Ахилла

Из книги архимандрита Михаила (Семенова) «Почему нам не верят» (1906), из главы «Духовенство и общественные вопросы».

В одном священническом кружке обсуждался вопрос об Обновленском — герое повести Потапенко «На действительной службе».

Обновленский — священник, магистр богословия, который «ради идеи» бросил карьеру и ушел в деревню «на действительную службу» мужику. Вопрос, который был поставлен рефератом, состоял в том, как смотреть на Обновленского: настоящий ли он священник или обманщик, «волк»?

Обе партии, спорившие по этому вопросу, едва ли стояли на верной точке зрения, и, может быть, просто обе хотели слишком поставить точки над i, и обе естественно пришли к сомнительным выводам.

А вопрос — большого принципиального значения.

Большинство оказалось против Обновленского. «Обновленский надел рясу, — говорила эта партия большинства, — для того только, чтобы вмешаться в жизнь народа, для него одежда служит только проводником» (по его же собственным словам). «Духовный сан, церковная служба, которую он совершает, чаша Тела и Крови Господней, которую он возносит, для Обновленского — аксессуар, придаток, с которым можно мириться, не больше. Нечего говорить, что при таких условиях он священником никогда не был, и его священство — самозванство, ложь. Он прежде всего культуртрегер, служащий делу перерождения деревни, пожалуй, но не на церковной основе, а гуманистической, а больше всего слуга земных интересов тех крестьян, которых он пасет. Он предатель».

Нужно сознаться, в этой части партия была безусловно правее другой, которая видела в Обновленском идеал пастыря. Но партия противников Обновленского не остановилась здесь. Она расширила обвинительный акт дальше, чем следовало. Она упрекала его не за то только, что у него «таинство Тела и Крови» было придатком к его просто гуманитарному делу, а за то, что он соединил гуманитарное дело с пастырством. По взгляду данной группы, всякий священник, который вздумал бы позаботиться о том, чтобы его прихожанам было лучше в чисто земном смысле, ослабляет силу своего священнического дела, отступник от Христа и Его заветов, путается в чужое дело. И это было неправда.

И неправда эта опасна… В повести Гусева-Оренбургского «На приходе» есть такая сцена. Мужики просят священника постоять за них перед помещиком, похлопотать. О. Викторин пугается: «Что вы, что вы… Мое дело небесное… Вот помолиться, помолебствовать… так. А это — земная канитель. Мое дело небесное».

Прав ли о. Викторин?

Когда я пробовал доказывать, что этот священник, для которого просьба крестьян только «канитель» (потому что «дело его небесное»), на самом деле облыгает Христа, то мне искренно говорили, что священник этот в сущности прав. О. Викторин, дескать, фигура смешная и жалкая, потому что боится, трусит по корыстным видам, но принципиально он все же прав: мы не поставлены судить между братьями, отходя от своего непосредственного дела, мы можем совсем забыть о священническом деле.

Правда ли?

Судить? Зачем судить? Не судить, а возвещать о правде Христовой, быть «хранителями душ» и миротворцами. Священник — духовник, обе стороны здесь его паства. Ради обеих он должен «восстать и открыть уста свои». Разве, уклоняясь от обязанности предстательствовать — «печаловаться», священники — преступники только перед обиженными? Нет, и перед теми, которые растлевают душу в расхищении чужого труда и которым мы не говорили о Христовой правде.

Но, может, в самом деле, все же это предстательство — «земная канитель», а священнику нельзя оставлять слова для служения трапезам?

Нет. Недаром древняя церковь создала даже особую иерархическую степень для служения трапезам, т.е. патриархальным нуждам верных — «диаконию». Это степень «священства». Зачем ее уничтожили, сузив до степени простого церковного украшения? Церковь должна воссоздать эти органы попечения — о трапезах, о земле и т. п. — и не в смысле только органов благотворительности. Диаконы были и предстателями, «адвокатами бедных», и судьями.

Теперь диаконии нет — но ведь идея диаконии не временная, конечно, идея, — а общецерковная и вечная, и обязанность «служения» предстательства и т. п. «земная канитель» — явно лежит на обязанности церкви, с тех пор как церковь «призвала диаконов и возложила на них руки».

Но почему говорить только о предстательстве и обличении? Не в этом все дело.

Участие священника, думается нам, по самому евангелию гораздо разностороннее и шире. Он должен знать, должен войти в сущность общественных вопросов, например, рабочего, не только как единственный часто интеллигентный человек в селе, а именно как священник.

Труд свят, но существуют проклятые виды труда, которые нельзя назвать иначе, как самоубийством.

Рескин пишет, например, о труде точения иголок. Этот труд — совершенно механический и бессмысленный — в конце концов, ржавчиной, пылью ложится на душу (именно на душу) и постепенно убивает ее…

А производство свинцовых белил? Дети «белильщиц», если родятся, то только для того, чтобы умереть в конвульсиях.

