Надо принимать правила системы, а не выеживаться с Евангелием в руках

18 сентября 2017 Юрий Гуров

Автор — бывший иеромонах, который, еще служа в монастыре, регулярно публиковался на «Ахилле» под именем priest Exiled, начиная с первой публикации «Как найду работу, которая обеспечит мне жилье и хлеб – уйду». Теперь он пишет открыто, под своим именем.

***

        — Что есть величайшая иллюзия жизни?

        — Невинность, брат мой.

                        Темное братство, TES V: Skyrim

Недавно я ушел из Церкви. Будучи иеромонахом, благочинным монастыря. Ясное дело, что каждый знакомый и не знакомый попытался выяснить причины, сподвигшие меня на этот поступок. И я столкнулся с тем, что в принципе сложно что-то объяснить людям, которые спрашивают тебя, уже имея свою точку зрения. Профессиональное выгорание, разочарование в РПЦ, атеизм — эти вещи в какой-то мере имеют место, но дело в комплексе причин, и чтобы их разобрать — стоит обратиться к истории.

Я уже довольно наслушался от бывших соратников, что мной овладел бес и помрачил мой разум. Поэтому писать правду не буду — все равно никто не поверит. Вместо этого расскажу выдуманную историю, которая произошла в параллельной вселенной, настолько отличной от нашей, что они не взаимодействуют даже на уровне квантовых эффектов. Естественно, все лица и события выдуманы, а если вам покажется, что они имеют сходство с реальными — перекреститесь. Если это не поможет — настоятельно рекомендую исповедоваться и причаститься при первой же возможности.

Водить в храм меня начала мама, лет с пяти. Она очень глубоко верит и старается для своих детей сделать все, что считает полезным. Так как ближайшая церковь в те времена была за 25 километров, то визиты были не частыми, а мое участие в них — не осмысленным. Поэтому тот период вряд ли имел важное значение для моего формирования как личности.

Воспоминания о первых попытках осознать свое отношение к вере относятся к тому времени, когда в нашем поселке открылся женский монастырь. Меня с мамой заметили сразу, и я оказался в алтаре, пономарем. Если у тебя нет выбора и на службе надо присутствовать — алтарничество неплохой вариант. Скучать некогда, записки, кадило, входы, просфоры. Плюс бонусы в виде особого отношения от постоянных прихожан. И мама счастлива. Комплект.

Но присутствовать нужно было все воскресенья, а также в двунадесятые праздники и прочие сильночтимые. А братья-иеромонахи отец Киш и отец Мыш претендовали в целях моего спасения на личное время не только на литургию, но и на всенощную. Тут вспыхнул первый скандал. С «рабочим» воскресным утром я еще мог смириться, а вот забрать у меня вечер было чересчур. Я пытался протестовать, мама вразумляла посулами благодати, а отец Киш грозил монашеским ремнем. А я плакал. От бессилия. Что я мог противопоставить матери? В ее руках все средства на вкусняшки и игрульки. Так и возник первый прогиб под непринятую систему.

Дальше — больше. Я все более не походил на сверстников — вечером гулял редко, общаться мне тоже позволялось не со всеми. Телевизор разрешалось смотреть в день 20 минут. Грусть, тоска, печаль. Выручали книги. В них я залипал порой сутками, и одолел чуть не треть местной деревенской библиотеки. Правда, за неумеренность в чтении тоже доставалось, но спрятать книгу под подушку проще, чем гулянку до двух ночи.

И пришел призрак суицида. Мне реально не хотелось жить. А зачем так жить, зачем? Я не скажу, что родители других детей все делали правильно. Но у них были какие-то свободы. Телек, улица, круг общения. А тут вместо выходных — церковь, вместо отдыха — запреты. Футбол нельзя, приставку игровую нельзя, питать отдельный интерес к девочкам религия тоже не приветствует. Зимой в 8-м классе я сломался. Хотелось сдохнуть. Два месяца стояла температура 37,2. Мама металась во все стороны, от педиатра до народной медицины, от акафистов до обливания крещенской водой. А организм чах. И тут знакомая церковная бабуля ей посоветовала молодого старца.

Мы приехали к нему на молебен. Это было то еще зрелище. Бесноватые ревели и кукарекали, крыли матом и возвещали всяческие пророчества. Все дерьмо в одном флаконе. На исповеди отец Метлик быстро прозрел, что я исповедовался слишком общими категориями, и оставил меня на неделю у себя на более подробную исповедь. Мама ничего против не имела и отрулила домой в лучших предчувствиях.

Следующие несколько дней были переломными. Открывая новому духовному отцу подробности путешествий сверстницам под трусики и все случаи задушенных ужей, я краснел лицом до запредельных температур и спускал по семь потов. Облегчение после таких исповедей не передать словами. Плюсом у отца Метлика было убеждение, что если любого человека полностью обмазать святым маслом, то любая хворь пройдет. Практиковал он этакий тайско-православный массаж. Мне кажется, что польза от такой терапии сильно преувеличена, но плюс был в другом. Отец Метлик подарил жизнь. Точнее, он подарил новые взгляды на жизнь.

Температура спала. В медкарте сей случай не зафиксирован, но я к местным костоломам отношусь отрицательно в общем, а психиатров и психологов не признаю в частности. Летом я рванул к новому духовному отцу с купленной гитарой наперевес. Это были волшебные дни. Там были такие же товарищи по несчастью. Днем мы несли послушание, а вечер и ночь проводили возле реки — жарили картошку на костре, купались, играли. Не возбранялось радио и иногда можно было смотреть телек. Шикос. Мама при виде всего этого испытывала когнитивный диссонанс, поэтому меня всегда на каникулах мотало — часть времени дома, часть — у духовника, смотря, какой выключатель у родительницы щелкнет в голове.

Ездить к отцу Метлику было действительно выгодно. Прихожане привозили ему всякие вкусняшки, которые есть не возбранялось. Он очень интересно говорил о вере и отношениях между людьми с точки зрения психологии. В то время я перенял от него кучу полезного. Он учил меня играть на гитаре, по его благословению мама приобрела и новый телевизор, и музыкальный центр, чего она не сделала бы сама. Духовник был этаким гарантом от религиозных перегибов матушки.

Все это звучит невинно, но близился школьный выпускной и надо было принимать судьбоносные решения. При таком духовном окормлении политика партии была предсказуема, да я и сам уже пришел к мысли о священстве. Был переломный момент осмысления поведения верующего человека в обществе, соотношения науки и религии. Церковные лавки изобилуют литературой на эти темы, и из них я почерпнул, что вести себя по-христиански достойно, а креационизм сдруживает веру с наукой в общем и с теорией эволюции в частности. Православный человечек готов был вступить во взрослую жизнь.

В то время стала у нас известной икона Богородицы Кистевская. Известна тем, что отвечала на вопросы. На записках. Миром. Сама история с ней была мутноватая, чтоб получить ответ, надо было выйти из комнаты и все такое. Видимо Б. М. боялась спалиться за процессом. Но мой духовник ей доверял, чем и определилась моя судьба на следующие семь лет — вначале армия, потом семинария. Вариант с армией маме не понравился, она ревела несколько дней. Но против Богородицы не попрешь, и я призвался.

Армия оставила неизгладимые, большей частью приятные впечатления. Вырвавшись из семейной оранжереи можно было хлебнуть взрослой жизни. В свободное время я молился, читал Евангелие, в этом чувствовалась необходимость. Духовнику в письмах писал исповеди. И укреплялся в мысли, что поступлю в семинарию по увольнении.

Так и вышло. После дембеля побухать мне не дали, отец Метлик лично отвёз сдавать документы в семинарию. На очное поступать было поздно, ибо шел ноябрь, и я был зачислен на заочное с условием проживания в монастыре. Началась жизнь послушника.

Послушаний пройдено немало в плане количества. Звонарь, рухлядный, гостиничный, водитель, в качестве водителя закупщик, помощник эконома. Параллельно им было пономарство на праздничных службах.

Ах да, забыл упомянуть. Мой духовник, пока я был в армии, был назначен наместником того самого монастыря, за который я уже вовсю веду речь. Я был приближенным к нему. Сами подумайте — молодой, по-армейски и без лишних вопросов выполняющий любые указания и полностью зависящий от него в духовных вопросах – да, я был ценным кадром. Плюс при выполнении послушаний мне было все равно, кто стоит на пути, хоть архиерей — подвину в сторону, а послушание исполню.

У заочки свои положительные стороны. Про быт семинаристов я слышал много отрицательного, что меня не коснулось. Лекции на заочной сессии необычны, такое ощущение, что каждый преподаватель выдавал на них этакий концентрат информации, самые сливки по своему предмету, и это впечатляло. Плюс догматика, которая расширяла представление о Боге, история устава, которая кардинально меняет взгляды на богослужение. Я тащился от всего этого, как уж по стекловате. Вот они, грани Истины, можно завязывать с котлами в аду и лесопарком в раю и говорить о привитых душе качествах, которые и определят ее состояние блаженства либо мучения по разлучении от тела.

Параллельно с этим шла духовная работа над собой. Обладая рядом страстей, о которых не буду подробно, я работал над их искоренением. Многое не выходило, грешил, каялся, старался исправиться, иногда срывался. Чувство вины перед Богом за своё несовершенство, теория обожения и связанные с ним дары так увлекли меня, что когда зашёл разговор о постриге — я был готов. В 22 с копейками с несколькими почти сверстниками я был пострижен в иночество.

Первый постриг не впечатляет так, как мантия. Вроде все то же внутри, только добавились ряса и клобук снаружи. Иноком я пробыл год, за это время произошло два значимых события.

Первое. Казначей монастыря, отец Нэко, долго отсутствовал по причине серьезной болезни, и я, за свою преданность и честность, был назначен его помощником официально, а по сути стал и. о.

Второе. Я посетил Афон. Святая гора для каждого своя. Кто-то из-под благочестивых шор видит там сплошную благодать. Но чуть трезвее взгляд — и соблазнов там можно огрести на вагон и маленькую тележку. Скажу так, я был очарован богослужебным кругом и порядками Хиландара. Что-то мне понравилось в других греческих монастырях. Неприятное послевкусие оставил Русик. И впервые в жизни в одном из монастырей я столкнулся с явной монашеской гомосятиной. Жизнь определенно сделала подарок, предоставив этакое подобие курса «английский за неделю».

А по возвращении случился постриг в мантию. Это уже событие иного качества. Полная исповедь, опять красная от стыда морда, чистка ноутбука от фильмов и игрушек, раздаривание гитар и прочих вещей, при владении которыми монаху с Богом общение не наладить никак. Я залип в богослужебный круг с пятисотницей, в хранение очес и трезвение ума. Это весьма интересный опыт. Необычайная лёгкость и энергичность, которые нарушаются при малейшем проступке вроде обидного слова. И сразу летишь на откровение его, дабы вернуть чистоту. Был даже такой случай: я проснулся, на мне сидела обнаженная красивая девушка. Я ясно видел черты ее лица, ощущал ее вес и прикосновение кожи к руке. Через несколько секунд видение пропало, а органы чувств стали передавать реальность. Чем вам не история с древнего Патерика? Тогда я пришел к выводу, что молодой организм, который появился благодаря тому, что его предки занимались любовью, а не аскетикой, сложившееся недоразумение решил по-своему. Желудок и другие члены, несправедливо лишенные права голоса в управлении телом, были на взводе, и мозг в поисках компромисса выдал реалистичную картинку. Учитывая этот случай и ещё пару с бредом после отравления, я скептически отношусь к видениям. Механизм понятен более чем.

Через три месяца меня рукоположили в диаконский сан. Самое беззаботное время. Ничего не решаешь, подстраиваешься под очередного священника. Это даже забавно наблюдать, как они отстаивают свои особенности служения. А мне-то что — походил важно, покадил изящно, ектении возгласил напевно, потребил чашу, глаза в кучу и спать в келью. Знал бы, каково быть священником — остался б на всю жизнь диаконом.

В этом сане я окончил семинарию. Православное мировоззрение выходило на пик своей широты. Маячили радужные перспективы. Казалось, что у меня среди монастырских много друзей, которые всегда поддержат и помогут. Оказалось, что казалось. Дружили они только с моей должностью.

Пришло время рукополагаться в священство. По ощущениям стоит сюда перепечатать то, что писал о монашестве. Чистота и восторг, восторг от совершения таинства Евхаристии. Я долго оставался под впечатлением от сорокоуста и некоторое время служил ночные литургии вдвоем с чтецом, когда не стоял в графике.

Правда, большим испытанием и нелюбимым делом стала исповедь. Братия тут не при чём, они котятки. А вот паломники — тихий ужас. Некоторые так и говорят: своему батюшке стыдно исповедоваться, приехали вот в монастырь. Ну офигеть теперь. Я так-то смотрел порнографию, но то, что выдаёт порой евин род на этом собеседовании, даже и не снилось производителям немецкого кино.

Ну да это не беда, а вот другое… Выслушиваешь людей, вникаешь, стараешься дать содержательные ответы на вопросы, часто видишь, что это не то, что хотел услышать человек. Богословие на исповеди совершенно ни к чему. Батюшка, у меня сын/муж пьёт/наркоманит/изменяет, что делать? В ответ сочиняй, что хочешь, если не желаешь выписывать рецепт из акафистов и сорокоустов. На потоке это сильно выматывает.

Сейчас в своем повествовании я подхожу к моменту, который мне кажется ключевым. Я искренне недоумевал по поводу некоторых предметов. Это были конверты архиерею, невозможность организовать службу по типикону, новые айфоны и айпады, святой квас, дорогие машины и прочие штучки. Не вижу смысла перечислять их все и разбирать подробно, тем более я не претендовал на истину. Меня интересовали комментарии духовника. Ему мои поиски правды в этом направлении были не по душе. И раз отца Метлика прорвало. Он объявил меня неблагодарным, сказал, что больше не мой духовник и пусть Бог меня ведёт, как знает. Для человека, которому меня вручали при постриге, это было сильное заявление. Я, конечно, в то время смирился, на все ведь воля Божья, но чувствую, что это предательство​ неявным образом сломало все, досель построенное, разбив розовые очки стеклами внутрь.

Я всегда медленно учился. От беспрекословного послушания с карьерным ростом надо впитывать в себя новые нужные качества: блат, взятки, ложь, жополизство, прогибание спины под любой каприз начальства. Надо принимать правила системы, а не выеживаться с Евангелием в руках. А я тут бродил по казначейскому кабинету, читая 5-й том Брянчанинова. Наивный.

При дроблении епархий отец Метлик стал епископом. Новый наместник, отец Открываш, в доверительной беседе сказал, что на прощание Метлик отметил, что я вор, ворую сотнями тысяч и доверять мне нельзя. Не знаю, кто из них врал, но при уходе старый настоятель благословил за него расписаться, и за подделку подписи меня лишили всех полномочий. В казначейскую вотчину вернулся отец Нэко. Он все говорил, что послушание его тяготит и что он просил снять с него обязанности. Ага, как же. Летел в кабинет, аж ряса развевалась. Я, правда, на обычной волне, взял комп и ушёл, не рады мне — что встревать. Хотя потом, когда слухи стали повторяться, я вполне серьезно пожалел, что не присвоил ляма три. Один фиг вор, а то б на вискарь и игрушки хватало бы.

Однако ушли меня не совсем, а на должность благочинного. Хотя я так и не понял, зачем. Отец Открываш не дал ничего делать, только травил по-своему. У него это излюбленное занятие — дискредитировать других.

Мы так собрались на первый духовный собор. Начался он с разборок, кто был против избрания Открываша на должность наместника. Открываш предоставил лжесвидетельство, приписав его отцу Нэко. Я потребовал правды, и, за ненужностью и неприятием оной делегатами, покинул собор. Такого малодушия среди священников я раньше не видел. Как только язык не отсыхает проповеди говорить? О, я ещё оказался виноват, так сказали владыке. Типа молод, горяч, к клевете пока не приучен. И казначействовать сам отказался. Стоит заметить, что впоследствии за пять лет собор собрался лишь однажды по очень важному поводу — обсуждали, как будем организовывать день рождения архиерея.

Офигительные истории продолжались. С очередной архиерейской службы я отпросился по болезни, было обострение болей в шее. А меня должны были наперсным крестом наградить. Наместник доложил, что я запил. Лживая тварь.

Чувствую, что скатываюсь на дневник. Но те события действительно были ломающими. Я сам стал лгать, когда надо куда отпроситься или взять денег. Ибо стало очевидно, что правда не в чести. Хочешь отъехать — лги как в последний раз. До сих пор противно за это.

А отец Открываш тащился от возможностей. Купил себе машину за два миллиона. Стал собирать вокруг себя воздыхающих баб да придурковатых послушников. Поустраивал «своих» на работу за хорошие деньги. Монастырь жил на то, что было создано и налажено ранее, до него. Стройки и крупный ремонт в обители прекратились, материальное обеспечение стало ухудшаться. Бюджет каждый год стабильно уменьшался. Все молитвенные усилия он направил на то, чтоб перессорить братию меж собой. Яркий пример, что для игуменства не нужны ни духовность, ни совесть, ни административные способности, лишь навык вовремя передавать архиерею конверты да дарить подарки.

Только все это я уже не воспринимал как волю Божью. Я тестировал себя и окружающих на предмет соответствия тому, что мы говорим на проповедях. Я разговаривал с иеромонахами и замечал явную несостоятельность некоторых их действий. Например, смотрим службу. Отец Нэко говорит, будем делать так и так. Почему, ведь в том году было иначе? Казначей напирает: к лешему традиции, читайте указания. Окей. В следующий праздник не понимаю действий отца Нэко, тычу в указания. К лешему указания, говорит он, по традиции вот так.

Или мое любимое. Заваливает утром отец Нэко в алтарь, глаза круглые, как у озабоченного кота, и почти до затылка. Был у старца, грит, старец сказал: 15-го война. Ну война так война, не все ж миру быть. Приходит 15-е, войны нет. «Где война?» — требую я от казначея. «Старец вымолил мир, ты представляешь, как его Бог слышит!» — «Неплохо твой старец авторитет растит», — говорю я.

И так все. Исповедоваться братскому духовнику я перестал после того, как пару моих грехов с последней исповеди мне пересказал наместник. Впрочем, чернухи про каждого можно слить много, но веду я не к этому. Забавно наблюдать, как каждый прихожанин хвалит именно своего иеромонаха, почитая за праведного. Ты киваешь, понимая, насколько, ох, насколько это субъективное мнение.

Я много думал о том, что мышлению почти любого христианина присуща сегментация. Вот ты исповедуешься, причащается, говоришь или слушаешь проповедь о Христе и любви. А вот после всего этого ты лжешь, клевещешь, злишься, обижаешь ближнего, присваиваешь чужое. И ничего, одно другому не мешает. Я не считаю это нормальным или объяснимым. Это показатель того, что христианство — фикция. Оно не справляется с теми задачами, о которых громко говорит. С другой же стороны, я стараюсь вести себя честно, ибо считаю такую модель поведения оптимальной, и надеюсь на взаимность от окружающих. Я готов прийти на помощь и уверен, что существуют ситуации, в которых я могу рискнуть жизнью ради других. Но для всего этого мне не нужен Христос. Это моя установка своего поведения. И более того, церковь мне мешает. Я хочу слушать рок-музыку, играть в компьютерные игры, пробовать на вкус разных женщин, есть, что хочу и когда хочу, и многое другое. Да даже травить себя алкоголем и сигаретами и набивать наколки, в конце концов это мое тело и мое личное дело. И чтоб избежать нравоучений, показного презрения и косых взглядов выход один — вон из Церкви.

Потом к общению внутри монашеского коллектива пропал всякий интерес. Эти темы про пагубность дрожжей, вред прививок, пользу Сталина и святость очередного старца вызывают отвращение. Возникает ощущение низкого интеллектуального уровня коллег. Возможно, к вам приходило это чувство, если вы слышали в проповеди, вещаемой с амвона архиереем или священником, о телегонии, соответствии каждого заболевания определенному греху, о несуществовании ВИЧ и подобном бреде. По сути, в современном научном взгляде на мир библейской истории и порождаемому ей мировоззрению нет места, и расхождение, очевидно, будет увеличиваться. У продвинутых сторонников версии творения осталось два замечания, которые заслуживают внимания. Первое — возникновение вселенной. Второе — появление жизни на земле. Я не буду излагать имеющиеся гипотезы по этому поводу, замечу только, что меня они вполне удовлетворяют и появление убедительных теорий по этим темам — вопрос времени. Как было исторически со взглядом на то, что Земля вертится вокруг солнца. Уверен я также и в том, что даже если человечество на передовой научных открытий столкнется с интеллектом и силой, подходящими под понятие «бог», это будет не тот бог, что описан в Ветхом Завете, Новом Завете, Коране, мифах Древней Греции и подобной литературе.

За недостатком реального общения я опять ушел с головой в книги. Докинз, Фейман, Халперн, Чалдини — стали тогда любимыми авторами. Мои взгляды менялись, и православие перестало иметь на них хоть какое-либо влияние. Я почувствовал, что продолжать жить в монастыре и служить дальше нельзя. Проповеди говорить я уже просто не мог, так как всегда имел обыкновение излагать на них только волнующие меня и пережитые лично вопросы. Служил Литургию уже безо всякой подготовки. Серьезно относился только к исповеди — люди имеют право на качественный продукт. Хотя и избегал ее всячески.

Замечу, что последний надрыв был. Когда в своих заключениях я дошел до точки «практически атеизм» (я излагал ее выше), призрак суицида пришел опять. Если б это было проще, вроде пули в висок — эти строки вы точно не читали бы. А так боязнь боли и банальная трусость сыграли свою роль. Но размышления о таком мизерно малом выпавшем шансе жить, чувство восхищения перед мирозданием направили мысли в правильное русло. Я заранее озаботился поиском работы, прошел пару курсов, пару медкомиссий, собрал вещи и уехал с монастыря.

Времени прошло немного. От иеромонаха не осталось ничего. Утром я хавчу бутер с колбасой и топаю на работу. Мне интересно всё — новый город, новая работа, новые люди. Конечно, что-то надоест, я раскритикую старые мысли, найду новые и буду их думать. А может, вернусь к старым. Без изменений становится чертовски скучно. И планов на будущее я пока не строю. Я существую, и это здорово.

На фото: Юрий Гуров (справа)

Обсудить статью на форуме

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)


Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: