«Во дни печальные Великого поста…» Часть 5
17 марта 2018 Александр Зорин
Продолжение. Предыдущие части тут.
***
Истрепалась лента на моей пишущей машинке. В здешних канцтоварах — «Гвоздике» и «Дуняше» — ленты не оказалось. Пришлось ехать в Пермь. На шоссе частые аварии. С запада идут большие грузы. Водители, опасаясь рэкета и милиции, стараются реже останавливаться и — засыпают за баранкой. На 200 километров пути обязательно одна фура валяется на боку.
Вот и сейчас что-то там произошло впереди. Наш автобус притормозил и тихо проехал мимо стада разбросанных машин, среди которых высились, как слоны, дальнобойные фургоны. В морду одного влип «жигуль». Морде ничего, а «жигуль» — всмятку. Руль вплюснут в грудь водителя. Сосед слева показывает малютке сыну:
— Смотри, смотри, труп там сидит.
А женщина справа ни на миг не оторвалась от книжки, от детектива «Королева сыска». В очках, хрупенькая, ярко накрашенный рот, читает взасос. При ней тяжеленный рюкзак и сумки, я помог их пристроить в проходе.
— К невольнику еду, к сыну. В исправительную колонию. Торговал наркотиками. Как посадили — жена ушла, забрала внучку, подала на развод. А он не знает. Узнает — повесится.
— Голодно в зоне?
— Нет, наел ряшку. У них там культуризм, секция. Мускулы, как бревны.
Глянула в окно невидящими глазами и — опять в книжку.
***
Бабули в деревне сами читают на храмовой службе: канон, акафисты к причастию, кафизму, одну главу Евангелия и две главы Апостола. Раньше священника не было, они читали по домам, вот и научились.
О. Василий отслужил обедню, сказал проповедь о грехе сквернословия, потом отслужил молебен, потом панихиду. Часам к трем кончил. Подходит к нему прихожанка и участливо, жалея, говорит ему:
— Батюшка, пойдем ко мне обедать и чай пить, а то ты, поди, умудохалси.
Он смешно передразнивает старушечий лепет:
— «Батюшка, благослови, батюшка, благослови». По любому поводу, чихнуть тоже: «батюшка, благослови»… А я однажды не вытерпел. «На что, — говорю, — тебе голова дана: для шапки, для платка?» Они, как дети, старухи. Я исповедуюсь у отца Наума, в Загорске, а одна смиренница пристроилась подслушивать, ухо выставила. Я ее за воротник: «ты куда?!»
***
О. Василий — натура широкая и открытая. Может быть, и есть в нем хитринка, но, как у сынов мира сего, о которых в Евангелии говорится, что догадливее сынов света. С паствой строг, потому что видит великую, неодолимую силу косности, которой задавлен современный человек, особенно в провинции. Бывает и яростен, но — отходчив.
— Вы, Александр Иванович, в армии служили?
— Нет. Закосил.
— Правильно сделали. И я своего сына не пущу. Взятку дам военкому или похлопочу через владыку; сегодняшняя армия — зло. Не в пример той, когда я служил.
Мы листаем большой альбом с фотографиями, где он запечатлен во всех видах. Вот благословляет солдатиков срочной службы перед отправкой в Чечню. Вот благословляет летчиков туда же, кропит святой водой.
Я не удерживаюсь:
— Армия — зло. А благословлять приходится…
Он уязвлен:
— Я вообще против присоединения Чечни. Отдать бы ее давно и укрепить границы. Тогда бы весь Кавказ взвыл — и Грузия первая. Но если они шевельнулись, давить до последнего, я согласен с Путиным. Правозащитники орут: «чеченцы страдают», «чеченцы гибнут». А что же они про русских не говорят? Которых чеченцы за людей не считают, носы, уши им отрезают, в ямах держат! Нет, я не баптист какой-нибудь, для меня защита отечества дело святое!
— Так ведь это гражданская война, а не отечественная!
— Наши парни гибнут! Чеченцы бандиты, значит надо кончать с ними военным методом.
Распаляется сильней и сильней:
— Америка навязывает свою волю! Зачем они Белград бомбили?! Милошевич негодяй, а народ при чем? Найдите другие способы справиться с Милошевичем! Зачем американцы в Ирак лезут! Чего им там нужно!
Уже запальчиво, на крике, глаза круглые:
— Зачем бомбили сербов на Пасху, а на бомбах были надписи «Христос Воскрес»?!!
— Ну, это явная брехня в духе отца Варсонофия. Уж не один ли вы с ним журнал читаете — «Сербский крест»?
Через минуту о. Василий уже успокоился, может, и пожалел о чем-то, о чем кричал в запале.
Я примирительно:
— В человеке понамешано… И ангельское, и дьявольское, и ложное, и истинное. Широк русский человек…
— Вот, вот, я такой.
Он такой… А ведь он из лучших пастырей, — делателей, как сказано в Евангелии, которых всегда мало при изобильной жатве…
Сидит на лавке, сгорбился. По правую сторону — собака Линда, по левую Котофей Иванович. Все трое одной породы — крупные, большеголовые.
— При коммунистах все было понятно: враг, свой. А сейчас я ничего не понимаю, каша в башке. Но знаю точно, сердцем чую: если мы будем, как Лев Толстой, всех и все жалеть, то по-русски говоря, России п… конец!
…Несколько фотографий с местными казачками: хоругви, кресты, разбойничьи морды. О. Василий заметил мое недоумение:
— Да что вы на них внимание обращаете! Это ж клуб. Их мало, и то меж собой перегрызлись. Они опасности не представляют. Я с ними за границу съездил, Германию повидал. Клуб; собираются по интересам, как шахматисты.
А я думаю: знает ли кто-нибудь, сколько у этих шахматистов припрятано оружия?..
Еще фотография: вырытая могила, солидная публика, нарядный гроб…
— Я на похоронах от стола всегда отказываюсь. Выпьешь рюмку, скажут — поп пьяница. Не выпьешь — гордец, зазнайка, нами брезгует.
— А эту фотографию мне подарил Паша, шофер наш. В молодости он работал фотокором в газете. При Хрущеве кукурузу заставляли сеять даже на Северном полюсе. А уж в наших краях — обязательно. Так вот Паша снял председателя колхоза на кукурузном поле. Одна голова торчит. На самом-то деле председатель на коленях стоял, — улыбается о. Василий. — А это моя Буренка. Я до прошлого года держал корову. Утром выведешь, на штырь привяжешь — пасти некому. А мальчишки (не мои, конечно) выдернут штырь, она и пойдет бродить по всему городу. Очень любила у памятника Ленину пастись, на клумбе. Тут ее и сфотографировали.
***
У Витьки недержание мочи. Спит он отдельно от остальных; а как проснется, тащит свой матрац на улицу, закидывает на забор — сушит. К нему сегодня приходила мамка. Модное красное пальто с высоким воротником. Рядом кавалер — в кепке, похожий на тракториста.
— Витька, к тебе! — кричат ребятишки.
Витька получает гостинец — двухлитровую бутылку «Фанты», а тракторист протягивает ему бумажную денежку. Витька стоит перед ними минут десять — руки в карманы, нога за ногу. Уходит, придерживая на плече бутылку, будто полено.
Мать живет в городе, но ее, алкоголичку, лишили материнских прав. Отца он никогда не видел. На денежку он купит брикет вермишели с острой приправой. Дети любят этот полуфабрикат, в котором, наверное, есть недостающий в их организме витамин. Острая специя придает вкус и запах, дети заливают брикет кипятком, накрывают тарелкой, принюхиваются к распаренной вермишели и вкушают ее и до, и после еды — как изысканное лакомство.
Наверняка Витька купит не один брикет, наверняка осчастливит кого-нибудь.
***
Среди ночных нянь есть одна хлопотливая и добрейшая. Когда не дежурит, берет к себе домой по очереди каждого из ребятишек. «Помыться и подкормить. У меня комната большая».
На ужин у них сегодня пустые макароны. Подмаслить нечем, повариха добавляет в тарелку две-три капельки майонеза на кончике ножа. Стакан молока с хлебом и борщ, оставшийся с обеда, — кто хочет. Набегавшись за день, мальчишки метут макароны со свистом. Витька расщедрился, купил четыре брикета, и сейчас они поделены на восемь частей.
«Томасину» сегодня слушают невнимательно. Разглядывают картинки журнала, спортивную игру. Вовка посапывает, обернув голову занавеской. Максим спит в объятиях зайца. Остальные хоть и слушают, но вполуха: шуршат бумагой, лезут под стол, громко хлебают чай, притараненный из кухни, выталкивают друг дружку со скамейки. Внимателен и неподвижен один Мишка.
***
О. Василий выдает им иногда на воскресенье по десять рублей.
Идем с Валькой на почту, он хрупает яблоком и заедает мороженым.
— Моя мама еще молодая, ей только 36 лет. Она раньше пила, а теперь закодировалась.
***
Повариха орет в форточку:
— Давай руки мыть и обедать!
Ребята мгновенно бросают мяч, мчатся в столовую. На обед им полагается по два куска селедки. У Витьки в тарелке один.
— А второй? — обижается Витька.
— Я тебе два дала!
Витька ворошит пальцем жареную картошку в тарелке, показывает один кусок: где два-то?..
***
Большой туалет на территории храма о. Василий велел снести: всех не ублажишь. Оставил один, в храме, о котором прихожане знают. Но в праздник много пришлых людей. Одна бабонька, не найдя отхожего места, залезла в нишу под папертью, справила, что надо, выбралась оттуда и, задрав голову к куполам, решительно и широко перекрестилась. Видать, верующая. Но природа свое берет: земле — земное.
***
Возвращается из магазина, груженная сумками, Ирина Лукинична. Батюшка отдыхает на лавочке, только что посадил с детьми 15 кустов сирени. «Я люблю деревья сажать». Увидел супругу, поспешил навстречу, взял тяжелые сумки.
Деревья у самой кручи обнесены тесовой оградой.
Зимой мальчишки взбираются на гору, обязательно ухватятся за дерево — все деревца к весне бывали поломаны. Потому и защитил их крепким тесом о. Василий — грубовато, зато надежно. А посажены на краю, чтобы склон удержать. Метров десять осталось до церковных стен…
***
За речкой на заливном лугу мужик копает обводную канавку вокруг своего огорода. На мое «здравствуйте» кивнул головой.
— Можно посоветоваться? Дом хочу здесь купить, — сказал я первое, что пришло в голову.
— Не, здесь никто не продаст. Два продажных были. Один сгорел, а другой продали, потому что сын утонул. Их новые русские купили. Вишь, хоромы выстроили.
— Где ж тут утонуть, речка махонькая?
— Правильно, по яйца. Пацан нырнул с берега и не вынырнул. «Скорая» приехала сразу. Врачиха начала ему массаж делать, грудь качать, устала. Я говорю: уже синева сходит, уже через рот вода пошла. А она мне: «качай, если хочешь». Мужики, кто был, разошлись, я давай ему на грудь давить, а никого больше нет, качал, качал… я ж не трактор… Ну и все, труп.
— Как же купаться в такой грязи? Ручей вонючий…
— Повыше можно. А ручей — это с дворянского гнезда. Район есть такой, там шишки живут, у них квартиры большие.
— И сюда, значит, спускают?
— Поставили чистилку, кабину, да она ни фига не того… все их добро в речку плывет.
Мы раньше на этом лугу цветы собирали, загорали, детишки уроки готовили… А ручей пустили, весь луг заболотили и загадили. Писали и в газеты, и в райисполком — без толку.
— А почему за водой на колонку ходят — в гору и далеко?
— У нас был хороший колодец. Мы с Николаем покойником его каждый год чистили. На бабки-Анфисином огороде. Очистим до донышка, он внизу белым камнем выложен, два кольца высотой, вода изумрудная, родниковая. А как бабка померла, забор повалили, ребятишки кто чего: и ссут туда, и бутылки, и стаканы бросают, и падаль всякую — собак с кошками. Нет, здесь ничего под дом не найдете, ступайте на Розу Люксембург или на Клару Цеткин, там поищите.
Я, желая продлить разговор и глядя на гору, где парит белый лебедь — собор, говорю:
— Церковь у вас красивая…
— Хорошая. Василий священник.
— Вы ходите?
— Не, я не хожу. А до Василия был Игнатий, тот ко мне захаживал. У меня дерево росло раскидистое — тень, прохладно. Придут с друзьями, выпьют бутылочку и мне сто пятьдесят нальют. И разойдутся.
***
— Вы, Александр Иванович, за Андрея Сахарова. А я Солженицына очень люблю.
— Они друг другу не противостоят, одно дело делали. Но Солженицын заблудился, прожив 20 лет в Канаде, оторвался от России. Хотя именно этого и опасался, даже язык английский не учил, чтобы ни единым звуком не участвовать в канадской жизни. Она, его приютившая, его нисколько не интересовала. Сосланный Овидий не только выучил варварский язык, но и писал на нем стихи. Современный Овидий интересуется только Римом, своим Третьим Римом. Он возлагает надежды на самоуправление, на возрожденное земство. Это ли не слепота!
— Слепота, слепота, — откликается священник, хорошо знающий, сколько еще нашему народу созревать до самоуправления.
Один из таких самоуправленцев, уже принявший с утра, шатаясь, подходит под благословение. Наклонил голову, сдвинул ладошки пирожком. О. Василий начертал в воздухе крестное знамение и этим ограничился. У него правило: на улице руку для целования не подавать. Мало кто понимает, что целуют руку священника, державшую чашу со Святыми Дарами. Обряд теряет сакраментальный смысл, подменяется раболепством.
***
На дверях собора объявление:
«Свечи, приобретенные вне храма, в нашем храме использовать категорически запрещается!»
Стережет отец настоятель свою копейку. А копейка рупь стережет. Коннозаводчик в прошлом месяце не дал на приют ни рубля. Какие-то у него с властями сложности… Пришлось выкраивать из приходских достатков. А какие достатки, если еле-еле покрыли годовой взнос на епархиальные нужды.
***
Директор местного завода дружит с настоятелем. Деятельный, умный, он быстро перестроился: вместо военной продукции теперь гонит деревообрабатывающие станки. По сходной цене, меньшей, чем на мировом рынке, у него их берут китайцы. Очередную группу заказчиков директор привозит на экскурсию в собор. Внимательные китайцы узнают много нового — например, что хорошую слышимость в православном соборе поддерживают вмурованные в стены глиняные горшки (священник непременно прорычит троекратное Аллилуйя); что юродивый Герасим при императрице Екатерине трижды ходил отсюда в Москву — босиком; что икона «Утоли мои печали» привезена с родины Петрова-Водкина. Кто такие Екатерина, Петров-Водкин и что это за икона «Утоли мои печали» китайцы должны знать, если приезжают в Россию за станками… Отец Василий на подробностях не останавливается.
Однажды, при продаже очередной партии, на заводе не оказалось нужного масла, которое защищает металл от коррозии. Отец Василий уступил директору бочку лампадного.
Окончание следует
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
