Православные знакомства. Глава 12
1 октября 2017 Константин Кокорев
Глава 12. Возвращение
Катя проснулась от того, что чихнула. Лучик, пройдя через оконное стекло, щекотал нос. Солнце только-только поднималось на небо, но именно в этот период оказывалась на Катиной подушке. Как много-много лет назад.
По телу пробежали мурашки. Катя крепко прижалась к тёплой пуховой подушке, и вдруг стало легко-легко, стало очень светло. Вдруг, на несколько секунд она оказалась в своем детстве. Лето только началось, экзамены закончены, впереди целых три месяца каникул. И на утреннюю молитву еще рано вставать, можно понежиться. Но солнышко, предательское солнышко, заглядывает и начинает щекотаться. Попытка спрятаться под одеяло заканчивается лишь тем, что Катя потеет. Кроме того, с другой стороны одеяла вылезают пятки, которые солнце также щекочет. Но все равно, упёртая девочка пытается уснуть. Куда там! Вот за дверью уже ходит мама, что-то готовит на кухне. О! Кажется, это блинчики. Ароматные, любимые Катины блинчики. Значит, скоро молитва, потом завтрак. В животе урчит. А еще Леночка рядом сопит как слон. Совсем недавно она простыла и теперь – как последствие – у нее жутко заложен нос. Слава Богу, не похрапывает. А то было и такое. Тогда совсем кошмар.
Катя вылезает из-под одеяла и подставляет своё худющее, облаченное в льняную ночную сорочку подростковое тело. Жмурится и мотает головой по подушке. Та стала уже тёплой, что Кате не нравится, особенно ночью. Обычно она сразу же переворачивает подушку, ища прохладные уголки, чтобы прислониться к ним щекой. Но только не сейчас. Ей нравится, что подушка прогрелась, что она тёплая. Это придает ощущение уюта и спокойствия. Катя лежит с закрытыми глазами и пытается ощутить окружающую её комнату. Слышать, чувствовать кожей, нюхать, обнимать. Эту комнату, эту реальность, своё детство. Только всё изменилось. Они уже не дети. Леночка сопит не потому что заболела, а потому что вчера перепила лишнего. И молитвы не будет. Потому что больше нет в живых отца.
Но иллюзия продолжается. С кухни раздается голос матери, который снова возвращает в детство:
— Завтрак готов! – кричит она. — Дети, пора вставать. Рома, Володя! Девочки!
Снова мурашки. Катя открывает глаза. Пора возвращаться в реальность.
— Катюнька… Доброе утро, — бурчит Леночка, — чем вчера вечер закончился? Я что-то смутно помню.
— Всё окей. Вы с Ромкой перепили лишнего. Православные поминки устроили, по канонам.
— Ой, только не начинай. И без тебя тошно, — Лена поднимается с кровати и уходит в туалет.
— О! – голос мамы с кухни. – Слышу, девочки проснулись! Мальчики, давайте, не отставайте. Блинчики готовы.
Катя тоже встает с кровати, одевается и двигается на кухню.
— Катенька! Господи, я все никак не могу привыкнуть, что ты тут, что ты рядом со мной, — мама обнимает дочку и усаживает за стол, — сейчас, сейчас кофе тебе сделаю. Кофе будешь? Или лучше чай?
— А есть мята? Я бы чай. С мятой. Как в детстве.
— Спрашиваешь! Сделаем, конечно! Как спалось?
Катя хочет ответить, что как в детстве. Безмятежно. Но не решается.
— Очень хорошо. Будто и не было этих десяти лет.
— Да… Будто и не было… — мама грустно кивает. – Знала бы ты, как мне без тебя было тяжело. Как я скучала.
Катя не знает. Но думает, что не так уж и сильно, раз ни разу даже не приехала в город. Хотя, понять деревенских жителей ей с каждым годом всё труднее. И, возможно, это еще в ней говорит детская обида, отголоски прошлого. Может быть, и правда мама сильно скучала. Просто не могла приехать.
Как ни странно, блинчики оказались безвкусными. Даже мятный чай показался каким-то пресным. Жевали в основном молча. Настя быстро перекусила и, извинившись, убежала в комнату. Роман Романович периодически нырял в свой телефон. Леночка отстраненно рассматривала деревья за окном, полностью уйдя в свои мысли.
— Я хочу на могилу к отцу сходить, — Катя нарушила тишину. На нее поднялись удивленные глаза. Секунду внимательно рассматривали, а затем опустились, как ни в чем не бывало.
— Хорошо, — мама кивнула, — да, это хорошо. Думаю, ты знаешь, где он лежит.
Конечно, Катя знала. Она быстро собралась, даже не накрасившись, и вышла из дома. Конечно, знала. Отец лежал на храмовом дворе, за Алтарем. Там были похоронены два предыдущих настоятеля, один еще до революции, второй в тридцать шестом. После этого храм пустовал. И вот, после долгого перерыва, земля при храме приняла нового настоятеля.
Суббота, утро, служба начнется только вечером, на территории храма пусто, хотя внутри горит свет. Скорее всего, сидят бабушки – уже новые бабушки, тётя Шура, наверно, уже умерла. Записывают за здравие и упокой, продают свечки единичным захожанам. Но даже если там нет никого знакомого, в храм заходить не хочется. Слишком много воспоминаний. Достаточно будет отца. Катя обходит храм – вокруг растут цветы, огромные красивые клумбы, ухоженные, различные садовые игрушки – вот гномик улыбается беззубым ртом, а вот ёжик машет мастерком. Или тяпкой – непонятно. Это же садовый ёжик. К цветам и игрушкам явно приложила руку мама. Катя узнаёт её стиль. А вот за цветами и игрушками могилы. Три вместо привычных двух, как и предполагала Катя. Отцу поставили обычный деревянный крест, даже фотографии еще нет. Только имя и годы жизни. Вокруг свежей могилы лежат букеты цветов, пластмассовые венки: «От любящей семьи», «Дорогому нашим сердцам батюшке от прихожан». Индивидуальный венок от архиерея (так и написано: «Отцу Роману от Владыки»). Господи, как же это пошло.
Рядом с могилой стоит стульчик, видно прихожанки поставили, чтобы совместить приятное с полезным. И с батюшкой попрощаться и на ногах не стоять. Катя присаживается рядом, берет одну розочку и задумчиво крутит ее в руках.
— Ну вот… Вот я и пришла… — Катя не смотрит на могилу. На крест. Она смотрит куда-то в сторону города. В сторону железной дороги. — Ты знаешь, прошло же целых десять лет. И вот когда я… Когда я услышала от Лены, что ты умер. Я не помню, чтобы я расстроилась. Это ужасно, я уже несколько дней думаю об этом. Тогда, в первые минуты, мне казалось это ужасным. Ведь ты же отец. Ты был, а потом тебя не стало. Но знаешь, что думаю я теперь? На самом деле я не расстроилась, потому что ты умер намного раньше. Даже не десять лет назад, когда я уехала из дома. Думаю, ты умер много, много раньше. И не только для меня. Знаешь, что страшно? Другие дети, они чувствуют то же, что я. Леночка, ты бы видел. Да что Леночка, Роман Романович – ведь он священник. Хотя бы из солидарности. Настя, она же еще ребенок. И я не вижу, чтобы хоть кто-то горевал. Они вроде бы поминали тебя. Но на самом деле поминки напомнили наши ежедневные молитвы. Какой-то никому не понятный, никому не нужный обряд. В который никто уже давно не верит.
Господи, в этой деревне, на этой приходе, в твоей семье – все друг другу постоянно врут, прикрываясь обрядами. Дети притворяются, что грустят, а на самом деле не грустят. Прихожане, скорее всего, рассказывают, как любили тебя, какой ты был замечательный батюшка. А потом идут в огород, удобрять помидоры. Для них твои похороны – очередная духовная церковная служба. Да что там о них. Ты. Вот что больше всего беспокоит меня. На самом деле и ты никогда никого не любил. Ты прикрылся своими обрядами, какими-то мнимыми обязательствами. И не любил ни свою жену, ни своих детей. Ни уж тем более своих прихожан.
Я всего десять лет не видела тебя, но на самом деле тебя не было в моей жизни намного дольше. Я могу вспомнить всего два случая в своей жизни, когда ты появился. И оба эти случая из далекого детства. Один раз, когда ты защитил меня от огромной собаки. Она покусала тебя, помнишь? Но ты бился за меня. Ты спас меня. И тогда мне показалось что ты – мой герой, настоящий, сильный. Лучший папа в мире. И второй раз, когда ты поцеловал меня в щечку. Один раз за всю жизнь, пап. Один раз за всю жизнь… Я до сих пор помню прикосновение твоих жестких усов к моей нежной детской коже. Это было так приятно… Тогда мне казалось, что все папы такие. Суровые, немногословные. Что так и должно быть. Разговаривать с папой можно только через маму, через посредников, потому что папа занят, потому что папе некогда. Потому что папа молится за весь мир, за всё человечество. Лишь теперь я понимаю – обращаться к тебе через посредников приходилось потому, что тебя на самом деле никогда и не было в моей жизни. Скорее всего, мама даже и не советовалась с тобой, когда принимала решения. Она просто принимала и все. Но при этом мы всегда притворялись, делали вид, что ты глава семьи и это что-то значит. А ничего, никогда и ничего это не значило.
Я ехала в электричке и размышляла – простила ли я тебя. Вроде бы на душе спокойно. Значит, простила? Но при этом будь ты живой, я бы никогда вот так откровенно не поговорила бы с тобой. Получается, не простила? Я ломала голову, пыталась разобраться в своих чувствах. А теперь, увидев семью, увидев маму, я всё поняла. Они все испытывают те же самые чувства. На самом деле тебя просто нет. Нет, и нет. А как можно простить или обижаться на выдуманного персонажа?
— Катя? Катя, это ты?
Девушка вздрогнула и обернулась. За её спиной стояла старенькая женщина, в чёрном платке, лица почти не видно, тело согнутое, руки перебирают четки. Но голос знакомый. И лицо. Кто-то из прихожан? Скорее всего.
— Да. Добрый день, — Катя поднялась со стула, предлагая бабушке сесть, но та осталась стоять.
— Ты… Точно, это же ты. Вот это да… Вот это ты выросла. Стала такой… Взрослой. А ты меня, наверное, не помнишь, — бабушка хитро улыбнулась.
— Нет… Не помню, простите.
— Еще бы… У тебя жизнь там. В городе. А мы тут догниваем… Я Екатерина Валерьевна. Мама Вити. Витю-то помнишь?
Глаза Кати расширились. Она кивнула. Только сейчас она поняла, что перед ней вовсе и не бабушка, а достаточно молодая, лет пятидесяти, женщина. Ощущение, что перед ней старуха, создавал платок и неряшливая одежда.
— Конечно… Екатерина Валерьевна, простите. Что не узнала. Конечно же!
Мама Витька. Вот кто был перед ней. Очень неожиданно было увидеть её в храме. Тогда, десять лет назад, это была красивая, молодая женщина. Катя не часто бывала у Витьки дома, но каждый раз у Екатерины Валерьевны был новый мужчина. Молодая, симпатичная, она всё пыталась построить своё счастье. Но чтобы в Церковь… Даже Витёк несколько раз приходил в храм, один раз исповедовался. Мама его только иронично подшучивала над Катей и её семьей. Скорее всего, Витёк набрался своих шуточек именно от нее.
— Ничего… Мы с тобой не так уж хорошо были знакомы. А я тебя узнала, потому что думала о тебе. Ты не приехала на похороны. И вот я всё думала: как так… Неужели даже не простится. А вот ты тут. Приехала.
Катя не знала, что ответить. Поэтому решила сменить тему.
— А как Витька?
Екатерина Валерьевна вздрогнула. Глаза сверкнули.
— А ты не знаешь? Он умер. Давно уже. Пьяный на мотоцикле разбился. Неужели ты даже не пыталась найти его? В тех же соцсетях? Неужели ты вот такая вот… Он любил тебя. Да-да, ты хорошо знала об этом. Он спас тебя тогда, на озере. Он помог тебе сбежать. Он как собачка за тобой бегал. А ты просто забыла. О, я понимаю, искушения все эти. Город, новая жизнь. Зачем тебе мы? Зачем тебе эта гнилая жизнь?
— Екатерина Валерьевна… Мне очень жаль. Я правда не знала…
— Сука ты, — женщина повысила голос, — обычная с-с-сучка. Жаль ей. Уехала на свои бл..ки. Хотя бы не ври мне. Отца приехала проводить? Отца, значит, провожаешь? А ты думала, что если бы ты не сбежала тогда, не сбежала как маленькая избалованная тварь, он бы еще был жив? Ты не думала, что могла бы вытащить его? Ты знаешь, какой он был человек? Отец твой? Сколько души в нем? Только он, только его исповеди меня спасли тогда. А ты, небось, сидишь и ненавидишь его, думаешь, что он тебе жизнь испортил, да? Потому что ты сука. Убила отца. Бросила, предала. И Витю…
Голос Екатерины Валерьевны дёрнулся.
— И Витю бросила. И Витю убила. Мразь. Трусливая мразь. Если бы ты была тогда рядом, если бы у вас сложилась семья. Он был бы еще живой. Он пил, потому что ты, мразь, его бросила.
Катя оттолкнула женщину и выбежала за ограду храма. Её тело сотрясалось от рыданий. Она добежала до дома, наспех утёрла слёзы, поправила волосы и зашла в дом. То, что она плакала после прощания с отцом, никого не удивило.
— Мам, прости меня, мне позвонили. Срочно на работу надо. Прости.
— Ну что ты! Надо так надо. Теперь-то мы точно будем вместе.
— Конечно, я обязательно приеду к тебе, люблю тебя, — девушка обняла маму и снова расплакалась. Та плакала в ответ.
Спустя сорок минут Катя уже стояла в тамбуре отходящей электрички и смотрела на убегающую деревню. Как десять лет назад. Но на этот раз она не плакала.
Читайте также:
