Ахилла

Отрывки из неизданного романа, окончание. Первые две части читайте тут.

***

Вот он, этот эпохальный разговор.

— Привет, это Георгий.

— А! Христос воскресе, Георгий!

— Воистину воскресе, Иван.

— Слушай, ну ты как? Молодец, что позвонил.

— Да я нормально. Вот сидим с друзьями, отмечаем.

— Пасху?

— Конечно. А еще мой день рождения.

— Круто. А он что, сегодня?

— Да нет, мой день рождения обычно на Великий пост приходится, так что так повелось, что мы его отмечаем в Пасху.

— Ну, молодцы.

— Мхм…

— Слушай, Георгий, ну что нового-то?

— Да есть кое-что новое… Я все больше понимаю, какой вред принес церкви неоплатонизм.

Для тех, кто не в курсе, напомню, что неоплатонизм — это течение в поздней античной философии.

— То есть как — вред церкви?!

— Ну ты же, Иван, как философ, понимаешь, что, допустим, Дионисий Ареопагит был неоплатоником?

Для тех, кто снова не в курсе, напомню, что названный автор — крупный православный богослов V века.

— Нет, подожди, подожди, Георгий. Дионисий Ареопагит находился под влиянием неоплатонизма, да, но не более того.

— Да что ты несешь, Иван?! Он был чистый неоплатоник. И все эти его иерархии ангелов и архангелов, которые он выстраивал в своих заумных книгах, — все это чушь полная!

— Что? Да как ты говоришь такое?

— Именно так, Иван, именно так. Неоплатонизм сделал истинное христианство философским, отвлеченным, заразил его мистериальной духовностью.

— А это еще что такое?

— Оторванная от жизни, привязанная к храмам. А храм-то Божий везде, мы с тобой, Иван, — тоже храмы Божии.

— Ты меня прости, конечно, Георгий, но я не могу тебя больше слушать. Просто не могу. Ты как бомбочки в меня кидаешь, и рушишь все то, из чего я состою, из чего состоит моя жизнь. Но я не дам тебе этого сделать. Я люблю тебя, как брата, но рушить не дам.

— Хорошо… Я больше не буду. А давай встретимся?

— Ну… не знаю… не знаю… Ну давай.

Он действительно испытывал такое ощущение, словно его торпедировали и он еле-еле отбился, а по большому счету, и не отбился. Как Георгий мог наезжать на Дионисия Ареопагита (Крымов отлично помнил, как он зачитывался его книгами, однажды — сидя в электричке и безумными от благодати глазами смотря на пассажиров)? Толковать о какой-то мистериальной духовности? Это же все чистый протестантизм (если ты, читатель, не знаешь, что такое протестантизм, то ты не читатель), это же… ересь?

Поэтому он должен был сказать своему знакомому твердое «нет» и не встречаться с ним. Однако он, все-таки, поехал на встречу, — и не только потому, что устал от своей жесткой церковности, но еще и по другой причине. Надо было знать, кто такой Георгий, чтобы разделить крымовское удивление.

Этот парень был на два года моложе нашего двадцатидевятилетнего героя, ходил он в ту же церковь св. Екатерины. Все от Георгия офигевали, потому что он был духовным кремнем. У него было открытое светлое лицо, по которому было видно, что мирское его нисколько не интересовало, все было обращено к богу. Исихастом он был стопроцентным. Однажды зимой он пришел в храм в легкой летней куртке, Крымов заметил это и спросил у него, не холодно ли ему, тот ответил, что ему нормально («I’m OK»).

До 2005 года, который все изменил, они отнюдь не были друзьями и общались редко. Но когда это происходило, Крымов поражался фундаментализму Георгия. В каких-то вопросах тот мог быть правее не только самого Крымова, но и даже отца Вениамина (вспоминалась одна шутка — «правее нас только стенка»).

Главное, о чем они говорили, — учеба Георгия в Институте Богословия и Философии, новой частной структуре, в которой учились многие верующие. Так вот, будущий теолог все время жаловался на то, что атмосфера в Институте еретическая, — преподавать древнееврейский пригласили раввина, историю западного христианства — католического патера… Георгий морщился:

— Не понимаю, как наши студенты могут брать у него благословение.

Сам он — и некоторые другие студенты — были известны в вузе своей консервативностью. Диплом он писал про монаха, преп. Григория Синаита, которого очень любил. На защите один из членов комиссии так про него и сказал, усмехаясь:

— Ортодокс…

В плане своего будущего «ортодокс» видел монастырь и активно к нему готовился. Между прочим, это именно он сказал как-то только что женившемуся Крымову, что брак отнимает у христианина благодать. После этого они почти не встречались, поскольку Крымов не хотел, чтобы его духовный покой «раскачивал» потенциальный монах Георгий.

Но монахом он не стал. Крымов смутно помнил, что однажды увидел в своем храме Георгия — это было году в 2004-м, — который сказал ему, что женился. Лицо его было очень довольным. Разговор их тогда ему не запомнился, скорее всего, он просто шутил по поводу того, что Георгий всегда был противником брака, а теперь сдался сам.

Между тем, женитьба Георгия и те его новые мысли, которые он высказал Крымову на Пасху 2005-го года — были напрямую связаны, именно любовь к девушке так сильно изменила теолога. Но Крымову, конечно, сложно было сопоставить все эти факты.

Поэтому он и удивился, услышав «ересь» от Георгия.

Опять-таки, он прошел бы мимо любого церковного человека, который сказал бы ему то же самое — как говорится в Псалтыри, «всяк человек ложь» — но не мимо этого бывшего мракобеса, который с точно таким же азартом, как он, раньше проклинал врагов церкви, теперь чуть ли не проклинал ее саму.

Встретились они только в середине мая.

Уже в ту первую их встречу он почувствовал странную вещь. Он все время спорил с Георгием. Но внутренне он сдавался ему, потому что дух теолога был мощнее, потому что он наступал как скала, потому что… не сам ли бог обращался к Крымову через этого странного человека? Да, он спорил, но это спорило его рациональное церковное сознание, а душа уже пела новые гимны.

Встречи их стали регулярными, так что в период кульминации общения они виделись раз в неделю, а то и чаще.

Как правило, происходили они не так, как первая. Дело было в том, что дипломированный теолог, который, кстати, мог бы стать священником, работал курьером в турфирме. Впрочем, вызвано это было не только тем, что зарплата курьера была больше, чем зарплата среднего батюшки, но и сознательным выбором Георгия — он не хотел становиться винтиком современной церкви, и оставался только ее прихожанином. Ему был все равно, где работать, турфирма же в его «карьере» появилась потому, что его жена работала в ней менеджером. Получал он неплохо, при том, что имел особое «блатное» право — работать часов с двенадцати, что позволяло ему не спать до четырех ночи, в это время он поднимал штангу и смотрел любимые фильмы.

Офис фирмы был на улице Маяковского, так что их встречи происходили своеобразно — Крымов бегал вместе с теологом по центру города из одной компании в другую. Его друг заносил в них то документы, то деньги, иногда довольно большие.

По дороге и сидя в офисных приемных, они и разговаривали.

— Слушай, ты прочел «Дневники» Шмемана?

— Сейчас читаю. Блин, это так круто вообще…

— Ой, подожди, мне нужно заскочить вот сюда.

Но такой формат не напрягал Крымова, хотя иногда он чисто физически не мог поспеть за другом. Время от времени он предлагал спокойно посидеть в кафе, но Георгий говорил, что это тупо, платить за сосиски пятьдесят рублей.

Уже в конце лета в беседах с Георгием он все чаще употреблял оборот: «Даже если с тобой согласиться…» А начиная с осени, он впрямую, сознательно, перешел на сторону борца с неоплатонизмом. Это был переворот, который зачеркнул чуть ли ни десять лет его предыдущей церковной жизни. Правда, сама по себе она еще не кончалась, наоборот, в каком-то смысле, даже усилилась, но он не хотел понимать, что эта была предсмертная агония его церковности.

В чем состояло учение Георгия? Это было православное обновленчество, или православный протестантизм. Теолог говорил, что истинная церковь — это церковь первых веков, пока христианство не стало государственной религией Римской империи. А потом начались проблемы…

Став официальным, христианство испоганилось, то есть, в буквальном переводе, вобрало в себя много языческого. Георгий видел это чуть ли ни во всем том, что стало таким родным для Крымова: культ храма и храмового благочестия, культ церковной иерархии и конкретно священников (как называл это потом сам «георгеевец» Крымов, «батюшколатрия»), монашество как отрыв от реальной жизни, догматы, которые ввели в изначально простое еврейское христианство чуждый ему дух античного интеллектуализма.

К этому довольно стандартному набору добавлялись и личные особенности Георгия — он сильно симпатизировал левым, «антисистемщикам», сам иногда любил называть себя анархистом. Вообще, он был борцом — отрицательные моменты в нем всегда перевешивали положительные, ему никогда не было скучно обличать государство и церковную иерархию. Он любил на Пасху прислать Крымову по Интернету ролик с драками православных монахов в храме Гроба Господня или что-нибудь обличающее веру в благодатный огонь, например, статью «Божественная пиротехника» (вот была ржака).

Все это не означало, что Георгий не верил в церковь, нет, истово верил, но он разводил понятия церкви и иерархии. Церковь — это сами верующие, миряне. Причащаться и участвовать во всех других таинствах нужно, но без подчинения и даже с фигой в кармане по отношению к властолюбивым священникам. Выходило, что это была новая форма церковности, когда человек участвовал в ритуалах, для внешнего наблюдателя, делал то же, что и все, но при этом в его голове были мысли, значительно отличавшиеся от того, что оглашалось с амвонов. Таким человеком, вслед за Георгием, стал и Крымов.

Однажды он спросил теолога (они шли по одной из улиц в Купчино, где тот жил):

— А с чего у тебя все началось?

— Началось с того, что я женился на своей любимой Ие, — так звали его жену, которая была грузинкой. — Уже через месяц я почувствовал, что тот Бог, в которого я всегда верил, что он не принимает мою любовь, наш с ней секс. И вообще, что это Бог бумажный, абстрактный, далекий какой-то. Так что однажды утром я выбросил его из головы — в этот момент я совершал утреннюю пробежку. Выбросил, а обрел другого Бога. Который есть любовь. Живого, библейского, понимающего меня…

Постепенно Георгий стал для него духовным отцом, как он шутя любил его называть, «старцем».

Кстати, сам теолог, не пойдя в священники, и так ревностно к ним относясь, всегда чувствовал потребность в том, чтобы быть духовным руководителем. И многие его друзья именно так его и воспринимали. Он при этом любил ссылаться на еврейских пророков, которые не были жрецами, но их сам бог возводил на высокое место лидера. Фактически, это была протосекта, не обнаружили и не изобличили ее из-за малых размеров, из-за того, что их собрания ограничивались редкими встречами (если не считать отношений Крымова и Георгия), на которых все сидели, смеялись и пили вино.

Отец Вениамин все больше вытеснялся из его сознания и жизни.

Первое время Крымов еще пытался рассказать о мыслях своего нового авторитета духовнику:

— Батюшка, Вы же помните Георгия?

— Да, помню, конечно. Но где-то год он уже к нам не ходит.

— Я тут с ним поговорил. Он считает, что ходить на все длинные службы необязательно, потому что мы все равно в них ничего не понимаем.

Священник был не согласен, хотя и к Георгию относился с уважением:

— Ну, как тебе сказать, Ваня. Может быть, в чем-то он и прав, конечно. Когда службы создавались, это же было время — эх, Византия, четвертый век… Службы писали святые люди. А мы — разве святые? Но это же не значит, что службы бесполезны.

Крымов, по старой памяти, не возражал. Больше он таких вопросов не ставил, все вернулось на круги своя — он зачитывал предсказуемый список грехов, Вениамин молча слушал и потом накладывал на его голову епитрахиль. Догадывался ли игумен о чем-нибудь? Вряд ли. У него всегда было много дел, и проконтролировать, продумать всех было невозможно.

А наш герой в определенный момент решил, что он не обязан ничего говорить духовнику и даже не обязан посещать его. Вениамин как-то сказал, что к нему ходят, если считают нужным, а, если нужды нет, — зачем ходить? Значит, моральных обязательств не было. К этому времени Крымов уже столько пережил в своем общении с Георгием, столько всего передумал, перечитал…

В последний раз он сходил к духовнику накануне Покрова, 13 октября 2005-го года. Исповедь была такой же, как обычно, — быстрой и безликой. Вениамин знал, что Крымов часто исповедался ему накануне какого-нибудь праздника, а в сам праздник шел на литургию в другую церковь, потому что она была ближе. Так он, видимо, думал и в этот раз — все нормально, через пару-тройку недель его чадо снова будет у него на исповеди.

Но этого не произошло. Больше они никогда не встречались.

Эпоха отца Вениамина с ее формальным богом, нарочитым добром и гипертрофированной совестью — настолько, что сама совесть уже исчезала — кончилась. По идее, после нее должна была наступить эпоха Ивана Крымова. Она была уже близко, на подходе, но пока не пришла; к ней нужно было сделать переход в виде яркой и краткой эпохи Георгия.

Жизнь Крымова забродила, как будто вместе всех сезонов наступала сплошная весна. В каком-то смысле, это был возврат к тому времени, когда он студентом просто гулял по городу и думал о жизни, созерцал мир, в поисках пути, когда был бродягой во святом духе. (Между прочим, «бродяжничал» он в двадцать лет, а теперь ему скоро должно было стукнуть тридцать — совпадение?)

Церковь запрещающая вдруг стала церковью разрешающей. Все поплыло. И это была самая большая радость за последние годы в его жизни — быть может, за исключением радости за детей. Он в это время становится каким-то подвижным, — бегает, спрашивает, кричит, снова сочиняет песни.

Ему казалось, что сам бог поменял свой облик на весенний и пьяный. Казалось, что Христос в последние годы как будто лежал заколоченный в железном сундуке, в гробу, и вот теперь — восстал из него. И Крымов увидел Христа. Кто знает, может быть, именно это его и сгубило?

Молитвенное правило было заброшено, вместо него, по благословению Георгия, Крымов читал только Иисусову молитву и иногда «Отче наш». Посты тоже были забыты. Причастие перестало быть стрессом — никакой подготовки, никаких воздержаний, хождений на вечернюю службу и частых исповедей. Все, что теперь было нужно, — прийти в церковь на литургию.

Только это была уже не «св. Екатерина», а храм в поселке Анино, что был рядом с тем местом, где жил Крымов. Священники там не особенно проверяли прихожан, чем он и пользовался. Зачастую он даже не выстаивал всей литургии, потому что приходил с детьми и не мог молиться долго.

Эти евхаристии тоже были особенными — свободными, как у ранних христиан. Теперь никто не стоял между ним и богом.

«Простор открыт — ничего святого».

Жанна почувствовала перемены в жизни супруга сразу. Его бесконечные собеседования с Георгием, отставленный в сторону и уже запылившийся молитвослов, который раньше он брал в руки по несколько раз в день. А главное — его слова. Георгий считает так… Георгий считает эдак…

Сначала она пыталась возражать, но здесь повторилась та же история, что и у Крымова с его гуру.

Вообще она была человеком, который уверен, что другие люди намного лучше ее знают, как надо жить. Не все, конечно, люди. Сначала это были родители, мать. Потом постепенно таким человеком стал муж. И ей даже нравилось спорить с матерью, повторяя мысли Крымова. Но то были мысли второстепенные, по сути, спорить было не о чем. А сейчас — все было по-другому. Крымов и его пресловутый Георгий, которого она и видела-то пару раз в «Екатерине», говорили что-то совсем иное.

В этой ситуации Жанна, — быть может, впервые в своей жизни, — решилась выбрать между разными авторитетами. С одной стороны, церковь и мать, с другой — муж. И она быстро поняла, что Крымов был прав. Вся их — а особенно его, потому что именно он все делал, как говорил отец Вениамин, — религиозная жизнь была надуманной.

Еще больше она поверила его новому откровению, когда Крымов сказал ей, что теперь она может забить на готовку постной пищи по средам и пятницам.

Окончательно перевернул ее сознание новый секс в новом Христе. Жанна все четыре года их брака страдала от бесконечных запретов.

Как вдруг… Шел Рождественский пост, наш герой в это время постепенно переходил от системы отца Вениамина к системе Георгия.

Крымовы были в своей комнате одни — сын и дочка играли в других комнатах со своими тетями (детьми матери Жанны, тети эти были не намного старше племянника и племянницы). Они лежали на старом диване, обнявшись «лодочкой». Само это уже было для него подвигом духа, потому что раньше, до Георгия, он бы в пост никогда так не сделал. Жанна была счастлива от того, что муж ее обнимал, и ничего большего не ждала.

Однако это большее вдруг уперлось ей в спину, да так нарочито, что в первый момент даже больно стало. Она сердцем почуяла, что происходило сейчас в душе бедного супруга. Истосковавшись за пост, он хотел ее. Но он колебался — имеет ли он право пойти так далеко, чтобы совсем забить на воздержание.

Наконец, вопрос был решен, и она почувствовала, как вспотевшие руки мужа стягивают с нее домашние штаны вместе с трусами. Потом он вошел в нее, и, проделав несколько стремительных и страстных движений, кончил.

Такого полета у них не было давно, они были похожи на монаха и монахиню, которые занялись сексом, отбросив вековой запрет.

С этого момента их жизнь изменилась уже необратимо.

Больше агитировать ее за старца Георгия было не нужно.

А еще у Крымова и его старца был такой пункт, как «арт-терапия». Они любили повторять это слово и смеяться.

Георгий считал, что, когда ты смотришь фильм, то это то же самое, что и молитва, это духовное делание. Не любой, конечно, фильм.

Вообще церковные люди не любили ни кино, ни телевидение, и ругали их (Крымов помнил, как некий батюшка утверждал, что в Голливуде было снято два православных фильма — «Запах женщины» и «Форест Гамп», слушать это было довольно забавно). Сам он раньше смотрел фильмы с чувством вины, и говорил об этом на исповеди. А по Георгию выходило, что нужно каяться, если ты не смотришь фильмы.

Однажды, когда они только начинали тесно общаться, гуру позвал Крымова к себе домой на кинопросмотр. Это была «Весна, лето, осень, зима и опять весна» Ким Ки Дука. Фильм показался Крымову сильным, но важнее было другое. Он понял, что Георгий прав, почему же раньше это никому из церковных людей не приходило в голову?

Еще они смотрели «Свой среди чужих, чужой среди своих» и старец шутя говорил, что это фильм о Христе — своем среди чужих и чужом среди своих.

Со временем у них установилась традиция — Георгий звонил ему и говорил, что сегодня стоит смотреть по телевизору. Иногда они смотрели это вместе с женой. Это мог быть «Сумеречный самурай», фильм о японском «рыцаре» XIX века, отце троих детей, которому приказали убить другого «рыцаря», потому что тот навредил репутации их господина. В конечном итоге, главный герой не выполняет приказа, время меча прошло, говорит он.

В другой раз Крымовы смотрели «Землю» Хулио Медема, это было еще в самом начале их перехода под духовное крыло Георгия. Кино оказалось странным, хотя и интересным, и еще больше их смутило то, что там было много эротических сцен, а они смотрели его в день причастия.

Офигевший Крымов позвонил потом Георгию и стал возмущаться, но тот осадил его — ничего страшного в том, чтобы смотреть такое после причастия, нет. А смысл странного фильма таков — главный герой, выбирая между добродетельной и словно самой судьбой предназначенной ему Анхелой и порочной Марией, останавливается на последней. «Это выбор настоящей, а не абстрактной жизни», — поучал Георгий, а Крымов думал: «Круто!»

Так что он не удивился, когда, по очередной рекомендации, посмотрел итальянский фильм «Улыбка моей матери». Это кино было явно антирелигиозным и, наверное, атеистическим. У некоего молодого мужчины умирает мать-католичка, и ее потом канонизируют. Герой, невольно общаясь с церковной иерархией, не испытывает к ней ничего, кроме ненависти, и сам в бога не верит.

Крымов к тому времени давно заметил, что Георгий как-то странно относился к атеистам — он часто их хвалил и даже упоминал какую-то французскую безбожницу, интервью которой он видел по телевизору, говоря, что от нее исходит свет.

Атеизм, таким образом, замаячил в перспективе. Безбожие виделось ему как последний плод с древа познания добра и зла, последний не сорванный им плод.

Читайте также:

• Часть 1
• Часть 2

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340

С помощью PayPal

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: