Непрямой путь
23 июня 2017 Игорь Скорынин
Мы продолжаем наш проект «Путь к Богу».
***
Дэвид
Офицеры Армии Спасения Дэвид Мейджор и его жена Кэрол появились в нашей жизни в красивых черных мундирах осенью 1993 года. Это было время зарубежных миссионеров и благотворительных организаций, устремившихся с самыми разными намерениями осваивать постсоветскую территорию. Мейджоры тоже были миссионерами, они сняли квартиру в соседнем подъезде нашего дома, а я был единственным англоговорящим аборигеном, который повстречался им в первые дни их пребывания в Минске. При первой встрече с ними я возьми, да ляпни, что у них необычный акцент: «Вы из Австралии?» Дэвид заметно озадачился и сказал, что да, у австралийцев сильный акцент, но у них его нет, они не из Австралии, а из Новой Зеландии! Это уже потом я понял, что Австралия и Новая Зеландия – это как Америка и Великобритания, одна побогаче, а другая считает себя намного культурней. И это потом я узнал его любимую шутку, что когда человек из Новой Зеландии переезжает жить в Австралию, это поднимает средний коэффициент интеллекта обоих государств!
Дэвид был просто ясное солнышко. Старше меня на 16 лет, рослый и статный, всегда сияющий улыбкой, всегда в отличном настроении, всегда с необычными шутками, рассказами и анекдотами. До этого он работал во многих странах, в последнее время – на Фиджи, с «дикарями», имел богатый жизненный опыт миссионера и обаяние путешественника, привыкшего налаживать контакты с людьми других культур. Он рассказывал множество захватывающих историй про дальние страны, которые все слушали, открыв рот. Я очень любил все это переводить.
Супруга Дэвида Кэрол была англосаксонской версией жены декабриста – безукоризненно воспитанная леди, доброжелательная, сдержанная и невозмутимая, прямая, как балерина. Она с улыбкой делала Дэвиду снисходительные замечания, когда считала, что его шутки выходят за рамки дозволенного джентльмену – это случалось регулярно. Видно было, что она постоянно любуется им. Очаровательная пара. Дома они оставили четырех взрослых дочек, одна из которых была приемная, уроженка Фиджи.
А я был воспитанным в советской интеллигентной семье научным сотрудником. На тот момент – уже бывшим, поскольку только что бросил науку и занялся «бизнесом» — то есть попытками заработать на еду и одежду в чистом поле тогдашней экономической реальности. Я считал себя космополитом и чувствовал усталость и раздражение от бессмысленных мытарств в белорусской науке перестроечной поры. Любви к родине не испытывал, за исключением привязанности к нескольким конкретным ее уголкам. Я был готов эмигрировать при первой реальной возможности, но не опрометчиво, поскольку имел на руках двух малолетних сыновей. О вере в Бога не могло быть и речи – мы же образованные люди! Православная церковь воспринималась как атавизм и историческая декорация — что-то такое, с чем совершенно невозможно себя ассоциировать. Ни с одним православным священником я знаком не был, да и просто знакомых, сознательно и открыто исповедующих православие, у меня не было. Можно сказать, что я был типичным продуктом той эпохи, но с хорошим английским. Духовные искания сводились к попыткам чтения Бхагават-Гиты в красочных изданиях Общества Сознания Кришны. Кришна на картинках был всегда какой-то зеленый, видимо, чтобы выделить его среди местных и вознести над загорелыми индусами. Моя жена Юля, уже устав читать откровения о целебных свойствах коровьего навоза, вела беседы с просочившимися в квартиру Свидетелями Иеговы.
Мейджоры пробыли в Минске с сентября 1993 по май 1994. Зарегистрировать Армию Спасения в Беларуси им не разрешили. Тогда мне казалось это ужасной несправедливостью. И им пришлось уезжать, поскольку их миссия оказалась невыполнимой.
Нам было грустно. Мы сильно подружились за столь короткий срок, что было неожиданно и странно для людей заметно разного возраста и весьма разного воспитания, того, что на английском называется «бэкграундом». Мы сблизились настолько сильно, что потом, спустя 7 и 16 лет Мейджоры специально приезжали к нам в гости из Новой Зеландии! А это, между прочим, самая далекая от Беларуси страна в мире! За сутки не долетишь! Они любили Минск, хотя и застали его в самый неблагоустроенный период за последние десятилетия, и никогда не видели Минск летом (о чем я всегда жалел).
Во время их пребывания произошел любопытный случай. Один наш знакомый и сосед по дому, сложный парень с большими перегибами, упал со своего балкона на седьмом (седьмом!) этаже головой вниз. Как и почему это произошло – непонятно, но он не убился и не разбился, то есть вообще ничего себе не повредил. Дэвид услышал и сказал мне, что его надо непременно срочно навестить – хотя они не были знакомы. Меня он, естественно, взял как переводчика. Мы сразу пошли, нас приняли, и практически все, что хотел сказать Дэвид, он тут же сказал. «Ты понимаешь, что тебя спас Бог? Теперь ты должен понять, для чего он это сделал».
Эта ситуация произвела на меня впечатление. Трактовка происшедшего была для меня необычной. При этом интересно, что Дэвид, будучи убежденным христианином и профессиональным миссионером, никогда не вел со мной, своим другом, беседы о вере, хотя вообще разговоров мы с ним проговорили очень много. Узнав о моих атеистических взглядах, он в своей солнечной манере сказал, что для него это очень странно, но это часто встречается в нашей части света, поскольку нам никто о Боге не рассказывал. Все. При этом у него была абсолютная уверенность, что мне никуда не деться.
И еще от него, как от печки, исходило ощущение счастья. Наверно, я идеализирую его сейчас, возможно и тогда, но мне по-прежнему не хватает его дружбы. В то сложное время встретить его было большой удачей.
Правильный христианин.
Марк
Уезжая, Дэвид сказал мне: «Игорь, тут есть один американец, я тебя с ним познакомлю».
Так в моей жизни появился Марк.
Марк был противоположностью Дэвида. Бывший военный, настоящий реднек (как перевести слово «реднек» — буквально: красная шея. Колхозник? Ну нет… Деревенщина? Тоже не совсем… Работяга? Не знаю. Но он был реднек) из Джорджии. Тоже миссионер, но баптист – из независимых баптистов, как он любил подчеркивать, в отличие от южных баптистов, с которыми у независимых принципиальные разногласия. Независимые баптисты не признают церковную иерархию, считают, что каждая первичная церковь и есть правильная и окончательная структура, иерархов быть не должно. Анархисты?
Марк — как танк. Причем не современный танк, а танк времен Второй мировой. Прямой, сильный, напористый, простодушный, грубоватый, местами неотесанный. Едем в поезде, беседуем, я лежу на нижней полке, он снял ботинки, поставил мне ноги в носках прямо под нос. «Мои ноги не воняют? Если воняют, скажи!» Кстати, не воняли… Обидчивый, хотя старался не показывать виду. Обаятельный — другим обаянием – но, конечно, не Дэвид. «Ты умный, тебе с Дэвидом интересней было!» — это вскоре после знакомства. Добрый и заботливый.
Энергичный и не отступает. Поселился в Ратомке – это посёлок по Минском — сто процентов даю, его в Ратомке до сих пор помнят! Говорит: «Городские люди закрытые, к ним не достучишься, я буду проповедовать в деревне – там людям тяжелее, поэтому им нужнее!» — не поспоришь. Купил дом, завел две коровы: «Если я не буду, как местные, меня люди слушать не будут. Я должен быть как они, и проблемы у меня должны быть, как у них!» Блин, круто!
Хорошо говорит по-русски. «Откуда, Марк?» — «А-а, Игорь, я был разведчиком, сидел в Западном Берлине и подслушивал переговоры русских военных. Пил, курил, в баре сидел, погибал-пропадал, но жена за меня молилась, и вот я спасся (это такое баптистское обозначение того, что в Бога поверил) и понял, что меня русскому научили, чтобы я в России Христа проповедовал! Вот я и приехал!»
Подружился с местным доктором, Виктором Ивановичем. Напомню, мы в 1994 году. Сходил в местную больницу, ужаснулся. Говорит: «Тут все неправильно. Я построю здесь американскую больницу, там все будет как надо, правительство ваше увидит, и будет строить хорошие госпитали!» Наивный. Но упрямый. Загорелся. «Игорь, вы спроектируете больницу, а потом построите – вы ж строители!» (Мы тогда учились быть строителями, правильно сказать.) — «Марк, а деньги?» — «Я знаю одного богатого человека в Америке, я ему рассказал, он посмотрел на меня ВОТ ТАК… (смотрит на меня пронзительным взглядом) и сказал: «Do it, Mark!»». Ага… По мне – так денег нет. Но он наивный, доверчивый, прямой… Он верит.
И вот мы едем в Америку «поднимать деньги». Это моя первая в жизни поездка за границу, и сразу – U.S.A.!
И по дороге немедленно: «Как это, Игорь, ты в Бога не веришь?» Я говорю: «Да я ученый, я привык, что мне нужно доказать, а верить я не могу – я должен знать», — обычная такая песня советского интеллигента-обывателя. «Хорошо, — говорит, — за нашу поездку как раз и поверишь!» — «Да ладно, Марк, перестань! Мне все это симпатично, как нравственный идеал я это принимаю, но поверить – я ж ученый, я бы и рад, но извини…» — «Вот увидишь», — говорит Марк. Разговор окончен.
Без малого месяц из Джорджии на север, до Индианы, потом до Вашингтона, оттуда на юг почти до Флориды и обратно в Атланту! В Вашингтоне – встречи в Сенате и Конгрессе! А потом то, что называется – Deputation. Как точно перевести – не знаю, но смысл в том, что мы едем по десяткам баптистских церквей и в каждой участвуем в службе, и Марк выступает, рассказывает про Беларусь и про то, как надо там и в России построить тысячу (тысячу!) церквей. (Американцев потрясти надо, иначе они не вдохновятся, но он и сам верит, что тысяча – это в самый раз. Америка!) Мы (американцы), говорит Марк, потеряли свою страну (я сначала не понимал, о чем он, но публика всегда понимала), и если мы (американцы) поможем Беларуси и отдадим им нашу страну (Америку), то Господь смилуется над нами и отдаст нам нашу Америку обратно! Публика – восторг и овации! Марк – герой в их глазах (против чего, кстати, я бы никогда и не спорил!), а я — диковинный местный с человеческий лицом и хорошим английским. (Правда, я брюки на «Динамо» перед отъездом купил, а они оказались из плохой шерсти, сели сильно, когда я в Америке их отпарил, и стали выше лодыжек. Плюс в смешных очках, так что вид у меня был слегка по шестидесятым – то, что надо для образа экзотического иностранца.)
Поясню, дело происходит не в больших городах, а в «сельской местности». Церкви огромные, людей сотни, порой тысячи. Со мной все хотят дружить, один мужчина оказался дантистом и зубы мне бесплатно починил в знак симпатии и сочувствия к Беларуси! Я дома от зубных бегал, так они меня в Америке поймали! Иногда Марк не единственный миссионер, выступают другие, из других стран, самых разных, от Африки до Чили. Выступают путешествующие проповедники – грамотно, профессионально, артистично – увлекает… После службы проповедники идут ко мне знакомиться – вот наш друг из Беларуси, который в Бога не верит! – садятся со мной за обедом и ужином и ведут дискуссии! Среди них — известнейшие проповедники Америки! И им дело до меня! Получи, космополит!
Однажды сказал Марку, что я слышал, что в Америке есть технология строительства домов из пенопластовых блоков с дырками, в которые потом вставляют арматуру и заливают бетон, обшивают в двух сторон – и дом готов. Типа Лего. Хотел бы посмотреть, может в Беларуси покатит. Хорошо, говорит Марк. И мы пошли гулять вечером вокруг озера. Прошли немного – стройка, там как раз такие дома, все в разных фазах строительства, все открыто, видно и понятно, тут же валяется рекламный буклет производителя. Я спрашиваю: «Марк, ты знал?» Он говорит: «Нет, я тут не был несколько лет». Шучу: «Бог, наверно, хочет, чтобы я строил такие дома в Беларуси?» Марк смотрит серьезно на меня и говорит: «Бог хочет тебя, Игорь!»
Такой вот реднек, бывший военный.
И вот однажды на очередной службе, я к своему стыду не помню в какой церкви и в каком городе, я вдруг отчетливо понял, что вся евангельская история – правда. Жил, умер и ВОСКРЕС! И если вдруг я сомневаюсь в том, что это правда, то я ОЧЕНЬ ХОЧУ, чтобы это оказалось правдой. И я иногда буду знать, что это правда, а иногда буду верить, что это правда, потому что мне ОЧЕНЬ НАДО, чтобы это было правдой, это ВСЕ бесповоротно меняет в лучшую сторону.
Чувства свои в этот момент я не могу описать даже приблизительно.
Вот и все. Партия. «Марк, как же так, почему ты знал?» — «Потому что столько людей молились о тебе, Игорь».
Поэтому я никогда не назову баптистов сектантами, и никто не убедит меня, что на них нет благодати Божьей, даже мой любимый автор отец Андрей Кураев.
Лиза
Я вернулся в Минск окрыленный. Жена сразу это оценила и была очень рада. Но суровая реальность середины девяностых быстро вернула меня на землю. Началась борьба за утверждение в новом жизненном порядке, от которой я не мог уйти без потери самоуважения, породившая внутренний конфликт длиной лет в пять, настоящая гражданская война внутри и вне себя.
Марк обустраивал в Ратомке баптистскую церковь, и я пытался несколько раз съездить к нему на воскресную службу. Он был рад меня видеть, но чувство окрыленности, которое я испытал в Америке, не вернулось, и я ощущал себя в его церкви не на своем месте. Я перестал ездить, мы редко виделись, потом ему не продлили визу, он уехал и больше не вернулся. Его следы появились где-то в Туркменистане, где он со свойственным ему бесстрашием взялся обращать местных в христианство. Мы потерялись, и у меня есть чувство вины перед ним. Он сделал для меня очень много.
В конце девяностых теща отвела жену за руку в православную церковь, и Юля сразу приросла, как будто там всегда и была.
Я что-то маялся. Естественность православного пути для меня лично почему-то не была очевидна. Поверив в Бога у баптистов, я все же не решился там креститься – и оставался некрещенным. Но на пути в православный храм стоял какой-то невидимый барьер, и когда Юля говорила мне, что она сразу почувствовала себя в церкви, как дома, я понимал, что это не мой случай.
Я познакомился и подружился с батюшкой, который умел быть одновременно столпом православия и совершенно житейским человеком; авторитетом – и абсолютно своим «в доску». Его фундаментальность производила мощное впечатление на фоне примитивных взглядов Марка, его ум и деликатность затмевали даже интеллигентность Дэвида, мне было очень легко и интересно с ним, но в храм я не шел.
И тут забеременела жена. Это было неожиданно. Старшему сыну было восемнадцать, младшему шестнадцать, мы приближались к сорокалетию. Эта новость выбила меня из зоны комфорта, в которую меня засасывало после «гражданской войны».
Я понял, что пора креститься. Я понял, что пора венчаться. Родилась Лиза. Это был стресс. Абсолютно растаяв в ней, я стал волноваться за нее во всех измерениях ее настоящей и будущей жизни, и примерно к полутора месяцам ее возраста я понял, что я не смогу окружить ее щитами от всех возможных жизненных напастей. И самое главное, что я могу сделать для нее, это приводить ее к причастию каждую неделю впредь. Я понял это абсолютно отчетливо, самостоятельно, без постороннего нажима и в твердом уме, и я хорошо помню этот момент. Должен сказать, что если бы я по своей косности все же не сумел это понять, ее все равно водила бы Юля, но согласитесь, есть разница, быть в церкви с мамой, или быть в церкви с мамой и папой? А еще с сестрами, братьями и племянницами? Вдруг стало ясно, что есть место, где есть ответы на ВСЕ вопросы. Не на все сразу, и не те, которых мы порой ждем, но со временем – на все.
Так Лиза привела меня в церковь. По своей немощи я оказался как раз на уровне новорожденного младенца – мне, как и ей, надо было начинать с десяти-пятнадцати минут в конце Литургии, чтобы прийти только на «Отче Наш…», потом, через сколько-то лет – чуть подольше, на Символ Веры, но у меня было оправдание – маленькие дочки. И барьер перед храмом я одолел с их помощью. Или все-таки с Божьей? Скажи, Марк?
Искушение
Прошло одиннадцать лет.
Я привык к тому, что я православный христианин. А также к тому, что христианин я никудышный. Ну, вы понимаете…
Мой любимый батюшка изменился. Жизнь отвесила ему испытаний, он их всякий раз терпеливо выдерживал, но в результате посуровел. Мудрость и раньше присутствовала, но легкость в значительной мере улетучилась. Стало видно, что он идет своим тяжелым путем, и ушел уже довольно далеко.
Дэвид приезжал дважды. Всегда с удовольствием ходил на православные службы. Как-то раз сказал: «Игорь, ВОТ ЭТО церковь, и ВОТ ЭТО служба, а то, что у нас – это развлечение верующих людей… (entertainment of Christian people – если дословно)». Сказал без досады, без зависти, в своей легкой манере полушутки, но вполне серьезно. Любопытное признание, да?
А меня по мере постепенного растворения моего неофитства начинали мучить искушения. Основная проблема наступала, когда во время Литургии приходило время слушать Апостол. Обычно я не мог понять ни одной полной фразы – какие-то обрывки, словосочетания – но никогда ни одной законченной мысли. Церковнославянский… Я стоял с почтением, наклонив голову, но мысль всегда была одна и та же: «Почему благую весть людям несут на чужом для них языке?» Я не понимаю этого языка, не чувствую его грамматики, не знаю лексики, не ощущаю его красоты, он мне как сербско-хорватский. Я одиннадцать лет в церкви, да, я далек от идеала христианина, даже правило ежедневное у меня коротенькое совсем, тяжело мне молитвы даются. Но я пришел и слушаю внимательно, я хотел бы понять, и чтец читает внятно и четко, но понять я не могу! Или я один такой капризный?
Я понимал, что мои дочки, ради которых, по сути, я и пришёл в церковь, становятся подростками. Пока они дети, для них нормально не понимать многого, что делают взрослые вообще, и, в частности, деталей того, что происходит на службе. Их отношение к церкви теплое, она для них дом родной, вокруг все знакомые. Но придет подростковый нигилизм, они все начнут подвергать сомнению, и как они отнесутся к тому, что нашей церкви безразлично, понимают или нет прихожане то, что им читают?
Крамольные мысли? Жене сказал – она меня окатила презрением. Ай, чушь несешь! Лучше молись почаще, постись и причащайся. Правильно, конечно. Да ей и простительно ко мне так, она мои грехи знает лучше всех и никаких иллюзий о моей праведности не питает – не имеет возможности питать! И ведь терпит, прощает, да еще и любит, несмотря ни на что. Но по сути, её ответ: «Молчи, не твоего ума дело». Она женщина, ей проще, наверно.
Как-то раз уело на проповеди. Батюшка вскользь сказал, что вот стоят тут многие, мысли их гуляют далеко, а спроси, о чем сегодняшнее Евангелие, так и не ответят! Он не меня имел в виду, я его хорошо знаю, когда он обо мне, мне сразу понятно. Но вот, думаю, я стою, мысли не гуляют, силюсь понять, но не понятно ж ничего! Язык тарабарский! Уехал после службы, а потом вернулся к батюшке с вопросом.
Батюшка был уставший и чувствовал себя не очень. А тут я со своими капризами. По большому счету он даже не понял, о чем я. Он на память помнит все тексты, для него вообще не ясно, что тут можно не разобрать, но из вежливости он сказал, что обратит внимание чтецов, чтобы читали более внятно. И посоветовал готовиться к службе, предварительно прочитывая дома указанные отрывки.
Для меня авторитет этого конкретного батюшки высок. Но его совет не для меня – я последних два класса в школе ни разу не сделал домашнее задание, и при этом получил золотую медаль, то же самое в институте. Неусидчив, но внимателен. Какие домашние задания? Я что, зря в школе (в церкви) время провожу? Я умею внимательно слушать, но на незнакомом языке это бесполезно. Да и большинству других людей этот совет не подойдет.
Нет, мне не приходили мысли сменить конфессию. Слава Богу, я верил, что пришел именно туда, куда мне было правильно прийти. Как-то раз на Фейсбуке у одного из моих друзей – друзей и в жизни тоже, христианина-евангелиста – один из его прихожан-протестантов высказался по поводу того, что в православных книжных лавках нет ни одной приличной книги, кроме Библии. Доподлинно так и написал! Я не стал вступать в полемику. Мой друг, кстати, ничего на это не ответил – надеюсь, что это была не просто деликатность, а понимание ошибочности высказывания. Я о своих друзьях-протестантах высокого мнения, с ними легко, я ощущаю их единоверцами, христианами. Но вот эта пугающая ограниченность, даже глупость, проявившаяся в таком нелепом высказывании, конечно, озадачивает. Миссионер Марк не был осведомлен о тысячелетней истории христианства на Руси! Он ехал обращать язычников! И образованный Дэвид не знал о новомучениках и исповедниках Российских, и был потрясен, услышав!
Православные, конечно, тоже могут ошарашить своим невежеством. Но когда я сопоставлял опыт своих нескольких лет в православной церкви с тем, что я видел у баптистов, у меня стало возникать чисто спортивное сравнение, где баптисты представлялись спортивным кружком, а православная церковь – школой олимпийского резерва. И высказывание Дэвида – о том же.
Но все-таки меня донимало: неужели нельзя читать по-русски? По-белорусски? Мы несем благую весть людям, но несем ее на непонятном языке, повернувшись к людям спиной? Апостолы, приняв Духа Святого, заговорили на иностранных языках, чтобы донести Евангелие до всех народов, а мы нарочно вещаем своему народу на непонятном? И они что, спиной к людям стояли, когда проповедовали? Чего мы боимся? Минимальных перемен? Не зажили раны раскола XVII века?
Планка в православной церкви стоит очень высоко. Может быть, так высоко, что многие и прыгать не пробуют, даже мысли не возникает – им сразу кажется, что шансов взять высоту нет. Зашел, поставил свечку – и бегом на выход, не нарушить бы правило какое. Может быть, это и есть тот барьер, через который меня перевела Лиза – я стал пытаться прыгнуть и выполнить хоть какой-то норматив. Но иногда мне казалось, что я так до сих пор этот невидимый барьер и не перешел, стою как бы внутри, а на самом деле – снаружи, язык даже не понимаю. А эта византийская витиеватость и нескончаемый поток чужих слов? О чём они и зачем? Где свои немногочисленные, но искренние слова?
Вот таким извилистым путем я продолжал идти. Семь загибов на версту, как говорит один мой друг. Зачастую мне приходилось заставлять себя пойти на службу – но я вспоминал своих пятерых детей и шестерых внуков и шёл в надежде, что всё-таки спасение именно там, и моё, и их.
И каждый раз, когда я приходил – мне было хорошо, а если не приходил – плохо.
Но во время чтения Апостола, каждый раз – искушение.
Стихарь
Прошло ещё три года.
Мы переехали жить за город, но продолжали по воскресеньям ездить в свой приход. А потом неподалёку начала строиться церковь. Мы стали посильно участвовать. Довольно быстро удалось возвести небольшой, но очень симпатичный временный домик, который мы между собой назвали Крошечным Храмом.
Настоятеля назначили из нашего старого прихода.
На первую Литургию приехали городские отцы со своими алтарниками. Было очень радостно и празднично.
Но через неделю встал вопрос: батюшке в алтаре одному служить? Или кто-то будет помогать?
По большому счёту, кроме меня, выбрать на роль помощника было некого. Поэтому на меня надели стихарь, научили разжигать кадило, раскладывать записки и выходить со свечой.
А ещё дали Апостол НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ и сказали читать.
И вот я читаю — уже полтора года. Голос у меня громкий, мне несложно. Всё, что я читаю, мне теперь абсолютно понятно.
Теперь искушения другие. С востока накатывает какая-то душная волна: русский мир, Святая Русь, скрепы, духовность… ну, не мне вам рассказывать. Но из Беларуси особенно заметно, как большая соседняя страна стремительно архаизируется, подменяя столь необходимое во всех сферах движение вперёд самовосхвалением, иллюзиями и ностальгией по приукрашенному прошлому. И православные — во главе процесса. Всё чаще бывает стыдно за единоверцев. И на место прежнего космополитизма у меня, русского, пришло чёткое понимание, что Беларусь — ни в коем случае не Россия.
Народу в Крошечном Храме прибавляется. Это радует. Ещё пару лет — и мы будем иметь в приходе те самые среднестатистические три процента «воцерковлённого» населения. А некоторая часть остальных будет ходить за водичкой и приносить яйца, пока мода не пройдёт, и ветер не переменится.
Стихарь мне длинноват. Я всё время на него наступаю, когда по ступеням в алтарь поднимаюсь. Постоянно боюсь упасть. Спотыкался много раз, но пока удавалось удержаться.
Читайте также:
Поддержать «Ахиллу»:
Яндекс-кошелек: 410013762179717
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340
