Почему я не верю в исповедь
3 декабря 2018 Алексей Плужников
За время существования нашего проекта «Ахилла» друзья и недоброжелатели неоднократно задавали мне два вопроса:
- «Какова ваша нынешняя вера, и как она влияет на политику проекта?»
- «Вы ушли из Церкви — какое право вы теперь имеете писать о ней? Вы ведь не причащаетесь, а значит больше не член Церкви».
Второй вопрос, конечно, свойственен в основном недоброжелателям, или, как я их называю, «благочестивцам».
На первый вопрос друзьям я чаще всего отвечал, что моя вера никак не влияет на политику портала. Но если взглянуть на тот же вопрос под другим углом, все на все влияет, даже если мы и не подозреваем этого или отказываемся признать.
Чтобы подробно ответить на эти два вопроса, возможно, пришлось бы написать книгу, потому что вся предыдущая жизнь является основой и причиной того, что происходит с человеком сейчас. Особенно это касается его внутренней, душевной (или духовной, как кому нравится называть) жизни.
***
Итак, почему я не верю в исповедь (мой ответ немного проясняет второй вопрос «почему я не причащаюсь», но и на первый «в чем моя вера» тоже слегка проливает свет).
Я верю в покаяние. Вот в то самое, которое с умным видом «продвинутые» православные любят называть метанойей, то есть переменой ума. Я верю, что обстоятельства жизни и собственный мыслительный процесс вкупе с работой совести могут привести человека к тому, что он переменит ум и жизнь. Осознает вредность гордости — и попробует стать кротким и смиренным. Осознает, что нехорошо поступает с людьми и плохо о них думает — и постарается быть добрее и изменить о людях мнение в лучшую сторону. Поймет, что без протянутой Божьей руки ему тяжело самому волочить в гору тот самый камень, который «сизифов», — и сам протянет Богу руку. И т.п.
Часто (но не всегда) именно под действием покаяния человек приходит в церковь. Осознает, что «дальше так жить нельзя», хочет переменить жизнь и сознание, обращается к Богу, сожалеет о содеянных в прошлом грехах, плачет и… начинает церковную жизнь.
И вот тут человека, пришедшего в храм РПЦ в России (я подчеркиваю этот момент, потому что опыта церковной жизни в других Поместных Церквях других стран у меня просто нет, так может быть и по-иному), подстерегает явление, которое часто считают синонимом слова покаяние — исповедь.
В Русской Церкви многие (если не большинство) не только прихожане, но и священники, и архиереи уверены, что исповедь и покаяние — это одно и то же. Все же слышали эти стандартные проповеди или ответы батюшек/владык на вопрос «как спасаться»: ходите в храм, исповедуйтесь, причащайтесь, поститесь, молитесь, «ведите православно-христианский образ жизни» (любимая фраза моего бывшего епархиального архиерея, повторяемая практически в каждой проповеди).
«Исповедуйтесь». Человек впервые приходит в храм. Ему объяснили, как надо начинать этот «православно-христианский образ жизни». Он читает свои первые брошюры об исповеди (слава Богу, если это какие-то краткие, разумные брошюры, а не «Стопятьсот и один грех» или знаменитый томик «Исповедую грех, батюшка»). С ужасом новоявленный грешник осознает, что практически все перечисленные грехи из брошюрки — его. И в них надо каяться. А если совесть еще и привыкла к самокопанию, то к стандартному набору исповедальных грехов человек пытается вспомнить и покаяться в тех, которые особо ему присущи, мучают его (или не мучают, но в брошюре написано, что должны мучить).
И вот первая исповедь. Психика напряжена, батюшка страшный, впервые рассказывать о своих тайных грехах, особенно «блудных» — совестно. Но человек твердо встал на путь покаяния, хочет причащаться, хочет получить билет в православие.
Он исповедуется (хорошо, когда батюшка тоже попадется разумный, не запугает человека карами господними или не будет допытываться у юной девушки о тайных мечтаниях). Практически любой воцерковленный человек вспомнит это ощущение после исповеди: «будто камень с плеч упал!»
Если у кого-то первая исповедь была не очень удачной, плохо настроился или батюшка был дурак, злой (или злой дурак), то человек уходит разочарованный (обычно — в себе), но следующая исповедь, у другого священника, бывает более удачна, и ощущения сброшенного с плеч камня все равно появляется.
Человек порхает на крыльях: он покаялся, очистился, почувствовал духовный подъем (воспринимаемый им как прикосновение благодати, или, как любят говорить «продвинутые»: «он получил предваряющую благодать»), он причастился — ура! Началась настоящая церковная жизнь.
Потом человек приходит на исповедь еще несколько раз: грехов ведь много накопилось, все не вспомнил сразу, да и уже научился грешить новыми грехами — грехами «церковного» человека: то не попостился или попостился «не по уставу», «нестрого», то с женой полюбился не в положенную святыми отцами-монахами ночь, а в запретную, то «смотрел с вожделением» на красивую задницу, то «осудил в душе» начальника-козла… много нового появляется.
Но что происходит через несколько лет после воцерковления? Все знают: начинается процесс получения справки для причастия. Уже есть готовый листок с грехами, уже «покаяние» отскакивает от зубов как пулеметная очередь, уже нет никакого переживания: ты полностью встроен в «процесс» духовности.
И священники это знают. Они видят, что исповедь человека воцерковленного ничего общего с тем покаянием, переменой ума, не имеет. Мало того, именно сами священники давно и цинично все понимают, на исповедь ходят раз в год перед епархиальным собранием, да и то порой только ради того, чтобы отметиться в списке «был у исповеди».
Начинается игра. «Опытный» верующий играет в изображение покаяния — особые мастера тут пожилые женщины, которые умеют мгновенно выдавливать из себя слезы и говорить всхлипывающим голосом (слезы высыхают через секунду после накрывания епитрахилью). Батюшка играет, будто бы он верит в покаяние таких «опытных», хотя оба прекрасно знают, что это игра, и ничего внутри не изменилось, но — «так положено», ведь надо же как-то к причастию получить и выдать пропуск.
Конечно, кое-где некоторые отцы начинают разрешать «опытным» исповедоваться по «мере необходимости», а не перед каждым причастием. Тут и у священника, и у «опытного» прихожанина начинается другая игра — в продвинутость, в такой «евхаристический шмеманизм»: мол, мы все понимаем, подходим разумно, надо разделять таинство покаяния от таинства евхаристии (вот как это делается там-то, где «все понимают»), — в общем, такой уровень посвященных, «разумных». Но суть в целом не меняется — хоть еженедельно, хоть ежемесячно, хоть перед каждым причастием, хоть «по мере накопления грехов» — игра остается игрой.
Ну вот а мне давным-давно надоела всякая игра — и в необходимость, и в продвинутость. Я вообще больше не верю в необходимость исповеди перед человеком в рясе и епитрахили. Может быть, исповедь бывает полезна педагогически в самом начале, один раз, как некий символический акт приема в члены прихода — многие люди нуждаются в этом видимом подтверждении своего права «быть тут».
Но во все прочее — не верю. Бессмысленно это. Есть уровень внутреннего покаяния между «я и Бог» — и там мы сами договоримся; есть уровень простого человеческого покаяния: «прости меня, брат/друг/близкий, я согрешил перед тобой, впредь не повторится, позволь загладить вину» — все остальное — игра. Аналойчик, выносимый на всенощной, крест и евангелие, батюшка с епитрахилью, очередь кающихся грешников, задушевные беседы в полутьме, «прощаю и разрешаю…» — игра, больше не верю. 16 лет в это играл и пытался верить — пять лет как прихожанин, остальные — как священник.
Да, мне, конечно же, скажут: «Но в Евангелии четко сказано: „аще свяжете на земле, будет связано… аще разрешите, будет разрешено…“ Ты против Евангелия?!» Да нет, я не против Евангелия. Я даже не против церковных порядков, устав организации таков: не нравится — не вступай в организацию.
Поэтому и на причастие я больше не хожу. Проскакивать хитро, врать, когда священник спросит: «был ли на исповеди, прочитал ли положенное правило, постился ли?» — не хочу. Но и на исповедь больше ни к кому никогда не пойду — в эти игры я больше не играю.
Впрочем, и в кочетковские «духовные причастия» без причащения я тем более не играю — вижу в этом какую-то пошлую фальшь.
Поэтому и в храм я тоже больше не хожу — зачем? Исповедоваться не собираюсь, причащаться не могу, свечки ставить я бросил в годы неофитства, целовать иконы и прикладываться к мощам давно надоело, а стоять и нюхать ладан (приятно, не спорю), слушать даже порой красивое пение хора — это тоже уже пройденный этап. Запах осенней влажной листвы, пение лесных птиц, парение коршуна в вышине, журчание между камней уральской речки — это для меня теперь несравнимо более глубокое и прекрасное богослужение, чем любое возможное из человеческих. И Бог мне стал ближе и понятнее в лесу, в горах, в поле, в тишине. Без исповеди и прочей духовности.
Фото: Борис Гуревич/fotokto.ru
Читайте также:
Если вам нравится наша работа — поддержите нас:
Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)
Или с помощью этой формы, вписав любую сумму:
