Третье лицо епархии. Часть 7
18 мая 2017 Алексей Плужников
Общение отца Петра
Общаться отец Петр любил — салом не корми.
Очень любил общаться с архиереем. Многие попы знают принцип: хочешь сделать карьеру — чаще общайся с преосвященным. Кто чаще мелькает перед глазами и что-то предлагает, у того больше шансов, что его вспомнят при открывающейся вакансии.
Но отец Петр в тот период был в высшей точке вхожести к архиерею, поэтому он уже ничего не хотел, только насыщался этим общением. Архиерей неоднократно приезжал в храмы отца Петра, служил и практически всегда оставался доволен. Хотя храмы не поражали благолепием, но прием отца Петра всегда был радушен, стол изобилен, обращение ласково-подобострастное. Наверное, конвертик, который всегда вручается архиерею после службы в приходском храме, тоже всегда был приятным.
Но владыка бывал и строг. Так однажды отец Петр рассказал мне поучительную историю: «Приехал владыка, отслужил, а я ему и говорю:
— Владыка, приезжайте к нам еще, будем рады вас принять!
А владыка нахмурился и отрезал:
— Приеду и без твоих приглашений, отец Петр! Это мои храмы — когда захочу, тогда и приеду!»
История был нравоучительной: мол, смотри, парень, что значит исполла эти деспота: вот она — власть отцовская, непререкаемая!
Любил отец благочинный поделиться и тем, как владыка благодушно воспринимал его, отца Петра, шутки: «Сидим мы как-то с владыкой и другими отцами на конференции, посвященной вопросам семьи, демографии и прочего. Обсуждается вопрос безопасного секса. И я такой говорю:
— А я занимаюсь опасным сексом! — все на меня вытаращились, а владыка засмеялся. — Да, таким, от которого дети бывают!»
Очень горд был отец Петр, что рассмешил владыку.
В начале моей работы при храме отец Петр часто любил пообщаться и со мной. Нередко брал с собой в машину, ехали по делам и общались. Первое время после хиротонии общение тоже случалось, но перемежалось: то вроде добродушное, а то с разборками.
Однажды мы ехали в машине и говорили о моем будущем, вернее, говорил отец Петр:
— Вот смотри, какие перспективы тебя ждут после рукоположения: во-первых, ты можешь служить в том маленьком храме, где я начинал — будешь самостоятельным, но, конечно, жизнь там скудная, много не заработаешь. Или второй вариант: можешь пойти в большой храм в соседнем районе (в котором отец Петр тоже настоятельствовал), но там сейчас владыка решил устроить подворье для женского монастыря: там заработать можно, если дураком не быть, но власти немного, а мне зато нужен там свой человек, чтобы присматривать за монашками. Ну, и третий вариант: остаться младшим в основном храме. Тебе решать.
Решать мне не пришлось: после хиротонии меня, не спрашивая, определили по третьему варианту.
Порой отец Петр смирялся и спрашивал совета у меня, как у образованного: например, не знал какого-то термина литургического или что-нибудь по истории, философии или уставу. Но было видно, что ему неприятно спрашивать у парнишки, младшего его в два раза.
Иногда отец Петр довольно искренне задавал вопросы:
— Вот ты знаешь, я многих вещей не понимаю. Может, оттого, что я детство провел в Уругвае, поэтому не знаю некоторых особенностей отношений между людьми. Вот, например: возвращаюсь я домой, иду в подряснике с крестом. На лавочке сидят бабушки, видят меня, я — их. Кто должен первым здороваться? Я или они? Я вроде по возрасту младше, а они вроде должны уважать меня как священника. Я считаю, что они должны первые поздороваться.
— А может, первым должен здороваться тот, кто умнее и вежливее?..
Из-за этого непонимания отношений отец Петр часто впадал в приступы гнева. Однажды я служил, совершал в алтаре проскомидию. Отношения между мной и отцом Петром по многим причинам были довольно натянутыми. Во время проскомидии он зашел в алтарь в дальнюю от жертвенника дьяконскую дверь. (Чтобы понять, надо представить алтарь того храма-кинотеатра: он был размером с небольшой храм, расстояние между жертвенником и той дверью было метров 15.) Я, боковым зрением увидев отца Петра, на секунду прервался, вежливо поклонился и продолжил проскомидию. Отец настоятель вышел, а после службы устроил мне грандиозный скандал: мол, я его презираю, не считаю за старшего, не уважаю — я обязан был всё бросить и подойти к нему, чтобы поручкаться. Аргумент, что я вообще-то занимался проскомидией и это как бы важнее, да и я поздоровался, кивнув, был отвергнут. Отец Петр черканул в своем внутреннем блокнотике еще один мой смертный грех.
Нельзя сказать, что отец Петр был каким-то злобным или неуживчивым постоянно. Порой он делал попытки сближения, предлагал попить вместе чайку. Чай пили, но дружелюбия не выходило: слишком близко терлись друг об друга, слишком на поверхности лежали причины плохих отношений.
— Знаешь, — как-то в сердцах сказал отец Петр, — почему мы с тобой поладить не можем? Потому что мы оба не пьем: так бы сели, выпили водочки, закусили да и подружились бы. А по-трезвому ничего не выходит!
Да, отец Петр тоже не пил. Может, абсолютным трезвенником не был, но и выпивать в компании не любил.
С прихожанами он обожал общаться, особенно один на один в кабинете. Многие считали его мудрым, заботливым, вникающим в их нужды. Не меньше он любил общаться с работниками храма. И в этом общении был мастером: стремился обласкать человека, пообещать ему радужные перспективы, мимоходом намекнуть, что такой-то клирик или работник храма нехорош, ты держись от него подальше, а то испортишься.
Мне он советовал не дружить с певчими, певчим, пономарям советовал держаться подальше от меня, угрожал увольнением. Священникам говорил гадости друг про друга, работницам лавки — про их сменщиц.
Чаще всего эффекта он добивался противоположного: отцы дружили между собой, дружили с хором, с пономарями, пересказывали то, что отец Петр говорил про каждого другому. Вместе ужасались, злились, сплачивались, но боялись сказать отцу Петру в лицо, что он падла. Трусость постоянно считалась смирением. Самым злым и несмиренным был я, отчего и стал главной угрозой для настоятеля.
Но на некоторых работников ласка отца Петра действовала сильнее, чем низовое братство: так некоторые стали стукачками не за страх, а за преданность.
Именно дружба попов, хора и пономарей между собой больше всего бесила отца Петра. Именно это стало главной причиной козней, которые он стал устраивать против многих. Наверное, он чувствовал себя одиноким мальчиком, с которым никто не хотел дружить. А одинокие мальчики склонны мстить.
Начало конца отца Петра
Когда ты — третье лицо епархии, и знаешь, что первым не стать, да и вторым вряд ли, то здравый смысл должен был бы подсказать, что надо наслаждаться достигнутым. Но отец Петр был из той породы людей, которые не могут благодушно расслабиться и наслаждаться, им всегда надо действовать, если не пробиваясь вверх, то хотя бы вширь: приобретать новые храмы, новые должности, новую власть и деньги.
Но тут всё постепенно стало разваливаться. Начало развалу положил отец Семен, тот младший священник, который из-за инсульта мало того, что стал свободным настоятелем, так еще и забрал вполне доходную часовню из-под носа. Впрочем, вскоре был рукоположен я, поэтому казалось, что дырка будет закрыта.
Но убытки продолжались. Пришлось закрыть книжные лавки по городу, а книги, которые были приобретены не отцом Петром, а спонсорами с обувной фабрики, так и остались неликвидом. Что-то пошло в библиотеки, что-то на продажу в храмы, где и зависло на годы. Разумеется, деньги за книги отец Петр фабрике возвращать не собирался.
Одну часовню — комнатку при каком-то занюханном предприятии, типа небольшой транспортной конторы, тоже пришлось закрыть, потому что священник туда ездил регулярно, служил там молебны, но никто и никогда эти службы не посещал — да и как могло быть иначе, если молебен проводится в середине рабочего дня.
Третий храм, который был в ведении отца Петра, тоже медленно, но верно уплывал из рук. Архиерей сделал тот храм подворьем женского монастыря. Отец Петр еще числился там настоятелем, но даже он понимал: там, где ступила нога монахини, там отторгаются руки мирян и даже крутых попов, потому что смиренные монашки глаза тупят, но дело делают и деньги забирают себе под черные юбки. Отец благочинный злился, бесился, но в итоге сдался, плюнул и сам отдал тот храм, который и так со дня на день должен был уйти в женские руки.
Итак, меня рукоположили и отправили на сорокоуст на три месяца. Когда я вернулся, то ситуация была такова: три попа — отец Петр, отец Макар и я. И три храма: большой, маленький и часовня — бывший вагончик обувной фабрики. Живи да радуйся, в любви да согласии.
Но я, вернувшийся в качестве попа, был уже не тот парнишка-пономарь, который подавал смиренно кадило и целовал длань: теперь со мной приходилось целовать руки взаимно, делиться зарплатой, влиянием на прихожан, уважением. Я был прямолинеен и нахален, искренне считал (часто ошибочно), что поступаю как лучше, по совести и ради людей и Бога, а отец Петр искренне считал, что парень борзеет, хамит и подсиживает.
Начались постоянные конфликты. Чаще всего по поводу службы: я, пытаясь материально поддержать хор, да и вообще заради неофитского задора, предложил служить в большом храме минимум 4 раза в неделю, что давало заработок хору, привлекало прихожан, но вызывало много неудобств: расходы на ладан, масло, оплату хору — это злило отца Петра. Он согласился на это, но потом стал сожалеть.
Дело было в том, что перед хиротонией я отправил жену с младенцем в деревню к теще по той простой причине, что в городе жить было негде и не на что. Потом два месяца дьяконского сорокоуста, во время которого не платили ни копейки. Как жить, спросите? Святым духом.
Потом священнический сорокоуст — 40 дней: там удавалось подрабатывать чуток на требах, но не столько, чтобы решить вопрос с жильем.
Когда я вернулся к отцу Петру на приход в качестве младшего священника, встал вопрос: где жить? И главное: на что? Зарплата была крохотной, я начал искать жилье, но было или дорого, или срывалось: например, сдуру пытался снять квартиру у больного на голову человека: тот деньги взял, но с квартиры не съехал. Деньги тот отдал мне лишь через полгода, после возвращения из психушки.
Пока я был в поиске жилья, то жил при храме: в малюсенькой комнатушке под клиросом, без окон, с ледяными стенами, питался на кухне прихода, купался у прихожан. Договорились с настоятелем, что я буду служить и требничать по три недели подряд, а потом на 5 дней уезжать к семье в деревню: 350 км в одну сторону, возвращаясь к субботе.
Так длилось несколько месяцев. Я служил на износ, а когда уезжал, то обычно в будни служил вместо меня отец Макар, а отец Петр только по воскресеньям. Но один раз зимой я просто не смог выехать из деревни из-за снежных заносов, поэтому случился кризис: отец Макар не мог разорваться, поэтому пришлось впрягаться отцу Петру, который, как помнят читатели, совсем не жаждал служить вечерние службы.
Отец Петр стал раздражаться. Он пытался разделить отца Макара и меня, наветничая одному на другого, но мы только крепче сдружились. Хор и большинство пономарей тоже были моими друзьями. Даже прихожане в немалом количестве предали отца Петра — им нравились мои службы, проповеди-экспромты, длившиеся не более 10 минут, нравилось, что я никому не набивался в духовники.
Я был угрозой. Мнимой, на самом деле, но в голове отца Петра — реальной.
Как выяснилось уже потом, он даже пытался сбагрить меня в деревню, где я жил два года и работал в школе. Тем более тамошний отец Герасим проштрафился (пьянкой и дебошем) и был кандидатом на вылет. Отец Петр даже съездил в ту станицу, пообщался с местным руководством. Но ему внезапно отказали.
Я был известен в деревне тем, что в бытность учителем вступил в жесткий конфликт с директором школы и завРОНО (оба были коммунистами). Те пытались незаконно уволить меня, потому что я ходил в храм, помогал там: коммунисты станичного разлива испугались, что я начну религиозную агитацию в школе. Но в итоге директору школы самому пришлось искать новую работу. Поэтому такого строптивого священника в станице не хотели.
И вот, наконец, я нашел подходящее жилье. Старенькая развалюха, в одной части дома жила полусумасшедшая старуха, а я привез семью в другую половину: там бегали сороконожки, мыши (в полу были щели), воду надо было приносить из колонки, сортир на улице. Нет ванны, только дохленькая электроплитка и рукомойник. До потолка было легко достать рукой невысокому человеку. Ребенку в это время было чуть больше двух лет. Но хата стоила всего 1500 р. в месяц, поэтому можно было себе позволить. И да: жилье находилось в часе езды на маршрутке от храма.
Отец Петр сидел у себя и, скорее всего, раздумывал, куда бы заслать строптивца, тем более у него был весомый аргумент для архиерея: у него (у меня) нет в городе жилья, семья в деревне, самое то — отправить его куда-нибудь в хутор Кукиш-на-Холме.
В это время я постучал и зашел в кабинет:
— Хочу обрадовать вас, отец Петр, — я нашел себе жилье и семью уже перевез.
Наверно, отец Петр внутренне выматерился, но вынужден был сдержаться. Пришлось переигрывать. Дело было в мае 2004 года.
В один из майских дней отец Макар был вызван в кабинет настоятеля и вышел оттуда ошеломленный, но радостный:
— Ты погляди! — сунул он мне под нос указ. — Меня переводят в наш маленький храм настоятелем! Я теперь буду сам по себе!
— Так ведь это он тебя туда и выпер, — заметил я, — чтоб ты там в нищете подох.
— Да ладно! — смиренно ответил отец Макар. — Проживу как-нибудь, зато сам, зато без ежедневного страха!
— Тогда я рад за тебя, брат, — и я искренне пожал руку отцу Макару, который светился новыми надеждами.
Но через две или три недели я сам был вызван в кабинет отца Петра. Мне тоже был вручен указ архиерея (кстати, на приходе у отца Петра я служил почему-то без указа, по устному распоряжению владыки): «Вам благословляется открыть приход в часовне такой-то». В той часовне, вагончике, подаренном обувной фабрикой, на соседней остановке, которая до этого была приписана к маленькому храму, куда ушел отец Макар.
Все разделились: отец Петр — в большом храме один, отец Макар — в маленьком, я — в крохотной часовне. Разделились, но отец Петр остался нашим благочинным.
И это было началом конца. Только никто еще этого не понял, каждый радовался чему-то своему. А судьба уже была почти на пороге.
Обсудить статью на форуме
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
