Ахилла

Отец Вячеслав Баскаков прислал в нашу редакцию аудиообращение ко всем, кто хочет услышать его размышления — размышления не о роскошных вещах, а о свободе.

Специально для наших читателей мы прилагаем и расшифровку аудиозаписи.

***

В своем небольшом письме, где я попросил прощения у всех, кого я ввел в раздражение, за то, что через меня поносилась святая Церковь, есть несколько строчек о свободе — они здесь ключевые, на самом деле.

Великая штука — свобода…

Я историк по образованию — окончил бакалавриат, магистратуру, аспирантуру, специализировался всегда по церковной истории. И вот вся история человечества — это некое бегство от свободы. А Бог — это Тот, кто его, человека, дергает и говорит: что ты, ведь свобода — это то, чем ты отличаешься от всех остальных творений. Потеряв свободу, ты можешь приобрести весь мир, спокойствие, но ты перестанешь быть человеком.

Свобода всегда связана со счастьем — нельзя быть счастливым и несвободным. Свобода — это, конечно, великая ответственность. Бог сотворил человека для счастья. Бог не мог не сотворить человека, потому что Он хотел делиться счастьем. То счастье, которое было в Святой Троице, было такое великое, такое совершенное, что несмотря на то, что человек все это поругает, было принято решение Святой Троицей — все же сотворить человека, и дать ему свободу, потому что без нее нет человека.

В моем поведении в последние несколько лет было обострено чувство отсутствия свободы. Это было и до этого, но это чувство стало обостряться тогда, когда я увидел по-настоящему свободных христиан, людей свободного духа. Где и дух, и смысл идут рядом.

Во-первых, это Преображенское братство. В Твери их очень не любили. Они стали ходить ко мне в храм, и мы стали совершать свободные службы на церковнорусском языке. Невозможно стало читать Писание на церковнославянском, оно стало непонятным — даже если человек очень хорошо знает язык (даже священники), но не передается та жизнь, которая заключена в этих словах. В течение шести лет мы совершали такие открытые служения с тверскими братьями и сестрами содружества.

Я, как историк, видел рабство дореволюционного духовенства — и тверского, и вообще российского. Это было страшно. Недаром тверской священник (из Калязина) Иоанн Белюстин в «Церковно-общественном вестнике», всероссийском издании, кажется, в 1879 году, сказал, что то христианство, которое у нас сейчас в империи, не имеет никакого отношения к христианству, где во главе стоит Христос. Его запретили в служении, начались гонения.

Мой друг, журналист, часто бывая у меня дома, видя, как я фотографирую какие-то вещи, которые я, как историк, приобрел (например, французские антикварные ложки) и выставлял в инстаграм, мне говорил: зачем ты это делаешь? Ты этим будешь раздражать людей. Кто-то скажет, что ты миллиардер, и тебя убьют, или скажут, что ты хвастун.

Но я ему говорил, что я не хвастаюсь — я делюсь радостью. Радостью хочется делиться. Здесь что-то красивое, необычное. Смотря на эти ложки, хочется мечтать. Я с ним боролся, он мне пишет сейчас: вот ты сейчас в гонениях из-за того, что ты меня не слушал. А если бы я его слушал, то этих гонений не было бы? А что было бы у меня в сердце? Сейчас гонения внешние, а страшны гонения внутренние…

Многие вещи совсем не дорогие — не заставляйте меня, пожалуйста, оправдываться за каждую фотографию, которую я сделал в магазине. Конечно, когда я фотографировался с чемоданом Louis Vuitton, я хотел его приобрести — я не приобрел, не мог, но хотелось, я раскаиваюсь в этом. Это не чемодан — это как бы окно в Париж, глоток свежего воздуха… Я никогда не был за границей за всю жизнь… Только книги, передачи. Даже тот же шарф, который я недавно купил и за который мне еще долго выплачивать кредит, — это тоже окно в Париж. Это не то, что я себя ассоциирую с богатыми, или хочу богатства. Франция для меня — страна свободы. Революция, гимн, Марсельеза, свободолюбивые, трудолюбивые, гордые, интересные люди…

Так же эти пряжки… Они недорогие (хотя для меня дорогие), когда я пришил первую пряжку — мне это очень понравилось. Года полтора-два назад на блошином рынке в Тушино, в Москве, предлагали к продаже большие статуэтки, почти метровые, а там два священника такие, улыбающиеся, в подрясниках, и у них на ногах были ботинки с пряжками, которые были популярны вплоть до середины XIX века. Я пришил такие пряжки — и стало весело. Смотря на них, хотелось мечтать.

Поэтому я сфотографировал эту обувь — мне хотелось поделиться с другими этой мелочью, может, и глупостью… Я в фейсбуке даже писал, что хотелось бы, чтобы все священники носили такую красивую обувь. Чтобы все носили подрясники, не прятались за светским платьем — 95% священников не носят облачений, мы их не видим. Снимают, потому что быть в духовном платье тяжело — люди не привыкли. Мне повезло: я пришел в храм, и меня всегда окружали люди, которые всегда ходили в духовной одежде, я привык к этому.

Вспомним дореволюционные времена: как красиво одевалось духовенство, например, тверское (белое духовенство, о монашествующих я не говорю). Всегда светлое, черное не носили — это принципиально было для женатого духовенства, даже скуфьи не носили, а носили шляпы. Рясы всегда были цветные, праздничные. Сейчас вся эта праздничная культура сосредоточена только в храме, в богослужебном облачении — там даже слишком большой перегруз.

В ХХ веке духовное сословие было вытеснено из общественной жизни, примером стали монашествующие, поэтому сейчас повседневное платье — черное, скуфью носят. Если сейчас надеть цветную рясу, то священник не прошел бы двух шагов — ему бы сказали: ты что, скоморох?.. Сейчас это уже не воспринимается нормально. Тридцать лет как нет советской власти, а мы свою свободу куда-то заколачиваем…

Свобода дается тяжело, трудом и потом…

Свободных людей, как ни странно, часто тянет гулять на кладбище. (Хочу сказать, что я не считаю себя свободным человеком — если бы я был по-настоящему свободен, то не лечился бы от депрессии в течение восьми лет…) Кому-то покажется это диким, а с точки зрения христианства — это место святое и свободное, все внешнее уже ушло, даже тело, остался только дух. Христианство верит в вечную жизнь, и даже далекие от этой веры люди осознают в сердце, что если кто помнит о человеке, то он жив. Поэтому ухаживают за могилами.

Я гуляю на кладбищах, в местах, где лежат свободные люди. Если вспомнить детство Коко Шанель — она тоже гуляла на кладбище, даже носила некоторые вещи из дома, подкапывала к могилам. Коко Шанель всегда боролась за свободу, все ее творения были гимном свободе. Но за несколько лет до смерти Шанель, встретив одну из своих подруг, которая читала книгу, сказала: какая вы счастливая, что имеете возможность читать книги, а я живу как в тюрьме.

Вот какая сложная штука — свобода. Она часто не зависит от денег, хотя достаток и свободное время дают возможность реализоваться свободе, но это не самое главное.

Конечно, мне и сейчас будут говорить, что хочешь покупать какие-то вещи или носить свои пряжки — сними подрясник, будь как все. Но это будет бегством от свободы. Это будет поражением, предательством.

Кто в церковной жизни для меня является примером, на чем основаны все мои проповеди — в основе лежат мысли таких людей, как митрополит Антоний Сурожский, отец Александр Шмеман, его дневники, его труды, особенно книга «За жизнь мира»; труды священника Георгия Кочеткова, духовного попечителя большого Преображенского братства; это труды, проповеди, слова академика Сергея Аверинцева — эти люди для меня являются героями свободы.

А вот светские образы, как ни странно, — это Эркюль Пуаро в исполнении Дэвида Суше. Помните этот образ — всегда опрятный, несмотря на то, что его окружение поддавалось духу времени — стали носить бесформенные костюмы, пренебрежительно относиться к внешнему виду, к манерам. Дэвид Суше воплотил образ очень мне близкого человека — его трость, карманные часы на двойном шатлене, пенсне, безупречные манеры, — все это помогало ему сосредоточиться на деле и стать великим детективом, помощником, защитником обездоленных людей.

Последние годы — смешно сказать — я стал подражать ему в том, что для меня возможно — это обувь, шарф и некоторые аксессуары. Это все, что возможно изменить в моем облике. Подрясник остается черный, ряса черная, головной убор черный, жилетка черная, все черное. Я заказал себе гамаши, как у Пуаро, часто их одеваю на ботинки, приобрел карманные часы, к часам приобрел шатлен — цепочку, специальные кармашки пришил к подряснику. Часы начала ХХ века, «Зенит». У меня проблемы со зрением, я перестал носить очки и нашел старое, XIX века, пенсне. Потом на аукционе в интернете я приобрел трость 1906 года, с серебряным набалдашником.

Конечно, я понимаю, что здесь есть признаки другой свободы. С точки зрения философии, существует свобода для — творческая, с глубокой потенцией, и свобода от — когда ты что-то приобретаешь для того, чтобы от чего-то освободиться, спрятаться. Я понимаю, что уход в образ священника конца XIX века — это частично бегство от реальности. Мне и врач об этом говорил. Ну а как еще?.. Слабость человека, грехи, искушения, внешние невзгоды и внутренние болезни — они, бывает, вынуждают бежать от реальности — через мечту. Посмотришь на чайные ложки, вспомнишь их длинную историю… Мне, как историку, легче, — начинаешь уходить в какую-то мечту…

Мне приходится часто продавать вещи, чтобы погасить кредитную задолженность. У меня были ложки с романтичной историей. Эти ложки серебряные, я всегда их вынимал, когда приходили гости. Они были отлиты в честь английского короля, который, помните, в 1936 году отказался от трона, и поэтому королем стал его брат, дочерью которого является нынешняя королева Великобритании Елизавета II. А старший его брат Эдвард отказался от трона, потому что был влюблен в женщину. Ему было запрещено на ней жениться, потому что в те времена король являлся главой англиканской церкви. И вот он в течение года думал и в конце концов отрекся от престола, а в честь него коронационные ложки были выбиты в большом количестве — это английская традиция. Вот такие бывают вещи, которые заставляют человека мечтать.

Я понимаю, что фотографии, которые я порой необдуманно выставлял в инстаграм, особенно из дорогих магазинов (пусть я и не покупал эти вещи), очень раздражают людей. Сейчас я понимаю и сожалею об этом. Больше этого не будет. Люди раздражены постоянными кризисами, и они хотят видеть в священнике… Вообще они редко видят священника, он вечно занят, служит — так, что ничего не понятно, говорит только возгласами, фразами. Живого-то человека, живого священника не встретить нигде. Конечно, люди хотели бы видеть подвижников, которые живут в пустыне, едят мох, как мне одна женщина как-то сказала: «Зачем вы кушаете в кафе, вы должны есть мох». Я говорю: «Ну я же не монах». Она говорит: «Ну, все равно. Вы живете за счет нас». Я говорю: «А вы разве в храм ходите?» — «Не хожу. Но вы все равно тунеядцы».

Я еще раз прошу прощения за то, что через меня появился еще один повод, чтобы оскорбить церковь, духовенство, наше руководство, священноначалие. Это грех для меня. Прошу также понять меня и простить…

Хотелось бы быть всем другом. Очень печально, что приходится закрывать социальные сети, особенно фейсбук, где у меня тысячи друзей появились в первые же недели. Я благодарю людей, которые меня поддержали в эти минуты, несмотря на то, что у них самих очень тяжелое состояние — как прекрасный тверской журналист Мария Орлова, человек большого сердца, большого жизненного пути, глубоко верующий человек. Благодарю братьев и сестер большого Преображенского братства, тверских братств, которые меня поддержали в молитве.

Безысходность, которая так внезапно окружила, может сломать человека. Одиночество — это бич времени. Громадное количество философов, особенно в середине XX века, писали об одиноком человеке. Несмотря на все развитие связей, технологического прогресса, на то, что мы можем за несколько секунд отправить письмо в Австралию, одиночество все равно бьет человека, так, что сшибает с ног. Крупицы друзей, которые собрались вокруг меня, в том числе через фейсбук, из других стран, я боюсь их потерять.

Конечно, говорить про одиночество для священника — показатель того, что он очень далеко от духовной жизни. Да, если ты с Богом — ты не можешь быть одинок. Во Христе ты брат всем людям. Это наш путь. Я к этому еще не пришел. Я иду. Хромаю на обе ноги, но иду к этому. Хотелось бы, чтоб во всем был, как часто повторял академик Аверинцев, не только дух. Мы часто начинаем богослужение с призыва Святого Духа, называем, что это духовные одежды…

Но был бы еще Смысл — с большой буквы. И Дух, и Смысл делают человека Человеком. И единственный выход из одиночества — сохранить свою человечность. Все Священное Писание, а тем более Евангелие говорит об этом. Как будет судить Бог? Он не спросит: был ли ты богатым или бедным, даже вопросы о каких-то тяжких грехах… Там будет единственный вопрос: а бы ли ты человеком? Сохранил ли ты человечность? Помогал ли ты ближнему? Посетил ли больного, заключенного? Если человек сохранил человечность, то я считаю, что он обретет спасение. Даже если формально он был далек от церковной жизни. Потому что сохранив в себе человека, перейдя в иную жизнь, увидев Бога лицом к лицу, человек откликнется в своем сердце — потому что увидит близость, увидит что-то родное и побежит в сторону Христа.

Последние дни, когда я здесь, в изгнании, мне нужно было высказаться. Я многое не сказал. Многое, что хотел сказать, я так часто говорил самому себе, что кажется, будто я это сказал и вам тоже. Всего хорошего. Мирного дня и счастья.

Читайте также:

• Пресс-секретарь Тверской епархии: Баскаков опозорил епархию и свой приход
• Хуже, чем преступление
• В России рано или поздно будут жить люди, которые смогут одеваться так, как они хотят
• Те, кто упрекают Баскакова за смену туфель, сами меняют регулярно автомобили
• Протоиерей Вячеслав Баскаков: Я прошу прощения у всех, кого ввел в поношение через меня Святой Церкви
• Пресс-секретарь патриарха о роскоши священнослужителей

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: