Угли не так уже страшны, но лизать сковороды — это, должно быть, ужасно!

3 октября 2019 Илья Толстой

Илья Толстой (1866-1933) — сын Льва Толстого, писатель, журналист. В 1916 году эмигрировал в США, там же и умер. Предлагаем вашему вниманию отрывок из его мемуаров «Мои воспоминания».

***

Наше религиозное воспитание ничем не отличалось от обыкновенного религиозного воспитания детей того времени.

Ни папа, ни мама в церковную религию особенно не верили, но и не отрицали ее, ездили в церковь и молились потому, что все так делали, и потому, что все учат детей религиозности, учили ей и нас.

Столпом православия в Ясной Поляне была тетушка Татьяна Александровна, во времена моего раннего детства уже дряхлая старушка, бывшая воспитательница отца.

У нее в углу у окна стояли огромные старинные, почерневшие иконы, перед которыми всегда горела лампадка, и мы приходили в ее комнату с чувством мистического страха и уважения.

Илья Толстой

Когда она умерла, нас водили к ней «прощаться». Ее гроб стоял углом перед этими иконами, и чувство мистического страха еще усилилось.

Вслед за Татьяной Александровной в этой комнате жила другая тетушка, Пелагея Ильинична, тоже богомольная, и тоже горела у нее лампадка, и она тоже умерла там и лежала в гробу.

Позднее в этой комнате жили горничные, но чувство жуткости, связанное с этой комнатой, осталось у меня навсегда. Думая об этой комнате, я и сейчас представляю себе эти страшные иконы, покойниц и слышу удушливый запах ладана.

По вечерам мама заставляла нас молиться и поминать всех нам близких людей, «папа, мама, братьев, сестер и всех православных христиан», и накануне праздников приезжали к нам священники и служили всенощную. Во время масленицы ели блины, а потом подавались капуста, жаренные на пахучем постном масле картошки, и чай, и кофе пили с миндальным молоком.

На страстной красили яйца и ночью, под светло Христово воскресение, ездили в церковь.

Это бывало очень торжественно и весело. Большей частью пасха приходилась во время весенней распутицы.

Иногда, когда пасха бывала ранняя, ездили на санях — розвальнях. Снег уже наполовину растаял. Дорога, покрытая коричневым лошадиным навозом, выпятилась бугром. Местами проложен свежий следок сбоку дороги. Кое-где снег уже слинял, и полозья тащатся по грязи. В низинах стоит вода, и бегут ручьи. У лошадей круто и коротко подвязаны хвосты. Темно, и от бессонной ночи пробирает дрожь.

У церкви видны огоньки, и вокруг стоят пустые подводы. На паперти стоят нищие и слепые.

Пробираемся сквозь толпу вперед к левой стороне церкви. На клиросе уже стоит сосед Александр Николаевич Бибиков с сыном Николенькой. Мужики в поддевках на чистых холщовых рубахах, с причесанными и примазанными волосами, бабы и девки в красивых цветных платках, с бусами на шее. Пахнет воском, ладаном и дубленым полушубком. Служба торжественная. То и дело передаются к иконостасу свечи. Задний человек постукивает переднего тоненькой копеечной свечою по плечу: «Николаю-угоднику». Этот берет свечу и также постукивает его по плечу следующего и т. д., пока наконец свеча не доходит до иконостаса и не кладется на горящий уже десятками свечей и сплошь залитый воском подсвечник перед иконой.

— «Божьей матери», «спасителю», «чудотворцу»…

Подходит двенадцать часов. У всех в руках зажженные свечки. Начинается шествие вокруг церкви мимо старых заросших могил. Перед входом в церковь священник гнусавым голосом провозглашает: «Христос воскресе», толпа опять втискивается в церковь, и начинается долгое, утомительное служение. Наконец служба кончена, идем к священнику христосоваться, христосуемся между собой и с некоторыми мужиками и бабами и, счастливые, едем домой.

Уже рассвело. Лошади бегут домой веселее, вода и ручьи уже не страшны, и настроение такое радостное и торжественное, что забыты и усталость, и сон, и только боимся, как бы мама не хватилась и не послала нас слишком скоро спать.

А сколько впереди радости! Разговляться, катать яйца, христосоваться со всеми своими и целую неделю не учиться.

Понятие о боге у меня всегда было очень смутное и путаное. Конечно, он прежде всего старый, с длинной, белой бородой, и очень сердитый. Я никогда не мог ему простить, как строго он обошелся с Адамом и Евой. За то, что они съели пополам одно яблочко с какого-то особенного дерева познания добра и зла, он выгнал их из рая и велел вечно страдать и работать в «поте лица». По-моему, это было слишком жестоко. Потом потоп, когда он всех людей, кроме Ноя, утопил. Потом, как он велел Аврааму убить своего единственного сына. Хорошо, что он вовремя показал ему на агнца в кустах, а то бы это было ужасно.

Я тоже не мог никогда понять, почему бог так любил Соломона, который наделал столько гадостей и имел бесчисленное множество жен, жалко мне было и жены Лота, и бедной рабыни Агари, которая родила Аврааму прекрасного сына и которую он потом прогнал и сменил на старуху Сарру.

И чем больше я узнавал Священное писание, тем непонятнее оно для меня становилось.

Сначала я старался верить и понимать, задавал разные вопросы мама, потом батюшке, который приезжал к нам давать уроки, но объяснения их меня не удовлетворяли, и я все больше и больше запутывался.

Когда я наконец дошел до катехизиса Филарета и до церковного служения, я уже запутался окончательно.

«Вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых». Такие вещи я уже не старался понимать и только с тоской заучивал их наизусть. Не понимал я и «Символ веры», и «Св. троицу», и почему я должен думать, что это вино и просфора обращаются в тело Христово, и почему я должен непременно это тело есть и кровь пить, — одним словом, в этом отношении у меня в голове стояла путаница безнадежная, и я только потому старался в эту путаницу верить, что в нее верили папа, мама, тетушка, няня, Николай-повар и вообще все.

Об Иисусе Христе у меня тоже были смутные впечатления. Он, сын старого бога, родился, и бог сделал с ним то, что чуть-чуть не сделал Авраам со своим сыном, — он пожертвовал его за грехи нас, людей. Опять та же жестокость и бессердечность бога, которую я не мог понять.

И зачем нужна была эта жертва любимого сына? Неужели бог, который все может, не мог устроить как-нибудь иначе? Очень важно было то, что Христос крестился у Иоанна Крестителя, еще важнее были его чудеса, а главное, конечно, было его воскресение, когда он восстал из гроба и опять поднялся на небо.

Чему Христос учил — это не важно. Он ведь был сыном бога, и у него со своим отцом были свои отношения — вроде того, как у нас с папа. Никто не смеет относиться к папа так, как мы, его дети. Христос относился к богу, как к отцу, а мы так относиться к богу не смеем. Нас он накажет и после смерти пошлет в ад, где живут одни черти, и заставит нас лизать раскаленные сковородки и ходить по красным углям.

Тут мое детское воображение непременно переносило меня в кухню, где у плиты висели огромные черные сковороды, и я вспоминал, как Николай-повар доставал из-под плиты горящий уголек, подбрасывал его в руке несколько раз и от него закуривал свою самокрученую цигарку. Меня всегда поражало, как он мог это делать не обжигая рук, и меня это немножко утешало, — стало быть, угли не так уже страшны, но лизать сковороды — это, должно быть, ужасно!

Если вам нравится наша работа — поддержите нас:

Карта Сбербанка: 4276 1600 2495 4340 (Плужников Алексей Юрьевич)


Или с помощью этой формы, вписав любую сумму: