы выказать свои сведения в воинском артикуле. Часовой ружья не отдал, а инспектор нашел кол и им на улице перед домом губернатора выделывал от ноги, на плечо, к заряду, стреляй и проч.

В другой раз он надел на животное, известное под названием верного стража человека, ту часть своей монашеской одежды, которая называется шлемом спасения. Животное прогуливалось в этом наряде по целому городу.

Первые двое отосланы были в монастырь уездного города Г-а, нашли себе ходатая в докторе, который начал хлопотать за них у настоятеля. Старик долго не соглашался, но, убежденный доктором, донес начальству, что они исправились. Исправившиеся, узнавши о том, что рапорт отослан, возрадовались радостью велиею и таких наделали скандалов, что старик настоятель поспешил к епархиальному архиерею и попросил возвратить ему рапорт.

…Один из этих трех подвижников умер, а двое другие за год назад содержались в суздальском монастыре под строжайшим надзором.

Наконец последний наш герой К. не оставил своих привычек, в … семинарии. Академическое правление, узнавши о том, перевело его в … семинарию на другой, низший предмет. К. счел это несправедливостью и не хотел ехать на новое место. К счастью, один из сослуживцев убедил его, что он там будет инспектором.

Приехавши в … семинарию, он прямо явился в инспекторские комнаты и хотел в них распоряжаться по-хозяйски. Насилу настоящий инспектор и ректор убедили его, что ему надобно поместиться в другой квартире.

Поместился и продолжал свои прежние занятия. Навеселе он любил ходить по классам, садился и говорил профессору: «читайте, я пришел послушать, как вы преподаете», и потом высказывал свои замечания. Академическое правление перевело его в одно из низших духовных училищ, но и тут К. уже наделал столько подвигов, что даже монашествующее начальство уволило его от училищной службы и поместило в монастырь в число братства.

От оскорбленной ли гордости, или в припадке delirii trementis он удавился.

Иллюстрация: фрагмент картины Николая Неврева «Монахи», 1880