От meditatio к oratio: к спору о Пассии
10 апреля 2019 Юрий Эльберт
По-моему, акценты не совсем удачно расставлены и у Ильи, и Кирилла.
Человеческое страдание может быть предметом художественного осмысления. И для того, чтобы воспринимать его, не обязательно быть извращенцем (на чём построен пафос Ильи Крюкова).
Мне вспоминается цикл песен Высоцкого «История болезни», особенно «Ошибка вышла» и «Гербарий». Не буду приводить здесь их тексты, чтобы не смущать слабонервных.
«Ошибка» — одно из самых пронзительных описаний пытки человека в застенках НКВД, голого, беззащитного на липком от крови топчане, с какими-то непонятными инъекциями, с удушением. В финале герой приходит в себя и понимает, что всё это было наяву, только уже не в «органах», а в карательной психиатрической больнице, будто ему от этого легче.
В этой песне — вся боль невинно замученных интеллигентов, жертв репрессий, в том числе верующих, пострадавших за имя Христово.
Своеобразное распятие описано и в «Гербарии»: живой человек приколот иглой насквозь среди насекомых в энтомологической коллекции. Обезумев, он пытается сойти с креста, но куда? Похоже, «с трёх гвоздей, как водится, дорога в небеса».
Если бы это всё увидеть, хотя бы на видео, шок вероятно будет такой, что вряд ли удастся посмотреть более одного раза и не превратиться при этом в «заводной апельсин». Но стихи — другое дело. Да ещё исполненные рокотом Владимира Высоцкого. Эти песни слушаешь не по разу, не когда попало, конечно, но когда действительно плохо, порой повторяя и от своего имени, ведь страдания героя могут спараллеливаться и с моими страданиями. Эти песни актуальны, но что поделаешь, когда они помогают выживать в жестоком мире.
Но в чём цель собственно Пассии?
Напомнить о событиях Голгофы. Чего уж там, вовсе не только тем, кто не попадает в храм в Страстную Пятницу. Всем остальным тоже. Да и «Плач Пресвятой Богородицы», и антифоны Великой Субботы и канон «Волною морскою» по своей изобразительной силе и именно что душевному, эмоциональному заряду отнюдь не уступают Пассии.
Пассия, наоборот, растягивает эту тему на несколько воскресных дней Великого поста. Добавим ещё и евангельские чтения голгофских сцен на Масленице. Всё так, но о чём вообще Великий пост? Четыредесятница — о пребывании и искушениях Христа в пустыне, и только Страстная — о Голгофе? Формально да, но вряд ли кто дерзнёт сказать так. Великий пост весь пронизан символикой страданий Спасителя. Так что нет здесь особых противоречий.
В Евангелии всё описано несколько иначе, более сухо, что ли. Дело в том, что человеку античному, в отличие от современного, не надо было объяснять, что такое публичная мучительная казнь. И даже житель средневековой или ренессансной Европы много видел безобразия, а крестной смерти всё-таки не видел. А человек, живший в первые века по Рождестве Христовом, ощущал, вероятно, несколько иной пафос. Вот stabat Mater dolorosa, стоит Мать, глядя на муки единственного Сына, Бога, Царя. Наверное, ни слёз, ни слов в такой ситуации, скорее немое рыдание. Вот Иисус мучается на кресте и просит о последнем в земной жизни милосердии — глотке воды. А эти (фашисты-экспериментаторы) дают ему желчь и уксус — любопытно же поглядеть, какова будет реакция? Сильная мука или не очень? Рядом палачи делят на глазах умирающего одежду: практицизм, она ведь Ему больше не понадобится. Вот Христос взывает к Богу: «Эли, Эли, лама савахфани». Даже если чей-то враг, умирая, призывает в последний момент Бога, кто не смолкнет, не проникнется серьёзностью момента. Но зрители на Голгофе опять любопытно шушукаются: о чём это Он? Илию зовёт! Значит помнят, гады, пророчества о том, что должен прийти Илия.
То есть акцент сделан не на телесных муках Христа, которые и без того очевидны. Здесь несколько смысловых пластов.
Прежде всего, констатируется само зло мира, «Системы» — как сказали бы сейчас. Человек умирает, а виновные в этом глазеют и… кушают карамельки (или что там они делают). Это не безразличие, но именно сознательное зло.
Следующий пласт — Христос почему-то всех прощает, молится о распинающих Его. В Его боли нет уныния и отчаяния — да, вспомнит кто-то из толпы, тот же сотник, ведь Он учил о Царстве не от мира сего.
И наконец мистический пласт, когда всё становится с ног на голову (или напротив — с головы на ноги): крест становится животворящей святыней, смерть — вратами в воскресение, даётся Тело новое, создаются новые Небо и Земля. Это уже предмет религиозной веры, здесь нет места эмоциям, кроме разве любви к Богу и торжества.
Собственно, в этом русле следует и Пассия.
Если Пассия — вариант художественного осмысления страданий Христа на Голгофе, она имеет право на существование. Если она — поучительное напоминание о пластах мистических — тем более.
Является ли Пассия — медитацией? Нужно уточнять определения. Вспомним четыре бенедиктинские «ступени»: лекцио, медитацио, орацио и контемплацио — слушать, размышлять, молиться и созерцать.
С первой ступенью всё ясно, лекцио — слушать, например, слушать Евангелие.
Сложнее со второй: выносить оценки. Палачи у Креста тоже о чем-то размышляли, экспериментируя с уксусом. Но в целом для христианина, особенно начитанного в святых отцах и находящегося под контролем духовника (как пациент под контролем анестезиолога), — ясно заранее, куда идти и как мыслить.
Третья и четвёртая ступень тоже могут быть приняты. Время — это мера для нас, земных жителей, с разрушающимися телами и предметами. Для Бога, как учат философы, не имеют значения ни время, ни пространство. Так что, стоя на службе Страстной Пятницы, или даже молясь дома, мы мистически оказываемся на Голгофе, непосредственно у Креста. И этот ужас, конечно, невозможен без молитвы.
Здесь возникает одно замечание: а ученики-то стояли у Креста? Только Иоанн — самый любимый апостол Спасителя, да женщины. Это особый подвиг — не оставить умирающего в одиночестве среди озлобленной толпы. Толпа ведь ругалась и над ними. Но остальные ученики разбежались. Что они делали в этот момент — глушили ли себя вином, стараясь выключить реальность, или просто сидели дома и молились, не имея сил по стыдливости и впечатлительности прийти на казнь? Спаситель принимает и их, значит, возможен и такой опыт.
Откроем «Духовные упражнения» святого Игнатия Лойолы — один из наиболее пререкаемых, с точки зрения православных, католических текстов. Там совсем нет каких-то особых натуралистических ужасов. Но там очень подробно расписано, группами по три пункта, что нужно думать по поводу каждой мелочи. Например, при Обрезании Господнем как Мария, получая Младенца на руки, содрогается при виде капель Его крови. Логично? Логично-то логично, но зачем представлять, зачем говорить об этом! Но для средневекового (и ренессансного) католика ни в тексте Писания, ни в Предании мелочей нет.
Так возникает парадокс. С одной стороны, учитель Игнатий проводит человека по абсолютно правильным камушкам дороги. С другой — очень легко сорваться, простите, в садистские фантазии.
Почему так? А потому что человеческую свободу никуда не денешь. Покажи ему произведение искусства или представь подлинный евангельский рассказ — он содрогнётся, ужаснётся, схватится за голову, повернет себя ниц перед Богом. А дай ему подробный список прохождения квеста по камушкам: два шага влево, три вправо, он только и будет следить за этой инструкцией. Зато свобода его выльется в фантазию, и он настроит на правильном догматическом фундаменте такие «турусы на колёсах» — вспомнить только гностиков и неоплатоников.
Кирилл Белоусов привел в пример Шестопсалмие. Так Шестопсалмие, как и вся Псалтирь — это не пособие для медитации, хотя тоже комментировано построчно и не раз. Оно создавалось в другом жанре. Это песни Давида, Асафа и других, иногда весёлые, иногда сетующие, иногда воинственные. Как песни Высоцкого. Как некоторые народные эпосы. И Давид, ударяя по струнам, просто радовался оттого, что снег, град, бурный ветер хвалят Господа, а не преследовал педагогических целей.
Приведу пример более близкий: молитвы перед Святым Причащением, которые читает каждый из нас постоянно. Сначала идут три «покаянных» канона, потом канон, разъясняющий смысл Евхаристии, с вполне подходящими ему, в том числе эстетически, псалмами. Но это ещё лекцио и орацио, если так выражаться.
Но потом начинается самое сложное, «непродёр» из 10 с лишним святоотеческих молитв — то, что в храме обычно бубнящим голосом начинают с «Хотяй ясти, человече, Тело Владычне…» Нередко верующие не успевают их прочесть дома, надеясь на чтение в храме, а там тоже максимум вмещается одна-две молитвы, вот и проблемы нет. Я последние годы слушаю их в наушниках по дороге в храм. Это, конечно, нехорошо, но не так болезненно. Всё это о «сквернейших и нечистейших устах, устнех и языке», или «Твои же ми подаждь нози и держати, и целовати, и струями многоценными дерзостно помазати». С одной стороны, это глубокая символика, которую надо осознавать — а и молиться же надо одновременно, да потом только-только отстоял Евхаристический канон, самое большое напряжение во время Литургии. С другой стороны, а каждый ли готов воспринять именно эти символы вот сейчас? Целовать именно ноги Спасителя и поливать слезами, при этом трясясь в переполненной маршрутке по дороге в храм, или уже в храме, в толпе, работая локтями и раздавая направо-налево свечи? Меня, например, всегда мучает вопрос: каково читать эти молитвы моей матери, пожилой и благочестивой, или невинной девице — если там упоминаются какие-то совсем нехарактерные для них грехи? Укорять себя во всём, что ни попадя, нивелируя само понятие греха, или молча пробегать глазами — мол, это не моё?
Так и выходит, что не только орацио (молитва), но и даже и лекцио не всегда уместно. То же самое касается Пассии. Кто-то, недавно потерявший близкого человека, подвергаемого перед кончиной каким-то мучительным больничным манипуляциям, будет впитывать каждое слово, и омоет слезами, и скажет: «Какая великая поэзия!» Кто-то фыркнет («католическое влияние», фи-фи), а кто-то будет вколачивать в себя страшные, но священные словеса молотком, и в результате получит глубокий невроз.
«Кто может вместить да вместит», — говорил Спаситель. В данном случае речь даже не столько о совершенстве (если ты праведник — вместишь, а если слабак — уж ладно, так и быть, не ешь), сколько о том, что от разных болезней существуют разные лекарства. И больному с кровотечением не надо давать рвотное, а бородатого мужика кормить таблетками для беременных.
И если кому-то нужно каждую неделю смотреть фильм Мела Гибсона, читать Пассию — пускай. Может, это удержит его хотя бы от того, чтобы одновременно вычитывать длинное медитативное правило о помазании слезами ног Спасителя и жечь раскалённым железом пятки еретику (ведь рабочий день в инквизиции никто не отменял). В любом случае включение совести будет плодом благим.
А кому такое лекарство вредно, пусть поступит прямо по Евангелию: «Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица… А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое». «А молясь, не говорите лишнего». По-другому и не получится, «ибо где сокровище ваше [в земных ли переживаниях или в чаянии будущего века], там будет и сердце ваше» (Мф. 6).
Читайте также:
Обсудить статью на форуме
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