Имеет ли право священник остаться равнодушным к таким видам труда, не должен ли он смотреть как на «грех» на самые эти виды труда и на тех, кто убивает (душу иди тело), как на убийц?

И смеет ли он сдерживать слово свое? Ведь души гибнут. (..)

А количество рабочего дня? Священник охраняет покой воскресного дня, потому что этот день — «Божий», но ведь этот день не может быть Божьим, если в предшествующие дни человек весь был отдан труду, отупляющему, исключающему всякую возможность воспитания души. Если его рабочий день 12 часов в сутки, то его воскресенье не может быть отдано Богу: уставший и отупевший, он будет нуждаться в наркозе и пойдет в винную лавку, а не в храм. Я думаю, что когда папа Лев XIII требовал в своей булле (De conditione opificum) восьми часов для работы, восьми для сна и восьми для отдыха, — он очень спустился к арифметике — чисто человеческой, но быть равнодушным к самой сущности вопроса, значит быть равнодушным к росту душ, к спасению ближних.

И далее рабочие союзы, кооперации.

Папа Лев XIII в той же булле положительно требует от священников устройства рабочих союзов, корпораций и проч. Для чего? По-видимому, для него эти союзы нужны в целях борьбы с сильными, с капиталом. Не прав ли он? Мы полагаем, что здесь все дело только в целях и формах союзов, кооперации обществ взаимопомощи.

Если союзы созданы для борьбы, хотя бы мирной, если в основу их положена идея именно протеста, защиты права, то эти союзы человеческие, и хотя не нам осуждать их, но не нам и освящать. Но если это — союзы братолюбия, союзы для работы в лучших моральных условиях? Нет сомнения, что не только трудовая организация крестовоздвиженского братства, экономическая организация Валаама и т. д., но и вообще кооперации, союзы рабочих на началах взаимопомощи, артели — лучше хищнических рабочих организаций.

Допустим, что прав Н.Н. Неплюев, по которому «озаренная любовью к Богу артель, трудовое братство — живая клетка живого организма церкви». Чтобы отвергнуть эту мысль, нужно очень подумать, а если она верна, то на Церкви лежит безусловно обязанность устройства таких организаций, забота о христианской организации труда в той же мере, как обязанность устроения хотя бы монастырей. Это формы христианской жизни для христиан, это лучшая (сравнительно) форма спасения.

В Америке есть «христианский социальный союз». Его задача — устройство в социальном отношении христиан по приходу, забота об их умственном оздоровлении, о благосостоянии физическом, потому что оно есть условие того или другого морального состояния. Первая заповедь этого союза — молитва. Первое средство, после которого следует устройство общежития, организация общественных отношений между членами — опять та же молитва. Социальный американский союз, может быть, иногда сбивается к «слишком» человеческому. Но уже то, что в нем играет такую роль молитва, показывает, что никакой измены духовному, надмирному, сверхчеловеческому характеру христианства тут нет. А его роль в смысле оздоровления рабочих — огромна.

Центральная ассоциация помощи трудящимся классам — орган этого союза — устроила «комитет третейского суда для разбора тяжб между рабочими и капиталистами». И этот комитет мира перед лицом Бога решает споры тех, кто желает такого суда. Не одно столкновение окончилось мирно здесь, «перед Богом». Если бы этому комитету сказано было: «кто вас поставил судить между нами?» — не мог ли бы он сказать: «блаженни миротворцы» и еще (словами апостола Павла): «не хорошо христианам судиться не у своих, а у чужих».

Или возьмем пункт особенно сомнительный в деятельности американской ассоциации. «Во время стачки портных, — цитируем рассказ священника церкви Св. Михаила в Нью-Йорке, — хозяева отказались от третейского суда. Общественное мнение сильно симпатизировало портным, и церковь Св. Михаила была предоставлена для митинга, на котором председательствовал епархиальный преосвященный. Членам рабочих союзов, которых коснулась стачка, было предложено явиться на этот митинг и изложить положение дела. Сказать кстати, один или двое из говоривших были евреи.

Несколько времени спустя церковь была предоставлена таким же образом для митинга по поводу жилищных условий беднейших классов города, причем ближайшей задачей митинга было привлечь к этому вопросу общественное внимание и содействовать успеху обсуждавшегося тогда в законодательном собрании штата закона о дешевых квартирах, который в настоящее время уже вошел в силу.

Все эти митинги, как было сказано, происходили в церкви. Каждому митингу предшествовало чтение молитв и пение псалмов; то же самое делалось и после окончания митинга. Поступая таким образом, мы исходили из того соображения, что все эти и подобные вопросы касаются Церкви и должны быть обсуждаемы под сенью алтаря… Как мне кажется, оба указанные митинга имели большое влияние на общественное мнение.

Многим лицам, принадлежащим к нашему сравнительно консервативному епископальному исповеданию, предоставление церкви для устройства общественных митингов, имеющих цели светского характера, казалось большим новшеством. Между тем, мы своим образом действий хотели напомнить членам нашей церкви старую истину, что все те стороны жизни, о которых говорилось на митингах, являются столь же важными условиями нормальной религиозной жизни, как и ежедневные молитвы и церковная проповедь. Мы хотим, чтобы наша церковь была чем-то родным и близким для всех прихожан, чтобы они приходили к нам обсуждать свои нужды пред лицом Господа, моля Его научить их бороться с земными бедами. Церковь должна обсуждать экономические и социальные вопросы в своих стенах, если она не желает утратить влияние на внутреннюю жизнь народа…» (..)

Здесь многое для нас странно, недопустимо, неправославно, но как много и такого, о чем следует «подумать, подумать, подумать».

И подумать не во имя земли, а во имя Евангелия.

Православие, по своей сущности, всегда ставило духовный интерес над телесным, и не только веровало, что не о хлебе едином жив будет человек, но, пожалуй, слишком мало ценило хлеб, и потому мы полагаем, что на почве этого христианского учения могли бы гораздо легче, чем в «земной» Америке, создаться учреждения, не только не представляющие измены и отступничества от христианства, а наоборот, представляющие по своей сущности антитезу чисто хлебным учреждениям века, хотя цель их и была бы — улучшение материальной стороны жизни.

Все дело в том, из какой исходной точки выходит священник. Возможно, что священник, как Обновленский, примыкает целиком к тем формам устроения земли, какие выработала «борьба за существование», и только для украшения, для «обстановки» ссылается на Христа, Его имя и Его делание. Христос здесь только добавочный аргумент, иногда действительно лишний, ничего не прибавляющий; Христом не то, что прикрывается, а прикрашивается известное дело. Тогда священник предатель, отступник.

Но совсем иное получается, когда созидается чисто христианская социология; из Евангелия, из его буквы, из того, что предписывает Евангелие, созидается система земных организаций, с целью устроения и души, и тела, устроения в известных пределах царствия Божия. Когда первые христиане, стоя целиком на букве закона Христова и живя его силой, созидали иерусалимскую общину, то они во всяком случае не богохульствовали и не были изменниками Христу. Они только говорили и делали, что требовало Евангелие. А в результате этого делания, независимо от их воли, создавались организации чисто общественные: социологические системы.

У православного священника есть свой критерий, свой социальный закон. Исходя из этого закона, он может строить и должен «начать». И если в этом строении ему придется с чем-нибудь столкнуться и отрицать, следовательно бороться, то эта борьба словом есть только исполнение требования Христа не скрывать правду Божию и не бояться называть, что противоречит этой правде — ложью. В этом его обязанность…

• Почему нам не верят?
• «Храмы наши полны, усилия газетных прихлебателей внести разлад в церковь безуспешны»

Справка:

Епископ Михаил, в миру Павел Васильевич (Семенов) родился в Симбирске в 1873 г. Родом из крестившихся евреев. В Симбирске Павел Семенов окончил семинарию, поступил в Московскую духовную академию, потом перевелся в Казанскую академию. В Казани, под влиянием владыки Антония (Храповицкого), он принимает постриг, священный сан, становится ученым монахом, пишет диссертацию, готовится к профессорскому званию, позже преподает в Воронежской семинарии. Тогда он начинает интересоваться социальными вопросами и пишет свои первые работы на эту тему.

В начале ХХ века Семенов перебирается в Петербург, становится доцентом духовной академии, в 1905 г. — профессором церковного права, его возводят в сан архимандрита. Участвует в собраниях Религиозно-философского Общества, а также становится одним из организаторов «Общества распространения духовно-нравственного просвещения в духе православной церкви», из которого вышла «группа 32 священников».

В 1905—1907 гг. архим. Михаил пишет радикальные статьи на тему социальной несправедливости. После неудач с организацией партии священников в духе христианского социализма, он вступает в партию эсеров. За это его выгоняют из академии и ссылают на покаяние в Задонский монастырь, но он сбегает оттуда и вновь появляется в столице. Синод лишает его сана архимандрита и отправляет на Валаам, но Семенов уезжает и оттуда.

В 1907 г. он разрывает с синодальной церковью и переходит к старообрядцам белокриницкой иерархии. В 1908 г. Михаил был рукоположен в епископа Канадского, но на свою кафедру не прибыл, остался в Москве, за что в итоге был запрещен в служении.

В это время он публикует множество статей в защиту старообрядчества, пишет пьесы, романы, организует и возглавляет Старообрядческий духовный институт, пишет учебник «Закона Божьего».

В начале 1910-х годов он с соратниками разрабатывает учение «голгофских христиан» — движение к идеалам первохристианских общин.

Впоследствии он уезжает в Симбирск, его психическое и физическое здоровье подрывается, он начинает бродяжничать. В 1916 г. его грабят и избивают хулиганы, что становится причиной его преждевременной кончины. За несколько часов до смерти с него снимают запрещение, хоронили его уже как «епископа Канадского» на Рогожском кладбище Москвы.

Иллюстрация: Б. Кустодиев, «В церкви», 1910

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: