«Во дни печальные Великого поста…» Часть 4
11 марта 2018 Александр Зорин
Продолжение. Предыдущие части тут.
***
«А над всем этим срамом та церковь была — как невеста…» (Дмитрий Кедрин, «Зодчие»).
Она стоит на холме — белая, окрыленная кокошниками и золотыми куполами. А у подножия холма сверкает ядовитыми красками помойка. Битое стекло, консервные банки, рвань и клочья полиэтиленовой цивилизации. Как над геенной огненной, над ней курится дымок. Бумажная субстанция сгорает, остается осколочная нетленная. Собаки что-то еще съедобное находят здесь. При виде человека испуганно отбегают: чуют сильного конкурента.
По этим кучам горожане пробили тропки: обойти их невозможно — справа река, слева крутой, зачерненный свежей гарью, склон соборного холма.
Вчера здесь наши приютские ребятишки атаковали двух девушек.
— Перестаньте, ребята, зачем вы их дразните? — вмешался я.
— А они матом ругаются!
Стоя на мусорной обожженной куче, в дым пьяные, девицы отвечали пацанам забористой бранью. А одна в знак презрения задрала юбку и, повернувшись спиной, показала то, что вызвало у них щенячий восторг.
И рядом храм — контрастно и высоко. Сонмы галок облепили кресты, золотые купола, купы деревьев вокруг… Что-то символическое есть в этом видимом контрасте: грязь и вонь внизу и белизна вознесения. Символическое, потому что такого резкого разграничения не бывает там, где приземлился Святой Дух.
…Существует сокровенная связь между состоянием церкви и жизнью вокруг…
***
Отцу Крискентию 26 лет. Он хорошо знает западный обряд и склонен кое-какие детали из него употребить в своей практике, в обряде восточном. Например, в Рождественские дни устроил большой вертеп посреди храма, вынес туда престол. И служил обедни под лапником — посреди храма.
О. Василий этому не препятствует и говорит, что нужно постепенно, исподволь приучать людей к обновленным формам богослужения. Но очень осторожно… А то тебя выберут собакой для битья, начнут дубасить и всем показывать.
— Но вообще пока не произойдет административной реформы, об изменениях в РПЦ и мечтать не приходится. Западная и Восточная церкви — сестры. Они должны примириться и взаимодействовать, как до разделения в 1054 году, когда авторитет Папы еще признавался. Сближение церквей неминуемо должно произойти. И на это нужно сегодня работать как на общее дело.
Однако общему делу часто мешают начальственные амбиции, порой свойственные православным батюшкам, так сказать, по определению. А уж если вокруг царят невежество и суеверие, священник получает все основания ощущать себя Стефаном Пермским среди несчастных зырян.
Отец Крискентий из таких. Он действительно хорошо образован и на все имеет свое окончательное мнение. Недавно побывал на Украине, заглянул к униатам на богослужение.
— Страшно слушать обедню на современном украинском, — говорит он. — Я зашел, поклончик отбил святому. И всё, и до свидания.
***
Вечером молитва с детьми. Двое-трое стоят молча, слушают, остальные строят рожи, прыскают смехом. Я молился своими словами, благодарил за прожитый день, за Сеню, которого скоро выпишут из больницы.
— Молятся дети перед сном? — спросил я ночную няню.
— Крестятся, подходят к иконе.
Молиться и креститься давно уже стало синонимом в русском языке. Научить их барабанить Псалтирь — это дело, а молиться по-настоящему — это что-то инородное, протестантское.
***
Один священник-монах был дотошен, исповедуя женщин. Кающихся в грехе против седьмой заповеди расспрашивал в подробностях: как, и сколько, и каким способом? Тогда женщины из того прихода пожаловались настоятелю. Любознательного монаха перевели на другой приход. Как будто там греховодниц меньше.
А другая грешила, каялась, но одного греха не могла себе простить и повторяла его на каждой исповеди. Согрешила она однажды на… столе. А стол в народном сознании — святое место.
Правда, есть пословица, которая говорит об относительной святости этого места: «Хлеб на стол — стол престол, хлеб со стола — стол скамья».
***
Было при большевиках, в хрущевские времена. Женщина кается на исповеди:
— Ворую, батюшка.
Духовник ей отвечает:
— Воруй, но только с Церковью делись. Церковь-то вся обворована до нитки.
…Одна боголюбивая прихожанка наутро после Пасхальной ночи метет каменные ступеньки и поет:
— «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»
Из соседнего дома выходит учитель математики и, направляясь мимо церкви в школу, говорит:
— Мария Лукинична, ты какие-то буржуазные песни поешь.
А она:
— Пошел ты на… — и не разгибаясь в том же пасхальном мажоре, — «…и сущим во гробех живот даровав!»
***
— Отец Василий, как вы относитесь к смертной казни? — спрашивает о. Крискентий.
— Плохо, считаю, что ее не должно быть.
— В Евангелии нет этого «не должно», — возражает о. Крискентий.
— А «не убий»?! Только Податель жизни может отобрать жизнь. К тому же наше судопроизводство несовершенно и сплошь и рядом карает невинно осужденных.
— А я считаю, изуверов, которые не просто убивают, а при этом издеваются над жертвой, надо уничтожать. Чикатил всяких.
— Изолировать надежно от людей, — говорит о. Василий, — вот кара, которую они заслужили. Пусть подумают и помучаются. Мука совести — настоящая казнь.
— Да у них нет совести.
— Может быть, пробудится в изоляции. Есть примеры. Государство существует, чтобы защищать жизнь, а не отбирать.
— Но ведь у нас варварское государство, — говорит о. Крискентий. — А смертною казнью оно и должно защищаться от убийц. Звери боятся смерти. Одного убийцу казнили, так у него со страху изо всех дыр потекло…
— Он не смерти боится, а боли, — объясняет о. Василий. — А жизнью он не дорожит, не понимает ее назначения. Ни в грош не ставит — ни чужую, ни свою. Он бережет шкуру свою, а не самое существо жизни, уж не знаю, как назвать, душу, что ли…
— Вот возьмите, Саддам Хусейн, — не соглашается о. Крискентий. — Да, он диктатор. Но в Ираке нет такой преступности, как у нас. Отцы рассказывают, кто там был, ночью можно спокойно гулять по улицам. Нет, я все же за то, чтобы изуверов уничтожать.
— Так ли делать советовал нам Христос? — увещевает о. Василий. — Смертная казнь отбирает у человека надежду на раскаяние. Вспомните разбойника, распятого рядом с Христом, но покаявшегося… Только Христос может оценить степень нашего падения и покаяния. И Он даровал бывшему разбойнику вечную жизнь.
Но отец Крискентий досадливо машет рукой и уже не слушает.
***
Отец Сергий, тот самый молодой батюшка, что так долго исповедовал на Благовещение, учится в семинарии заочно. Молодой батюшка исповедует прихожан подолгу. Он закончил радиотехнический институт. А в начале поступал в ленинградское военное училище. Сдал все экзамены на «пятерки», только историю на «четыре» и не сомневался, что поступит: балл проходной. Но фамилия — Фридман. Не прошел по конкурсу.
После института работал на заводе: хорошая должность, приличный оклад. В праздничных попойках дружного рабочего коллектива не участвовал. При вступлении в должность — мужикам авоську водки, а сам «нет, не пью, не хочется». Они в дискотеку, а он в церковь. «Мне там интересно и хорошо». Товарищи не понимали: «Ты что, больной?»
Они с матушкой, учительницей литературы, готовят программу православной воскресной школы. Отец Василий поторапливает:
— Давай, давай, чтобы детки мои к духовной азбуке приобщались. А то в церковь бегают, а спроси, что значит «Евангелие», — никто не ответит. У меня руки не доходят, может, ты за них возьмешься.
Отец Сергий именно к этому и готовится. Только живет он в деревне, до храма добирается с пересадкой, на двух автобусах. И детишек у самого четверо.
***
А о. Крискентий в этом начинании не поддерживает коллег. Он редко с чем соглашается, держит круговую оборону.
— Воскресные школы? Пустое это, одна показуха. Мы ему в школе: «не ешь мяса!» А мать дома: «брось попа слушать, жри чего дают!» Мы — одно, она — другое. Эти школы пустая трата времени. Вот когда их отцы и матери помрут, вот тогда можно что-то делать, и то навряд ли. Несколько поколений сменится, пока в России услышат проповедь Христа. А сейчас — как в решето.
И уже возмущается, как начальник, которому подчиненный смеет перечить:
— Ну назовите мне хоть одну воскресную школу!
— Назову десяток, да вы все равно не поверите, — отвечаю ему.
— Я ни одной не видел!
— А как вы увидите, не желая видеть, имея предубеждение?!
— Девяносто раз нашей бабке говоришь, что со священником на улице надо здороваться, а лучше подойти под благословение. А все напрасно, не подойдет, хоть кол теши…
— А вы потерпите, сто раз напомните доброжелательно; глядишь, одну прихожанку и приобщите к церковному благочестию.
— Зачем мне столько времени тратить на одну старуху, если у меня десятки студентов. Я преподаю в колледже религиоведение и культурологию. Вот моя воскресная школа.
Всезнающая улыбочка, пухлые губки.
***
Витька провинился.
Под горой сидели мужики, распивали бутылку. Витька набрал камней и… Одному попал в голову. Ребятишки были рядом. Таким способом они хотели проучить мужиков, чтобы не выпивали у святых мест, под самым храмом. Мужики вскочили и — за пацанами. Все убежали, а Мишка не успел. Мужик схватил его за волосы и поднял над обрывом, как зайчишку. На крик выбежала воспитательница, отбила Мишку. Это она их так «воспитывает»: оставляет на весь день без пригляда, а сама на кухне гоняет чаи и смотрит телевизор.
Витьку поставили в угол до самой ночи. Не был допущен и на чтение «Томасины».
***
Сельский батюшка, запойный, говорил:
— Не может быть, чтобы Господь меня не простил, я ведь родился и жил в России.
***
Игумен Св-го монастыря, что стоит неподалеку от города, — веселый молодой монах. Улыбается: «Монах должен быть веселым». Грузноватый, ходит быстро, вдавливая шаги в землю.
У него крепкое подсобное хозяйство. Сеют огород, картошку, держат свиней, коров. На дворе разобранный трактор. Рабочий жалуется игумену:
— Вчера Николай хотел трактор наладить, вала нет…
— Куда ж делся?
— А я не знаю, вчера Николай глянул, а вал утек…
— Ищите. Я за это буду наказывать строго.
***
Послушники в монастыре.
Николаю лет 27–30, родом из Узбекистана. Кочует по святым местам. Потоптался в Питере, на подворье Оптиной пустыни. Сюда прикочевал из Пскова. Говорун, мелет не умолкает:
— Плохо там, где денег нет. Я хочу постригаться, но только не в этом монастыре.
Сидит на кухне, щелкает грецкие орехи. Мать Дионисия на него сердито реагирует:
— Завтрак с 7.30 до 8.00, а сейчас 9, а ты все лясы точишь.
Зато он на нее не реагирует нисколько.
— Каждый игумен хочет, чтобы у него было больше монахов, тогда его повысят, сделают архимандритом, потом епископом, архиепископом, потом митрополитом, а там и Патриархом. А какой солдат не хочет стать генералом? В семинарию легче поступать из монастыря. Игумен характеристику напишет… Иной учился в школе плохо, ему конкурс не выдержать, а характеристика поможет… Игумен ведь думает, что послушник по договоренности в монастырь вернется и станет монахом. Потому за него и хлопочет. А он кончит семинарию, женится и — на приход, а игумену скажет: не могу монашеский крест нести, не по силам. А я в семинарию не хочу, сразу буду постригаться, только вот не знаю где.
Утро. Туалет на улице, умывальник в кухне. В единственной раковине уже моют посуду, чистят картошку. Я выхожу с зубной пастой и мылом на крылечко. По случаю воскресенья обедня поздняя, но послушник Николай завтракает, к обедне, значит, не пойдет. Разогрел макароны и наворачивает с белым хлебом. Послушник Дима расставляет в трапезной тарелки.
Монастырский колокол, как било по рельсу, — звучит одиноко, покорно, упрямо.
Диме лет 25… Был дважды оперирован: вырезали поджелудочную и прокалывали легкое, поддували… Вид у него удрученный:
— Я на рынке работал, торговал мясом. Менты присасываются: мяса дай, фарша дай… А фаршем торговать на рынке нельзя, только в магазине — неизвестно, из чего ты фарш накрутил. Дашь ему долю — отстанет. А там второй подойдет, третий… Себе в убыток торговать. С рэкетом иметь дело надежней. Отстегиваешь бандитам твердую сумму, стоишь спокойно, они тебя и от ментов отмажут, и от других волков. А здесь колдуны одолели: приходят в храм, ворожат, свои молитвы сатане творят.
— Зачем же колдуну в храм идти? Он может и в домашнем углу, и в сарае покудесить…
— А благодать чью-то забрать?! — всплескивает руками Дима. — Он же знает, что попадет в ад, и мстит за это.
Николай слушает, доскребывая на сковородке.
***
Отец Амвросий. Худой, пушистая борода с проседью в два белых ручья. Глаза навыкате, нос крючком. Улыбка, как и у отца игумена, не сходит с лица.
На полунощницу (ночную молитву) спешат в храм малой стайкой — отец Амвросий, ребята-послушники и один инок. Читают молитву уставом, быстро-быстро: тропари, псалмы, «Верую», «Отче наш» — мелким стежком шьют, как на швейной машинке. Отстрочат — и скорей досыпать в свои кельи, низкие клетушки, разделенные фанерными перегородками.
Окна келий обращены за пределы монастыря и забраны чугунными решетками. Сквозь решетку видна струйка реки, подальше овраг с оползнями помойки, справа шумное шоссе.
Продолжение следует
Фото: timeinphoto.com
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
