«Во дни печальные Великого поста…» Часть 6
18 марта 2018 Александр Зорин
Окончание. Предыдущие части тут.
***
Еще один приход, пожалуй, самый дальний. У священника, отца Валерия, нет телефона, предупредить бы… Полдня потратили на дорогу, да не застали.
— Едешь к нему всегда наобум Лазаря, — ворчит отец Василий.
Только отъехали, шофер Паша нарушил правило — не включил, выезжая на трассу, левый поворотник. Тут же нас остановил гаишник.
— Что, чеченский след ищете? — съязвил отец Василий.
Блюститель порядка пропустил вопрос мимо ушей и повел Пашу в будку — платить штраф. О. Василий заерзал, оставленный без внимания.
— Шоссе пустое, за пустяк обдерут, как липку. Пойду с ними поругаюсь! — вылез из машины, решительным шагом пересек шоссе и скрылся в будке.
Через минуту все высыпали на крыльцо. О. Василий машет руками, как будто медведь отмахивается от пчел.
— Что, — говорит, — на надгробное покрывало себе собираете? Так я вас отпою по первому разряду.
— Все, все, батюшка, — залепетали они, — уважаем, уважаем.
Вернули штраф 140 рублей.
— А у Паши вся зарплата тысяча, — подвел итог уже остывший батюшка.
Отец Валерий живет у самого кладбища. Калитка заперта, за оградой тявкает Тузик. Отворили ворота, подпертые колышком. Может, спит и не слышит… Тузик беснуется, о. Василий нагнулся за палкой, Тузик убрался под дом. На двери висячий замок.
Кладбищенская церковь тоже на замке. Хозяйственный глаз благочинного увидел в этом непорядок:
— Это же сплошное саморазорение — запирать на день кладбищенскую церковь. Поселок большой, девять тысяч человек. Каждый, кто на кладбище придет, обязательно свечку поставит.
Староста, молодая дородная женщина, живет рядом, в низеньком домике об одном окошке.
— Батюшка в город укатил, за гвоздями, — и показала на сваленные у забора доски, — часовенку будем строить на Герасимовом ключе.
На кладбище особая тишина — умиротворенная, слепящая апрельской синью, инкрустированная вороньим граем.
Я обратил внимание на богатый памятник из черного мрамора, на юное прекрасное лицо…
— Это сын директора «Автосервиса», — объяснила женщина. — Единственный сын у него был, пятнадцатилетний. Проигрался в карты. А сумма — на хороший дом потянет. Просит отца: дай денег. А отец: выкручивайся, как хочешь, денег не дам. Он и повесился.
***
Утро. Дети гурьбой у телевизора. На экране — реклама. Они вылупились на тетю, которая рекламирует прокладки.
— Вы почему в школу не идете?
— А у нас «Гармония», — отвечают хором, не отлипая от берегов Антальи, от кокосовых пальм и пенящегося прибоя.
«Гармония» — так называется школьный урок, из которого они раз в неделю черпают представления о прекрасном. Что-то вроде нашего «Рисования», когда мы, если не прогуливали, то бегали по партам, играли в салочки на глазах у учителя.
***
Мишка опять захандрил. Из школы приходит грустный. Отказывается от еды. Отец Василий знает причину: тоскует по дому. И всякий раз отвозит его повидаться с матерью.
— Поеду, жалко мальца. Заодно наломаю можжевельника, там его море. Выстелить храм на Вербное, вместо пальмовых веток… Поедемте с нами, Александр Иванович! Я вас в Коптелове оставлю, это по дороге.
Коптелово — место знаменитое. Там жила мать Евлампия, старица. Теперь из нее упорно лепят святую — мимо церкви, мимо архиерея, мимо местного почитания. Главный лепила — писатель Хренов. Непонятно, чего в его действиях больше — самообмана или явной корысти.
В деревне показаться со священником опасно: евлампиевцы и церковь — враги. Кругом поля, дорога видна за километр, а из их дома, с холма, — и подальше. Черный «москвич» благочинного хорошо знают. Поэтому, как только обозначился куполок церквушки, остановились и условились встретиться вечером здесь же, у вербного куста.
Поля, зарастающие бобыльником и крапивой, ползущие по горизонту низкие тучи, скотный двор, зияющий пустыми глазницами, сельхозтехника, разбросанная там и сям, как подбитые вражеские танки, и — простор, простор, какого горожанин не видит годами.
Навстречу ни души, в деревне на улице тоже. У кого спросить, где жила блаженная схимонахиня?.. Но — открыт магазин, столичный набор продуктов: бананы, французское шампанское. В углу белые столики, стулья — отдыхай культурно, читай объявления:
«Купим натуральные волосы от 35 см до 3000 рублей; седые, крашеные от 45 см».
Я купил Мишке бананов.
— Как пройти к матушке Елене, которая ухаживала за Евлампией? — спросил я у продавщицы, миловидной, опрятной девушки.
— А вон, от магазина дорога прямая. Видите церковь? Там их дом.
У круглого высокого колодца кто-то возится с ведром, непонятно: мальчик, девочка?..
Священник, который был сюда поставлен на приход, сбежал, оставив матушке восьмерых детей и недостроенный трехэтажный кирпичный дом. Детишки все, за исключением старшего, слабоумные, двое прикованы к постели: парализованы ножки. Из-за дощатой перегородки слышен растревоженный, наверное, моим появлением шепот. Русская печь, ящик с яблоками, кроватка, на которой жила и умерла старица Евлампия. Ее одеяльце, ее подушки, большая, в натуральную величину, фотография: Евлампия лежит на боку здесь, на этой кроватке.
Сын священника Симеон — двадцатичетырехлетний, а на вид подросток лет четырнадцати — хозяйничает за мать, она уехала в город. Подносит паломнику два листа, на которых следует запечатлеть свое имя, профессию, место жительства, телефон и роспись. Один лист — для правящего архиерея, второй — для Московской патриархии: как свидетельство, что Евлампию православный народ почитает и требует канонизации.
Я купил книжечку с жизнеописанием матери Евлампии, кассету с ее голосом — и тем, наверное, расположил к себе Симеона, во всяком случае он разговорился. Смысл его откровений наивен и давно известен: антихрист при дверях, скоро будет одно правительство, один князь — антихрист. Родом из Америки, а править будет из Иерусалима. Ему уж там и храм приготовлен. Храм Христа Спасителя в Москве — еврейский. Знакомый летчик рассказывал, сверху видал, что на золоте куполов еврейские знаки, а под куполом(???) — иероглифы, тоже еврейские. А рядом по-старославянски писано. Которые по-старославянски, те видны. А иероглифы не всякому человеку доступно различить. От евреев все зло пошло. Нельзя их было в Россию пускать. На мой вопрос об отце Семен ответил равнодушно:
— Отец нас оставил. А где он сейчас, не знаю…
Рядом с домом новая деревянная церковь, сложенная под старину. После сбежавшего священника сюда был назначен другой. Другому якобы пригрозили по телефону: появишься в Коптелове — убьем. Он и не появляется. А отговаривается тем, что храм не достроен, полы надо перестилать, рабочие пьют без просыпу. Слыша это, о. Василий улыбается: «Убьем… Пугают! Служил бы, паломников тьма, весь бы доход в церковь шел, а так — этой Елене, которая за Евлампией ходила».
И действительно, место доходное. Из Екатеринбурга, из Перми на выходные приезжают автобусами паломники — «лопатники», как их называет соседка.
— Понаедут с попами да с хорами. Поют, аж волосы подымаются — так хорошо.
Дочь этой соседки рассказывает:
— Однажды в сенях я нашла белый платок, а через близкое время объявился первый покойник в нашей семье. Потом опять платок — и снова покойник. Мать собрала все платки и отнесла к Клавдии, а они оказались говоренные, заколдованные. После этого прекратилось, уж никто не умирал.
— А отец? — не соглашается мать.
— Ну… Разве что отец…
В деревне Евлампию зовут ее мирским именем — Клавдия. И нельзя сказать, чтобы она удостоилась местного почитания. Священнодействуют в основном приезжие, горожане. Они и церковь строят, и Елену с больными детишками поддерживают, и могилку соблюдают. А в книжке, сочиненной писателем Хреновым, такой наворот сусальной сказочности, суеверий и бесовских баталий, что святость матушки тонет в них, как бирюзовое колечко в болоте. Дом ее, судя по жизнеописанию, кишмя кишел «хожалками»-колдуньями, тянущими деньгу и приношения и пожирающими друг дружку. Может быть, и была схимонахиня Евлампия чистым Божиим сосудом, но автор книжки изрядно его замусорил и опоганил.
Вот лежит она, запечатленная на раскрашенной фотографии, на боку, почти целиком уместившись на подушке. Скорбное, щемяще-покорное тельце, завернутое в апостольник и подрясник. Гладкое дряблое личико… Нескладный плод человеческого мифотворчества.
Народ ищет святости по лесам и трущобам, потому что не видит ее в церкви. Пустынножительство, старчество — отсюда, от непонятных и непосильных церковных богослужений, от недоступного духовенства, от не слышания Слова Божия. Евлампия Евангелия не читала и паломникам читать не велела. Святая водичка (ею освященная), молитвы Богородице и совет схимонахини — вот духовный арсенал, с которым уходили от нее страждущие.
Несчастная Россия, веками заваленная суеверием и церковным самовластием.
Но — автобусы приезжают, документы, требующие канонизации умножаются, церковь безмолвствует, да и слаба она что-либо возразить против вековых чаяний, воплощенных в убогой заступнице и целительнице.
Купил я у Симеона три свечки и пошагал по моросящему дождичку к деревенскому погосту. Дорожка к могиле выложена кафельными плитками. Под широким теремом тесовой крыши на четыре стороны выставлены четыре иконы. Горит лампада в железном ларце. Сырая прошлогодняя листва шуршит под ногами. Прошла старушка с посошком, поздоровались. Позже я заглянул к ней в дом. Спрашиваю, нельзя ли чайку у нее попить, я за пряниками в магазин схожу. Она не сразу разобрала, а потом кивнула, согласилась. Путь мой туда и обратно, отогнув занавеску, проследила, внимательным дозором.
— А вы со мной? — спросил я ее дважды.
— Спасибо, только что пообедала.
В доме чисто, в углу маленькая, с детскую ладошку, бумажная иконка. А над дверью и в горнице над зеркальным шифоньером кричащие плакаты с рекламой жевательной резинки. «STIMOROL — БОЛЬШЕ СВЕТА ВО ВКУСЕ И ДЫХАНЬЕ» и «DIROL — ЖИВИ С УЛЫБКОЙ». Как не улыбнуться, видя такое украшение в русской избе. Впрочем, и раньше плакаты висели в простенках, только с ликами вождей или с победными лозунгами.
Старуха оказалась глухой.
— С матушкой Евлампией доводилось встречаться?! — кричу я в четвертый раз.
— Строят, строят, кирпич возят, — показывает она в сторону деревянной церкви, где рядом сооружается дом для паломников. Судя по фундаменту, дом намного больше самого храма.
— Спасибо за чай, — встаю я из-за стола.
— А ты эти-то забери, — показывает она на вафли.
— Так это я вам…
— Забери, забери, — говорит она строго.
— Боитесь, что отравленные?
— Не боюсь, ты их из магазина принес, а все равно забери.
Не отравленные — значит, заговоренные, а с чего ей доверять незнакомому человеку…
Машина о. Василия уже маячила в условленном месте, когда я выходил из деревни. Влажный проселок, набухающие почки, кустарники и деревья уже вовсю дышат и выстреливают первыми листиками, и навеянный отовсюду, разрывающий легкие, душистый запах навозца.
Заднее сиденье в машине плотно забито мешками с можжевельником. Мишка сидит там, как в гнездышке. У него заплаканное лицо: только что расстался с матерью. Да, да, с той, при которой в недалеком прошлом кормился комбикормом на скотном дворе. С которой жил в бывшем клубе, в кинобудке, где потеплее, потому что клуб давно разорен — без окон, без дверей. Они и сейчас там живут — мать с сестрой. Мать вечно пьяная, дочь — вечно голодная. За домом, в пристройке, похожей на туалет, обретается отец матери. Тоже не просыхает. Семья… А сердце все равно к матери тянется.
Утром он не позавтракал, взволнованный предстоящей встречей. А обеда в родном доме наверняка не нашлось.
— Поговеет, ничего страшного. Матушка нам кой-чего собрала, — успокоил меня отец Василий. Я протянул Мишке бананы. Он есть не стал, вечером поделил между всеми ребятами.
В дороге его стало укачивать, о. Василий открыл окошко и протянул — не надуло бы — ему свой берет.
Ребята пинали во дворе спущенный мяч.
— А ну-ка живо помогите шоферу, тащите можжевельник в сарай, — распорядился о. Василий. — И ты, Верка, чего выставилась! — прикрикнул на дочь.
— У меня уши болят, — оправдалась Верка.
— Уши? Тогда стой смотри.
***
Я хотел рассчитаться с матушкой Ириной — за ее хлопоты, за ее вкусные обеды… Скоро уезжать… Но она хмуро возразила:
— Вы нам ничего не должны, Александр Иванович. У нас, у православных, так не принято. Мы кормим без всякой задней мысли, без всякой платы.
— А что, я не могу поблагодарить гостеприимных хозяев?.. У меня тоже никаких задних мыслей.
«У нас, у православных»… Не могли ли ее (она из священнического рода) смутить мои экуменические взгляды? Да и отец Василий разделяет их только отчасти:
— Православная и католическая Церкви должны объединиться, точнее сестрински признать друг друга… Но — только благодатные Церкви. Прав отец Крискентий: протестанты благодать утратили. Экуменизм, но — очерченный.
***
— Завтра баня, помоемся последний раз…- вздохнул я.
— Ну уж и последний, Александр Иванович! Последний знаете когда будет? — и о. Василий сочно рассмеялся. — А меня мыть не положено. Переоденут, крестик помажут… Все туда придем… Только с чем?.. У всех разные грехи и заслуги.
***
Дети, замерев, слушают мое чтение о кошке Томасине и другую историю — о мальчике Питере, побывавшем в шкуре кота. Он оказался без родителей, без дома, бродяжил, но полюбил своенравную кошку. Вся повесть «Дженни» — о них, о таких же брошенных и одиноких.
Мать подарила Мишке детскую Библию — с красочными картинками, изданную протестантами. Каким чудом залетела детская Библия в скорбную русскую глухомань? И как это мать не толкнула ее за стакан? Берегла для сына, ждала случая… Мишка попросил сначала почитать из Библии. Так я и поступил, прочитав им главку о входе Иисуса в Иерусалим — о предстоящем празднике, а потом уже стал читать про кошек. Мишка слушал, листая Библию и рассматривая картинки. Дети замерли под одеялами. Один Витька устроился на полу, напротив меня, завернувшись в одеяло и, как шах, скрестив под собой ноги. Но через минуту замерз и тоже забрался на кровать.
Беспрестанно, заглушая чтение, кашлял Максимка, грубо, по-взрослому, как в трубу. Хотя сам размером с котенка. Я обратился к ночной няне:
— Максимка кашляет.
— А я что могу?! Я тоже кашляю. Я дала ему таблеток. Завтра врач придет. Вызывали сегодня, не пришел.
Кое-кто уже посапывал, когда пришел о. Василий и предложил помолиться:
— Давайте прочитаем молитву Ефрема Сирина и поблагодарим Бога за сегодняшний день, попросим у Него прощения, если в чем-то нарушили Его волю, попросим о Максимке, чтобы поскорее он вылечился от кашля и не заболел еще хуже.
— Да этот больной, — сердито пробурчал Вовка, — носится целый день незнамо где…
Мишка протянул мне Библию:
— Пусть она у вас будет. А завтра еще почитаем.
***
Завтра, не простясь с ребятками, они были в школе, я внезапно уехал, получив телеграмму из дома: «Мама при смерти»…
2003 год. Южный Урал
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
С помощью PayPal
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
