Ахилла

Новый рассказ из нашего проекта «Исповедь анонимного монашествующего». Автор пишет под псевдонимом «сестра Люк».

***

Прочитала книгу «Ахиллы» «Христос или Кронос? Церковь или Система?» и решилась написать. До этого момента останавливали два вопроса: «о чем писать?» и «зачем?». Пятнадцать лет в монастыре, а ощущения, что все тридцать или больше; вечность, лучшие годы проведены здесь. Кажется, можно так много рассказать и нужно, пусть люди знают, может, кому-то пригодится, кто-то задумается. Правда, на моей памяти редко кто прислушивается к советам «дедов», люди предпочитают наступать на свои и чужие грабли. Но вдруг… Мне же помогли статьи «Ахиллы», я почувствовала, что не одна, что еще кто-то мыслит и чувствует так же, как я, которая почти все годы в монастыре страдала от своей «нетаковости».

Можно сказать, что детство мое и юность были весьма безоблачными, обеспеченными, что, судя по рассказам друзей и прочитанным интернет-статьям, встречается не часто. Никто меня никогда дома не обижал, не ругал, меня окружала любовь, родители всегда и во всем поддерживали, уважали мое мнение, мою свободу. Семья была невоцерковленной, но верующей. В детстве каждое наше «гуляние» с одним из членов семьи заканчивалось посещением церкви и установкой неизменной свечки.

В одно из таких посещений ко мне обратилась какая-то бабушка, я не расслышала ее слов, и в то же мгновение с меня была сорвана шапочка, так как бабуля приняла меня за мальчика. Лет мне было тогда пять-шесть. С тех пор наши «гуляния» предварялись моим обязательным условием: «Гулять пойдем, а в церковь не пойдем».

Мысли о монастыре начали посещать меня лет с тринадцати, и связано это было с просмотром известного сериала «Санта-Барбара». Очень полюбилась мне героиня сериала сестра Мэри, которую сценаристы (по просьбе зрителей, которым надоела ее елейность) в одной из серий прихлопнули рекламным щитом.

Я стала мечтать о том, чтобы уехать за рубеж и стать католической монахиней. Мама была не против. Это были голодные девяностые, поэтому, по ее мнению, все равно кем, лишь бы в сытую заграницу. Мысли эти приходили-уходили, я поступила в университет, началась другая жизнь. Я стала увлекаться рок-музыкой, фанатела от футбола, по примеру своих подруг занялась практикой медитации.

Несмотря на это, я продолжала оставаться домашним, послушным ребенком, не болталась ночами неизвестно где, а сидела дома, читала, рисовала или вышивала.

Надо сказать, что от восточных практик меня отвратил довольно страшный опыт, когда во время медитации я внутренним взором увидела длинную, красную трубу, которая была похожа на кишку, она двигалась, засасывала меня, и изнутри этой трубы веяло ужасом, там было зло.

Я до сих пор уверена, что Господь меня аккуратно вел к Себе, но не знаю, в монастырь ли? Как сказала одна из героинь фильма про католический монастырь: «Может быть, Господь просто призывал меня быть хорошей христианкой?» Не знаю, до недавнего времени я считала, что мое место в монастыре…

После университета я сменила два места работы. Во второй организации начальство и почти весь коллектив оказались верующими, они окормлялись у одного очень известного в городе батюшки. Надо отдать должное, на работе никто из них на меня не давил, не обращал, не делал замечаний по поводу моей модной, далеко не скромной одежды. Один лишь раз начальница пошутила про мое незнание молитвы «Отче наш», но мое тщеславие было уязвлено, и я решила найти и выучить эту молитву. Нашлась она в православном отрывном календаре на столе одной из сотрудниц.

С изучения этого календаря и началось мое воцерковление. Для меня открывался новый, огромный мир, в котором, как я поняла тогда, можно было найти ответы на все вопросы.

Год я активно воцерковлялась. Была типичным неофитом и почти сразу решила, что в скором времени уйду в монастырь, ну, а как же по-другому, ведь «только в монастыре можно по максимуму воплотить в жизнь Евангелие». Отпуск я решила провести в монастыре, о котором мне рассказывала начальница, но мой знакомый огорошил меня при очередной встрече словами: «Ты хотела поехать в монастырь, я с Матушкой уже договорился». Так я оказалась в том монастыре, где и живу до сих пор…

Монастырь к тому времени только начал свое восстановление, это было начало 2000-х. Мои представления о монастыре расходились с тем, что я увидела. В моих розовых фантазиях рисовались кельи с белеными стенами, преклоненные перед иконами в молитве сестры, мягкий свет лампад и прочее «благорастворение воздухов». Монастырь предстал передо мной полуразрушенным, над ним нависало пасмурное, уже осеннее небо, на территории ни души, из будки, стоявшей рядом с покосившимся домишком, выскочила и залаяла облезлая собака. Мои огромные от страха глаза потом со смехом вспоминали сестры…

Часто я возвращаюсь мыслями в то время, в самое начало своего монашеского пути и пытаюсь понять, что же меня так привлекло и удержало в монастыре, который, кажется, был и есть далек от монашеского идеала, как я его себе представляла. Думаю, я нашла в монастыре то, что жаждала моя душа в период неофитства, а именно: деятельное, активное участие в церковной жизни, в стройке «светлого будущего». Храм, который я посещала в миру, предоставлял лишь возможность участия в богослужебной жизни, максимум можно было помочь почистить подсвечник или посадить цветы при входе. Мне было этого мало. Монастырь того времени походил на комсомольскую стройку. И сестры, и трудники горели желанием восстановить обитель, коллектив сложился дружный, с неформальными отношениями. До сих пор наш монастырь — это одна большая, непрерывная стройка, только глаза сестер уже давно не горят.

На «Ахилле» прочитала статью о системопоклонстве — это про нас, только в качестве бога выступает не МП, а Монастырь, с большой буквы. Ради него можно и нужно жертвовать человеческими душами, телами, Господними заповедями…

Через два месяца после моего первого визита в монастырь я спросила у старшей монахини (впоследствии игуменьи) возьмет ли она меня к себе. Получив согласие, я возвращалась домой с ощущением радости и страха, с пониманием, что обратной дороги нет (задаю себе сейчас вопрос «почему „нет“?»). Ощущение невозвратности данного слова и, как я считала, необходимость искупать свои грехи, не допускали долгие годы и мысли об уходе…

Через месяц я уволилась с работы и приехала в «обитель веры и любви» насовсем. Отвез меня папа, на прощание пообещав приехать за мной через год, когда дурость пройдет. Он ждет моего возвращения до сих пор. Начальница уговаривала остаться, обещала повышение, отвела меня к своему духовнику (у меня своего не было), который славился тем, что в монастыри никого не благословлял, но меня почему-то благословил, посмотрел и улыбнулся: «пусть попробует»…

В монастыре подвизалось всего несколько сестер во главе со старшей монахиней, назначенной восстанавливать руины. С самого начала мне было предложено оставить все свои молитвенные правила, правила поста и т.п. за порогом и выполнять только то, что установлено в обители.

Оk. В обители требовалось: вставать не очень рано, правило начиналось около семи утра, длилось около часа, после чего все отправлялись на послушания. В 12 дня по расписанию следовал обед, который почти каждый раз задерживался на час, два и более, по разным причинам, но в основном потому, что на трапезе должен был обязательно присутствовать матушкин кот, который, как мне всегда казалось, из какой-то кошачьей вредности, именно в это время исчезал из корпуса, так что приходилось его искать по всему монастырю.

Еда в монастыре всегда была вкусная и обильная, что не удивительно — при отсутствии духовной поддержки, большом количестве физической нагрузки, это было необходимо. После трапезы были опять послушания, которые заканчивались в 20.00. Затем был ужин и вечернее правило, на котором практически все от усталости не могли стоять и сидели на полу, в полусонном состоянии.

По просьбам приезжающих трудников, из снисхождения к их немощи (и к нашей радости) у нас появился завтрак. Обычно все начинающие жить в монастыре страдают от постоянного желания «есть и спать». Со временем необходимость в большом объеме пищи уходит, приходит желание вкусной еды, отсюда появляются «тайнопокупки» чипсов и Pepsi на «карманные» родительские деньги.

Еда в нашем монастыре возведена в ранг мини-божества, поэтому сестра-повар годами нещадно дрессировалась криками, поклонами, поеданием «невкусной» пищи кастрюлями. Ей напрямую было сказано Матушкой: «Я тебя сломаю!!!» — это относилось как к приготовлению еды, так и образу мысли, и жизни вообще.

Одним из любимых занятий Матушки, особенно первые 5-6 лет, было устраивать «шмон», т.е. периодически навещать кельи сестер, склады и другие помещения и «наводить там порядок». Особенно часто «порядок» наводился на кухне. Несколько часов Матушка кричала на сестру-повара, с полок, шкафчиков вышвыривалось все на пол, билась посуда, после чего, выполнив миссию, Матушка удалялась, оставив сестер ползать по полу и устранять последствия «наведения порядка».

Вообще, насколько я помню, не проходило и дня, чтобы на всех сестер или по отдельности за что-нибудь не кричали, не ругали. Разменной монетой одно время служили «500 поклонов», которые давались направо и налево, за любую провинность, вплоть до разбитой тарелки. Поклоны можно было обменять на два часа чтения Псалтири ночью, но это было еще тяжелее — забирались драгоценные часы сна.

С появлением у сестер телефонов (чтобы не бегать в поисках друг друга, так как монастырь большой, и для упрощения контроля сестер Матушкой) ругать стали чаще, достаточно было нажать кнопку — и нужная сестра в доступе. Сестра-повар уговаривала меня терпеть эти «спасительные» крики, но однажды я сбросила звонок Матушки, вслед за чем мне было предложено собирать вещи и ехать домой.

Пораздумав, я попросила прощения. В наказание за дерзость я должна была читать весь день (с 12 дня до конца ужина) в храме Псалтирь, на каждой «Славе» делая по 100 земных поклонов. Всего за тот день у меня получилось сделать 1700 земных поклонов и еще остаться без обеда и ужина.

В другой раз я забыла закрыть дверь в парник и получила «разменные» 500 поклонов. Одна из сестер, ставшая мне близким другом и действительно сестрой, предложила разделить эти поклоны пополам. Когда об этом узнала Матушка, нам обеим дали еще по 500 поклонов. Нам пришлось делать их до 4 утра, правда, мы не торопились, а совмещали это неприятное занятие с приятным чтением книги «Дети против волшебников».

Это лишь несколько примеров практики «смиряния».

Мы не всегда были послушны и не делали поклоны сразу, в итоге сестре N удалось накопить 7000 поклонов, которые она потихоньку все-таки сделала. Сестре-повару давали поклоны тысячами, но она и была, и есть подвижница, следующая заветам святых отцов (без шуток), которая скорее не благодаря такому воспитанию, а вопреки, все еще сохранила и свою ревность к молитве, и веру в «светлое будущее». Ей даже удалось сохранить любовь к Матушке, которую она боготворила, когда пришла в монастырь, но в которой, как в духовной матери, разочаровалась довольно скоро.

Подобное разочарование настигало всех или почти всех остающихся жить в монастыре. Особенно болезненно это переживали сестры, которые были изначально обласканы Матушкой и сильно к ней привязались, вступили в близкие, доверительные отношения. Фаворитизм в нашем монастыре был всегда. Когда я пришла в монастырь, меня также пытались водрузить на пьедестал, ставили сестрам в пример, но личный контакт с Матушкой у нас не сложился.

В отличие от многих сестер, я шла именно в монастырь, к Богу, а не к Матушке, она всегда была для меня начальницей, которую я уважала и слушалась. Хотя разочарование настигло и меня, правда, это разочарование было скорее на уровне идеологии, а не на душевном уровне, как у сестер.

Может возникнуть вопрос, неужели я не видела жестокого отношения по отношению к сестрам с самого начала или этого не было. Было, и видела. В один из первых дней моего первого пребывания в обители я была свидетелем того, как Матушка сильно кричала на сестер, ругала их… даже трудно назвать за что, ведь ничего плохого они (мы, так как «косяк» был на самом деле и мой) не сделали. Дело в том, что сестрам было поручено нарисовать для детей детдома поздравительный плакат, и на нем я предложила нарисовать ангела, а внизу те самые подарки, которыми предполагалось одарить детей (верх щедрости, об отношении к внешним я скажу отдельно). Но мы оказались виноваты в том, что «не догнали» и изобразили ангела, а ведь дирекция и учителя школы относятся к вере негативно, поэтому на нас изрядно накричали и благословили ангела от подарков отрезать. Но на тот момент я посчитала этот крик нормальным (хотя совсем не привыкла к ругани, наоборот, с детства привыкла к уважительному обращению друг с другом), я объяснила это необходимостью: «Матушка учит, смиряет сестер», — все прямо по книгам, по-настоящему.

В «правильности» поведения, поступков Матушки, я, несмотря ни на какие издевательства, была уверена года три. Последней каплей был какой-то незначительный момент, самый обыкновенный громкий выговор братьям-трудникам, после которого что-то сломалось внутри меня, и мир стал другим, полностью поменялся взгляд на Матушку и на наш монастырь.

Я перестала доверять «линии партии», заняла сторону оппозиции, можно сказать, стала ее идейным оплотом и остаюсь им до сих пор, все годы совмещая это, как ни странно, с положением «правой руки, левой ноги» Матушки (наверное, в силу своего мягкого характера, мне говорили, что кроме меня нет никого, кто мог бы вынести это положение без вреда для психического здоровья).

Так как я пришла служить Богу, а не Матушке, и внутри меня была уверенность в правильности моего пути, в том, что я нахожусь на своем месте (хотя мне до сих пор не понятно, зачем Богу такой монастырь и такие мы?!), этот болезненный перелом не привел меня к уходу из обители, а вот сестры, которые боготворили Матушку, любили ее как мать, не смогли пережить разочарование и ушли.

Не могу сказать, что Матушка не любила этих сестер, но мне кажется, ее любовь требует всецелого себе подчинения, не оставляет права на какую-то свободу мысли, движения души. Как писал старец Иосиф Исихаст: душа послушника становится как бы одним целым со старцем, но… это слияние добровольно, свободно и, что важно, душа старца свята.

Я не согласна с позицией, что руководителем может быть кто угодно, лишь бы было послушание, опыт показывает обратное. Если руководитель страстен, если навязывает свою волю, то, как сейчас модно говорить, в душе послушника происходит когнитивный диссонанс, совесть начинает сначала тихо, потом все громче говорить, кричать, что что-то не в порядке, ведь заповедь Божия говорит одно, а руководитель — другое. Сначала сестра становится очень близка Матушке, начинает думать и говорить, как она, но это всегда заканчивается болью, разрывом, уходом.

Так ушла и моя дорогая сестра N. Она прожила в монастыре почти 13 лет. Объяснение тому, почему она не ушла раньше, почему не ушла до сих пор я и насколько вообще сложно уйти, можно найти в статье Монахини L. «Инвалиды духовной войны» (великолепный, правдивый анализ современного монашеского жития).

Отдельное слово надо сказать о молитве в монастыре, о том, что вроде как считается основой монашеского жития — о духовной жизни. В первый же год моего пребывания в монастыре я заметила, что мне катастрофически не хватает и личной молитвы, и богослужений. В миру я привыкла читать утренние и вечерние молитвы, посещать воскресные всенощные и все праздничные литургии (с работы отпускали), привыкла читать много книг (и духовную литературу, и художественную классику), без которых я не представляла своего существования. В монастыре же богослужения ограничивались утренней и вечерней вычиткой правила, что в сумме составляло около двух часов (такой устав молитвы у нас все 15 лет, никакого развития).

Литургии раз в месяц служил приезжавший из центра священник, на которого Матушка однажды накатала бумагу священноначалию за излишний, по ее мнению, либерализм (потенциально опасный для нее, подстраховалась, так сказать), после чего этот священник к нам ездить перестал, что жаль, мы восхищались его свободой мысли, образованностью, умением выслушать и поддержать.

Через год литургии стали еженедельными, но служились без всенощных на протяжении лет десяти (штатного священника не было много лет, все приписные). Последние лет пять у нас две литургии в неделю, одна всенощная, и все те же два часа вычитки. Это голая математика. Что за всем этим скрывается? Можно привести слова одной из сестер-трудниц, много лет приезжавшей к нам в монастырь: «Меня всегда поражало и огорчало… отсутствие Бога в монастыре».

Бог всегда с нами, а вот мы далеко не всегда с Ним. Это трудно представить и понять. Но Бог никогда не был центром нашей жизни. С самого начала и до сих пор «нашим всем» является Монастырь. Все разговоры за трапезой (духовное чтение за трапезой у нас появлялось только пять лет назад, по благословению свыше) сводились к «разбору полетов», обсуждению насущных дел и иногда политике. Никогда Матушка не говорила с нами о духовном, о Боге.

У нас было не принято молиться перед началом дела, вообще молитва, обращение к Богу, к Богородице, к святым не ставились во главу угла. Сам по себе труд, пребывание в монастыре считались спасительными, самодостаточными. «Вы отрабатываете свои грехи», — часто говорила Матушка. А труд в монастыре всегда был тяжел. Такие «классические» монастырские послушания, как выпечка просфор, вышивание, шитье, иконопись и др., не привились в нашем монастыре. Любые творческие начинания рассматривались как хобби, которым надо было уделять вечернее, свободное от послушаний время.

Таскать тяжести, копать землю, раскидывать гравий, сбивать старую штукатурку, косить траву, убирать снег, разной степени тяжести физический труд — это было основное наше «делание».

Хорошо запомнились некоторые трудовые подвиги. Например, когда мы зимой более 6 часов разгружали шаланду, полную строительных материалов (кафельная плитка, штукатурная сетка, направляющие для гипрока и др), после чего мы поужинали около 23 часов, и на следующий день нам не дали ни часа лишнего на отдых.

Первые лет восемь у нас не было никаких выходных, даже по воскресеньям и двунадесятым праздникам мы работали. На сегодняшний день мы имеем полдня в неделю, но этого для восстановления сил реально мало, с учетом количества трудовых часов и уже слабого здоровья.

Сейчас, слава Богу, помогают братья-трудники, но умственный труд и творческий до сих пор отсутствуют. Согласно прп. Серафиму Саровскому (и другим отцам), такой труд должен способствовать очищению ума, что, в свою очередь, способствует водворению там молитвы. Но откуда возьмется в уме молитва? Если об этом не говорится, если не прививается навык к молитве через богослужение, через келейную, личную молитву, если мы не дышим, не живем общением с Богом, если наш ум не направляется к небу, а все время вынужден ползать по земле? Сам по себе труд никакой молитвы не рождает! К чему приводит труд (поначалу был 12-часовой, сейчас 10-часовой) — так это к отупению, к отсутствию сил и желания молитвы, к желанию физического расслабления, снятия напряжения, иногда посредством спиртного, сигарет, просто чего-нибудь вкусненького, но никак не к поиску Бога.

Женщину физический труд, как я могу наблюдать, делает более грубой и жестокой, а в сочетании с общим разочарованием в монашестве — еще и циничной. Если говорить о келейной молитве, то каждая сестра молилась как хотела и умела, или не молилась вообще, что было гораздо чаще. Это прозвучит грубо, но думаю, сестры подписались бы под моими словами: Матушке было наплевать на нашу жизнь, на то как, чем мы живем, как молимся, что читаем и молимся, читаем ли вообще. Она никогда не интересовалась, не спрашивала об этом.

Как-то она сказала, что сестры сами должны подходить и спрашивать, но для этого хотя бы надо знать, о чем спрашивать! Я пришла в монастырь через год после того, как воцерковилась, да сестры и в основном приходили духовно неграмотные, делали первые шаги.

Для меня примером жизни были сестры и сама Матушка (пока я не стала больше читать и узнавать), я считала, что вот так и надо жить в монастыре: трудиться, смиряться и НЕ молиться, хотя душа чувствовала голод, помню, как я плакала первое время от отсутствия духовной пищи… а потом привыкла.

За первый год в монастыре я не прочитала ни одной (!) книги. Библиотека была большая, но когда я спросила благословения почитать пару книг, мне было сказано «рано, незачем», и я отстала.

Через год я написала Матушке в записке, что, не молясь и не читая, я стала чувствовать свою деградацию как личности. Это вызвало… смех (правда, добродушный), никаких слов поддержки, объяснений моего состояния не последовало. Прав был о. Петр Мещеринов, когда писал, что в современном монастыре «спасение утопающего — дело рук самого утопающего».

Окончание следует

Фото: patriarchia.ru (конкретный женский монастырь на фото не имеет отношения к истории, фото взято лишь для иллюстрации женского монашества)

Читайте также:

• Инвалиды духовной войны
• Мария Кикоть: Мне искренне жаль игуменью Николаю — она тоже жертва системы

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)

Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: